Нашли мы с другом Афонькой большой корень и кинули в такую полынью. Чмокнуло, пошли пузыри, пенёк медленно засосало, и он исчез. Все сгрудились, смотрели, а Верёвкин мрачно сказал:
Леший утянул! Вы знаете, в каждой такой яме живёт болотный леший и к нему лучше не попадаться. Леший похож на человека, только у него жабры, как у рыбы. Весь зарос мхом, водорослями, глаза выпуклые, как у лягушки и ночью светятся, лапы длинные и когтистые.
Мы испугались и кто то спросил:
А откуда вы это знаете? Разве кто нибудь видел лешего?
Как не видеть? Видели многие, особенно в старину. Мой дед, например, много раз рассказывал. Сейчас то леших стало меньше в болотах, не знаю, почему. А раньше тьма!
А когда в последний раз кто нибудь видел лешего? Расскажите.
Когда, когда! Да в прошлом году! Пошли три Каурушинские бабы за клюквой, как вот мы сейчас. Да пожадничали зашли далеко и заблудились. Ходят ходят, и словно всё время неведомая сила их водит по кругу и возвращает их к огромной, круглой, вот такой же луже трясине. Уже стемнело, бабы заробели, крестятся, сели на кочки, чтобы успокоиться. И вдруг раздался тяжкий вздох рядом, а над головами перепуганных женщин пролетела, захохотала дико огромная сова. Засветились тускло два бледных пятна света из трясины, и дрогнули кочки под ногами бедных женщин. В ужасе вскочили несчастные, побросали свою клюкву и побежали что есть мочи в разные стороны. Только днём вернулись две женщины в Каурушку, а третья молодая, исчезла. На третий день только нашли её красную косынку лежит с краю той злополучной трясины
Потрясённые, мы выслушали этот рассказ! Сразу расхотелось здесь находиться, и мы засобирались домой.
Раз восемь я ходил за клюквой в те годы на Каурушинское болото, но, то первое посещение запомнил на всю жизнь!
И ещё два случая. Наступила зима. Одно такое воскресное утро запомнил на всю жизнь. Почему то я встал чуть свет, не позавтракал, спозаранку побежал проверять петли на зайцев. Было ещё темно. Морозно. Тихо, тихо. Подхожу к повороту, где Шегарка уходит к Жирновке. А на самом повороте, рядом с мелколесьем, всегда стояли высоченные четыре берёзы. Глянул и ахнул все берёзы от низа до верха облеплены чем то чёрным! Шевелятся! Подошёл поближе огромная стая тетеревов сидит на всех четырёх берёзах. Тысячи, да, тысячи птиц уселись на всём околке и рядом с берёзами! Птицы величиной с крупного петуха сидели на нижних ветках, и рядом со снегом, посередине и на самом верху деревьев. Всё было черным черно! Такого зрелища более в жизни никогда не видел! И раньше и позднее, встречал стаи косачей по десять двадцать птиц и не более! Здесь же были тысячи! Остановился, поражённый. До птиц было сто пятьдесят, затем сто метров, уже пятьдесят птицы и не думают взлетать! Лихорадочно соображаю:
Откуда они взялись здесь? Может, огромной стаей перелетают куда то? Может, где то для них было голодно, и они прилетели к нам? А может, какая то сверхъестественная сила собрала их со всех лесов?
Эти мысли проносились в моей голове. Крупные чёрные птицы сидят молча. Я начал их считать. Сбивался, опять считаю. Да где там? Разве всех пересчитаешь? Минут двадцать, наверное, стоял заворожённый, боясь сдвинуться. Сердце как будто подсказывало, что такого в своей жизни больше не увижу! Затем, затаив дыхание, двинулся к ним. Вот они уже рядом, но не слетают! Я в замешательстве:
«Может, всё это мне чудится? Просто сон такой? Может, это неживые птицы? Да нет, они вертят головами, шевелятся. У ближних косачей видны отчётливо даже глаза. М да а а! Что же это такое? Сказать кому, не поверят».
