Кто первый подал совет грабануть Марту, я уже не помню!
Мы шли довольно долго, всё время прижимаясь к склону сначала по этому долбанному шоссе, которое можно было с полным основанием назвать «Дорогой Смерти». Мимо нас всё время проносились джипы местных бандитов, обгоняя друг друга. А дорога была жутко узкая. Не знаю, как по ней вообще машины ездиди, по-моему, на ней и двум толстякам трудно было разойтись, не то, что дыум машинам!
Потом, когда шоссе перешло в грунтовку, а потом и вовсе исчезло, мы долго шли по лесу.
Горная речушка, вся усыпанная гирляндами валунов, прихотливо петляла в джунглях ползущих растений. Огромные корявые дубы выбрасывали могучие ветви к солнцу, одаривая свиней и кабанов градом сладких желудей.
Вход во владение не выделялся ничем примечательным, кроме разве что толстого, дерева, с обломанными со всех сторон ветвями и буйно проросшей на изломах весёлой лиственной шелупонью.
Калитка была так стара, что казалось, ей в тягость даже скрипеть. За калиткой буйствовала молодая чёрная собака, такая злая, что и в аду наверно таких не было. Полукровка, нрав которой был явно скопирован с злобной хозяйки. Но не будем преувеличивать злобный нрав Марты, сделаем скидку и на годы, прожитые в странной среде, и на страшную историю её родины, и на многое другое, что не видно при поверхностном взгляде, свойственном туристу. Все имевшие дело с собакой Мартой знали, что два микроскопических кусочка сала способны сразу растопить нечеловеческое собачье сердце и даже обратить её в самого верного союзника. Съев эти два кусочка, она уже не рвалась с цепи, как бешеная, а мирно лежала около будки, довольно помахивая куцым хвостом и пропуская мимо себя всех, кто только пожелал. Марта знала о пристрастии своего охранника взяткам и часто ругала за это.
Шоссе, всё ухудшавшееся по мере отдаления от моря, шло, как мы уже знаем вдоль крутого склона горы, петляя в соответствии с ландшафтом и подходя к участку Марты, превращалось в широкую тропинку из щебня и больших камней, оставшихся видать от времён, когда тут правили свирепые горцы. Надо было пройти ещё метров двети, перейти мост над камнистой речкой, названия которой мало кто знал, и свернув у заброшенного дома, обогнуть всегда нежащихся в чёрной луже свиней.
По тому, как удобно горцы ставили свои дома, как прокладывали дороги в лесной чаще, как сажали смоковницы, фундук и каштаны, было видно, как близки они были с природой, и как трепетно любили окружавший их мир. Наверняка они были язычниками, вверяя свои судьбы и судьбы своих детей Солнцу и богам, посланным великиим светилом. Куда они потом подевались можно было только предполагать, но даже сохранившиеся сведения о прокатившихся по здешних горам войнах, дают подсказку только люди могли быть причиной несчастий других людей!
Шоссе, всё ухудшавшееся по мере отдаления от моря, шло, как мы уже знаем вдоль крутого склона горы, петляя в соответствии с ландшафтом и подходя к участку Марты, превращалось в широкую тропинку из щебня и больших камней, оставшихся видать от времён, когда тут правили свирепые горцы. Надо было пройти ещё метров двети, перейти мост над камнистой речкой, названия которой мало кто знал, и свернув у заброшенного дома, обогнуть всегда нежащихся в чёрной луже свиней.
По тому, как удобно горцы ставили свои дома, как прокладывали дороги в лесной чаще, как сажали смоковницы, фундук и каштаны, было видно, как близки они были с природой, и как трепетно любили окружавший их мир. Наверняка они были язычниками, вверяя свои судьбы и судьбы своих детей Солнцу и богам, посланным великиим светилом. Куда они потом подевались можно было только предполагать, но даже сохранившиеся сведения о прокатившихся по здешних горам войнах, дают подсказку только люди могли быть причиной несчастий других людей!
Итак, незадолго до дома Марты, там, где был высокий подъём, скверный, изрытый временем асфальт плавно превращался в нечистый гравий, лежали и сейчас три апокрифические свиньи серо-фиолетовый Снуп средних лет, бледно-розовый с пятнами по всему телу Слуп, да хряк с мудрым глазом и обломанным клыком в пасти, делавшем его похожим на Джорджа Бусча, изрядно покутившего в пьяной компании. Хряка звали Пэром, ион, целиком оправдывая своё имя, внимательно наблюдал за двумя весёлыми подсвинками, резвившимися в отдалении и уже устроившими глубокие уютные норки в жаркой серой придорожной пыли. У свиней было ведомое только им расписание жизни, и утром дружной компанией их можно было видеть в лесу у реки собирающими жолуди под огромными дубами, в середине дня вблизи дома Марты они принимали в пыли долгие солнечные ванны, а вечером довольно возлежали на верхотурке в луже у дома хозяина, похожего видом и манерами на Карабаса Барабаса. В эти минуты почти физически можно было ощутить, что они рады своему пребыванию в мире. Их довольное хрюканье было нежным шопотом любви и смирения перед красотой и мудростью вселенной. Как, казалось, были счастливы эти свиньи, как мало им надо было для полного счастья!
Кажется, они были много счастливее нас!
Но это была только иллюзия! Люди встали на их пути к абсолютной гармонии!
Здесь был совершенно не нужен будильник, ибо ровно в шесть утра начинался великий визг в зловонном поросячьем сарае, где жестокий Карабас Барабас мучил своих бессловестных жирных клоунов, пиная их железным сапогом, или хлопая что было сил огромным чёрным хлыстом с железным набалдашником.
Таких криков я в своей жизни не слыхал, не могу поверить, что животное может кричать отчаяннее, чем кричали те свиньи из загона соседа. На меня это плохо действовало, я иногда даже руками уши затыкал, чтобы не слышать этих криков!
Изба Марты Кирилловны находилась в самом конце деревни и в самом конце длинного участка, огороженного дилетантской оградой из веток, скреплённых кое-где дощатыми вставками. Много раз, если приходилось идти от шоссе, Марта шла к дому по узкой извилистой тропке, переходила по настилу из брёвен узкий ручей.
Нам надо замаскироваться! Я буду маскироваться под девушку. Как будто я девушка, которая обнимает берёзку! Я ты будешь мусорным баком!
Не надо! брезгливо сказал Ральф.
Давай! Бегом!
Ты глуп, как Фирдоуси!
С чего ты взял, что Фирдоуси был глуп?
По его виду!
Но у него нет никакого вида! Его портретов не существует!
Всё равно, глуп, как Фирдоуси!
Бак замер во тьме. Марта замерла тоже и стала прислушиваться к грому и шуму капель. Но в огород не пошла, а вернулась в дом.
И по пути разговаривала сама с собой:
Этот куст называется тис! Это самое древнее растение в мире!
Ну, уж? А эта жестяная колючка, которой можно перерезать человека пополам, не древняя случайно? Я думаю, колючка гораздо древнее. Вид у неё такой, что она видела динозавров, и наверно и стала колючкой, чтобы зубы-мельницы древних монстров не прогрызли её! Всё в мире приспосабливается!
Ты тоже приспособился, вон как воняешь! Это называется мимикрия!
Что такое мимикрия?
Это когда ты специально мерзко воняешь, чтобы всем было противно! Или похож на что-то противное и ядовитое, змею там, сколопендру! Тут главное не переборщить и самому не умереть от собственного запаха! Так Бранглийская королева поступает, когда не хочет разговаривать с премьер-министром, намажется загадочным составом, который воняет, как сто тысяч азиатских помоек, и ходит с веером по паркету в Букенгемпском дворце, от мух обмахивается!
Она наверно не по годам очень умна и по-видимому хорошо знает разницу между опоссумом и енотом!?
А ещё на всякий случай за поясом длинную колючку держит! Так! На всякий случай!
Страшная жизнь!
Да, не без того!
Хроники Шизленда короче!
А! Тихо!
А почему Бранглийская королева так не любит своих премьер-министров?
Они всё время ей гадости говорят, и всё в том смысле, что вот, мол, так мол и так, Ваше Величество, Парламент до того, мол, обнаглел, что отказывается давать королеве деньги на новые наряды и отказывается, к примеру, закупить мраморные статуи Вакха и Прозерпины для её новых загородных имений Ёокершип и Викерсболт! Там у королевы хранятся её любимые пяльцы, на которых она любит разные виды битв вышивать крестом! Вышила последний раз битву при Абукире так, что все фрейлины на жопу от умиления упали! Лошадь там была нарисована и раскоряченный конник с копьём! А она привыкла, что премьер-министр плохой кавалер и даме только гадости говорить умеет, и как настоящая женщина, видеть его уже без содрогания просто не может! От такой наглости у неё сжимались даже кулаки на ногах!
Флиппер не виноват! Это всё шобла наделала!
Так вот! Вот сидит она грустная, как невеста в Ёокершипе или Викерсболте около окна и вышивает на пяльцах крестом, и смотрит одновременно в окно, а там шаром покати, во дворе пусто, ничего кроме грязной крестьянки-заики и одноглазого капеллана ничего нет, в углу гора навоза, кругом ящики из-под «Пепси-Колы», вдали копна сена с заплаканным мальчонкой бесштанным поверху, он вилами там шурует, и чёрные облака до горизонта. Не соскучишься, короче! А где античные типа скульптуры, на которые можно полюбоваться взыскательному королевскому взору, где радость жизни, где неземная красота бытия? А? Где, я вас спрашиваю? Нетути? Вот так!
А это очень печалит Бранглийскую королеву, которая не привыкла к такого рода прискорбной бедности! В шестнадцатом веке Кромвель однажды строго-настрого приказал королеве не покупать новых фантазийных бриллиантов, потому что, мол, у нас в казне шаром покати и революция уж близка, так та от такого произвола на год впала в депрессию и на улицу носа не показывала. Головой все зеркала в замке побила! Только когда Кромвель исчез, соизволила сойти на землю. Королева, конечно никогда не плачет, потому что все говорят, что бог сотворил её из самой прочной крупповской стали, что на самом деле верно на все сто, но настроение у неё при виде своего окружения всё равно иногда портится, и в наказание за свои беды она начинает матом ругаться на премьер-министра, и даже видеть его не желает!
Чем гуще дерьмо, тем шире улыбка!
А!
Надо иногда в другое место переезжать! Говорят, помогает!
У королевы с этим делом всё нормально, на каждом углу приют и резиденция!