«Может, всё это мне чудится? Просто сон такой? Может, это неживые птицы? Да нет, они вертят головами, шевелятся. У ближних косачей видны отчётливо даже глаза. М да а а! Что же это такое? Сказать кому, не поверят».
Я уже рядом тысячи глаз наблюдают за маленьким тщедушным охотником и не боятся меня! Поднимаю лыжные палки, прикладываю к плечу, как ружьё, якобы прицеливаясь:
Пах! Пах! Пах!
Хоть бы что! Мне по настоящему становится страшно:
«Почему они меня не боятся? А-а а! Понял! Это маленькие черти, навьи, нежити слетелись со всей округи! А вдруг они сейчас все разом слетят на меня? Вон, у Шестаковых один только петух, а никого не боится. Кидается драться даже на взрослых. А Польку Зыкину так гнал со двора, что всю фуфайку со спины порвал. Ой! Растерзают они меня сейчас, расклюют!»
А тишина, как назло, неимоверная, никого вокруг, даже лая собак в деревне не слышно. Только белое безмолвие, да тысячи огромных чёрных чертей птиц окружают меня. Струхнув не на шутку, отступаю медленно, приготовив палки для защиты, и всё время оглядываюсь.
Так и не пропустили меня в это утро непонятные птицы к заячьим петлям!
Уже в апреле, когда снег стаял более чем наполовину, пошёл проверять последний раз петли на зайцев. Подхожу к тому месту, где должна была стоять давно потерянная короткая медная петля и вздрагиваю огромный заяц стоит в осиннике на задних ногах и смотрит угрожающе на меня. Притом, глаза выпучены и зубы оскалены! Жутко мне стало. Заяц стоит на двух ногах, как человек, чуть покачивается, не бежит от меня, а молча, поджидает! Я струхнул не на шутку, волосы стали дыбом! В голове мелькнуло:
Чур, чур, меня! Господи, что это? Точно! Это дьявол, леший или чёрт в образе зайца! Бежать немедленно отсюда!
Жуткое зрелище! Большой заяц растянулся во весь рост в осиннике и, вытянувшись, как бы прислушивается к чему то. Я понял он не пускает больше меня в этот густой молодой осинник, где я выловил уже несколько его родичей. Больше я не ходил туда. Здорово напугал он меня!
В декабре, когда уже во всю завывала пурга и длинная, долгая ночь сменялась коротким зимним днём, отчим крепко простудился. Перед этим Пастухов где то крепко выпил и уже затемно поплёлся домой. Серый дневной свет лишь на пять шесть часов приоткрывал засыпанную снегом глухую сибирскую деревню. Темно. Пастухов, еле переставляя ноги, заблудился, свалился в огромный сугроб, где его окончательно засыпало и лишь на утро нашли и откопали. Уже позже, через год, он всё вспомнил и рассказал, как было:
Иду, задыхаюсь. Метель прямо сечёт в глаза. В голове сверкают молнии. И вдруг вижу явственно рядом возникли черти! Их было много! Они толпились передо мной, визжали своими свиными рылами, копытами били по ногам, волосяными руками, когтями рвали мою шубу, хлестали хвостами, наклонялись и швыряли снег в глаза! Я то, вы знаете, искренне верю в Бога. А тут, как увидел чертей, понял, что это неспроста! Отрезвел мгновенно и понял, что если сейчас от них не уйду будет конец! Оглянулся как назло ни души! Ни дороги, ни одной избы не видно, ни светы, ни дыма из печных труб, и вообще ничего не видно! Где я не пойму! Только чернота, метель, визг, да черти толкаются, обезумели совсем. Закружили, заворожили меня, насильно подвели к обрыву и хором хрюкают, визжат: «Бросайся!»
Сопротивляюсь, думаю:
«Да что это со мной? Это же конец!»
Вспомнил в последний момент, что надо перекрестить чертей! Успел сделать только пол креста. Их сатана кричит:
«Не дайте ему перекреститься!»
Как навалились они все на мою руку! Не дали до конца их перекрестить. Столкнули меня в глинище, и давай щекотать, валять в снегу!»
Только днём подобрали замёрзшего отчима и еле оттёрли, отходили, но он простудил лёгкие не на шутку!
Уже совсем перед Новым годом заплаканная мать привела нас с Шуркой в больницу:
Отец хочет с вами проститься умирает.
На больничной койке лежал, задыхаясь, отчим. Его было не узнать! За три недели болезнь превратила цветущего мужчину в настоящего покойника. Отчим осунулся, был небрит, провалившиеся глаза лихорадочно блестели, он хрипел и стонал. Стало жалко Филиппа Васильевича, и я заплакал. Мать тоже заливалась слезами, а Шурка угрюмо молчал. Мы стали на колени перед кроватью и, плача, прошептали:
Простите за всё нас, Филипп Васильевич!
Простите за всё нас, Филипп Васильевич!
Отчим перекрестил нас и тихо, тоже плача, ответил:
Бог простит!
Наутро мать увезла его в Пихтовку, надеясь в районной больнице спасти или хотя бы облегчить страдания.
Уже поздно. Мать кричит:
Колька! Сколько можно читать? Гасите лампу! Спите!
Тушим свет, фитиль ещё долго коптит и пахнет керосином и гарью. Бежим по очереди к ведру пописать. Я первый пулей залетаю на печку, косясь на заиндевевшие светлые окна на дворе полнолуние. Но вроде какая то тень прошла в окнах. Я закрываюсь с головой и взвизгиваю Шурке:
Кто то заглянул в окно!
Шурке тоже страшно и он также залезает с головой под тулуп, хохоча и пугая в свою очередь меня:
Слышишь? Кто то ходит вокруг избы! Скрип слышишь?
Робко выглядываем одним носом из под старой дохи. Нам кажется, что за окном ходит медведь:
Скрип скрип, ногой! Скрип скрип, другой!
Начинаем прислушиваться к шорохам в трубе, за печкой, за окнами.
Сейчас, после двенадцати ночи, наступило сатанинское время мы в этом уверены! Черти, ведьмы, лешие и водяные сейчас летают и ходят по селу, а домовые их не пускают в трубу, если они любят хозяина. Затем, немного успокаиваясь, начинаем с Шуркой нашёптывать, фантазировать.
Белый лунный свет залил все окрестности Вдовино. Тишина, как в гробу! Между деревьями перебегают, направляясь к деревне, зайцы. Вот один подбегает к моей петле и, не замечая её, попадает в неё. Гадаем сколько зайцев попадётся в эту дивную лунную ночь. Наконец, засыпаем.
Ведьма
Случилось это давно. Мы с братом учились в Пихтовской средней школы (я в восьмом классе, он в девятом) Новосибирской области и жили на квартире. До областного города почти 200 километров, и до родного села Вдовино в верховьях речки Шегарки ещё ровно 50. Летом дорог почти не было вода, грязь, болото и все грузы в верхние сёла Шегарки завозили в основном по зимнику. В районном селе, коим являлась Пихтовка, училось много ребят и девчат из десятка сёл вдоль реки, т.к. там были только школы семилетки. Жить на квартире вчетвером (были ещё два парня с Пономарёвки Муковкин и Пирогов) в тесной комнатушке с хозяевами (муж, жена) было очень тяжко и неудобно. Никаких письменных столов у нас не было, как сейчас у школьников (писали, читали на корточках, спали все четверо вповалку прямо на полу на телогрейках рядом с хозяйской койкой и т. д.). Мы с нетерпением ждали зимних каникул, чтобы пойти в своё село и насладиться долгожданным отдыхом. Чем ближе Новый год, тем нетерпеливее мы становились считали дни и часы.