Наконец произошло то, чего он так долго добивался «Фрау» наполнилась долгожданным чёрным веществом! В этот момент шум за окном превзошёл все разумные рамки и удивлённый Томас выглянул посмотреть что происходит.
Вот он, изверг! Ломайте дверь! У-у-у окаянный! Глянь как вытаращился!
Томас отшатнулся снизу раздались оглушительные удары и рёв Фёклы. Он открыл дверь и в комнату ворвались солдаты, едва не наколов его на выставленные вперёд шпаги. За ними вошёл высокий унтер-офицер с металлическим знаком на груди. Томас поднял голову и уставился на чёрную треуголку, венчавшую зелёный камзол, обшитый золотыми галунами на обшлагах и карманах. Лицо офицера выражало спокойствие. Он обратился по-немецки:
Герр Томас Фукс, вы арестованы.
Я?! Почему? За что?!
За изготовление и продажу некачественного товара, явившегося причиной смерти пятерых человек.
Рыжий немец посерел и стал похож на тирольское привидение.
Продажу? Я не продавал! Я никому не продавал никакой товар.
Заберите его, сухо приказал офицер и солдаты взяли ослабевшего немца под локти.
Я не продавал, я химик, я ставил опыты, лепетал немец, чистый эксперимент, только наука, я учёный, я подданный священной римской империи германской нации. Это какая-то ошибка! Что вы делаете?!
В прихожей и на лестнице бушевал разгневанный люд, искажённые лица давились криками «ирод», «убивец», «на кол его». Когда солдаты повели Томаса вниз, мужики ворвались в лабораторию и учинили разгром. Крушили склянки, рвали тетради, ломали мебель, кто-то бросил «Фрау Фетбаух» на улицу, стекло разбилось и чёрное облако впиталось в уличную грязь. За колбой в окно отправились другие сосуды, они плюхались на дорогу, где их давили, яростно и с хрустом. Летний ветерок подхватывал тяжёлые запахи и неторопливо разносил окрест. Сундук со склянками погиб последним. Грохнулся, треснул, рассыпал битое стекло. Английское, немецкое, венецианское
Немца вывели и посадили в чёрную тюремную карету, он забился в угол и запричитал: «Я не продавал, я не заставлял их пить, они же сами, причём тут я?». Затем его мысли вернулись к эксперименту, он вскочил на ноги, вцепился в решётку и стал кричать, что совершил научное открытие, произвёл в пробирке сгусток времени, невиданную доселе субстанцию, сделал то, чего прежде не удавалось никому.
Глянь, как глазёнки выпучил! ехидно ответила толпа на немецкие выкрики.
Томас попытался вырвать решётку, раскачать карету, выбить ногой дверь всё тщетно. Наконец мысли учёного поднялись до уровня философских рассуждений и отправились на поиски ответов на отчасти риторические вопросы. Он снова сел в пыльный угол и, подскакивая на ухабах, принялся размышлять, почему время, полученное им в результате опыта, оказалось таким чёрным.
Оказавшись в застенке, немец брезгливо осмотрел сырую камеру, вдохнул пропитанный клопами воздух и понял:
Всё сходится время не может быть светлым.
* * *
Капитона искали три дня. Последним его видела Фёкла, но сказать ничего не смогла, потому что была немая. Жестами показала, что вечером того дня он был в стельку пьян, а на вопрос «куда делся?» подняла плечи и развела руками «леший его разберёт». Говорят, что где-то на окраине города видели мужика, похожего на Капитона. «Кажись его, а кажись и нет сильно старый, борода седая, лапти протёртые токма кафтан похож». Поговаривали, будто «узрел он грядущее», а монахи Зелёной пустыни сочли его юродивым и уговорили в послушники. Там, на радость монахам, он исступлённо вещал про небесный камень, который трижды громыхнул в неведомой сибирской глуши, или, забиваясь в курятник, обхватывал голову руками и шептал сквозь слёзы: «Царя, царя батюшку не троньте, ироды окаянные, детишек, детишек малых пошто губите?»
Томаса Фукса отпустили, и он вернулся в родное Саксонское княжество.
Злосчастную табличку сняли с чёрной двери, а в доме сделали пивную «У Томаса». Знатная, кстати, была пивнушка. И пиво отменное, терпкое, ароматное, цвета необычного. Чёрное, как уголь. Как время.
Проходите, Джакомо. Надеюсь, вы учли моё пожелание.
Можете не сомневаться, я здесь инкогнито. У вас красивый дом, граф.
Его красота зависит от взгляда гостя, и настроения города, но сегодня Турне весьма приветлив из своей солнечной ванны. Прошу. Моя небольшая мастерская.
Проходите, Джакомо. Надеюсь, вы учли моё пожелание.
Можете не сомневаться, я здесь инкогнито. У вас красивый дом, граф.
Его красота зависит от взгляда гостя, и настроения города, но сегодня Турне весьма приветлив из своей солнечной ванны. Прошу. Моя небольшая мастерская.
Сен-Жермен предложил гостю стул. Джакомо Казанова медлительно присел, осматриваясь.
Всевозможное оборудование красовалось загадками своего предназначения, но сказать, что оно захламляло комнату нет, во всём этом был некий потаённый порядок истинной алхимии или безукоризненного шарлатанства. Казанова твёрдо верил в последнее. Как ещё относиться к человеку, утверждающему, без стеснения, что он живёт не первое столетие, что тайны природы для него открытая книга, а из горсти меленьких бриллиантов ему под силу выплавить один большой?
Только как к прирождённому обманщику! Пусть и более искусному, стоило признать! чем сам Джакомо.
Казанова в который раз пробежался взглядом по сосудам и плавильным тиглям. На высоком столе, одном из многих, стояли песочные часы, пестик и ступка, лежали книги книги были везде, точно пыль. В нутре перегонного куба мерцало дыхание призраков.
В письме вы просили о встрече, Джакомо. И вот вы здесь.
Узнав о вашем пребывании в Турне, я не мог упустить шанс быть представленным столь загадочному человеку.
Моё согласие также продиктовано любопытством. Ведь это наша последняя встреча.
Казанова прозрачно усмехнулся, но улыбка далась нелегко.
В ваших словах, граф, слышится излишняя уверенность.
Сен-Жермен, облачённый в диковинное платье восточного покроя, пожал плечами.
Это не уверенность, а печать знания. Так что давайте насладимся этим временем и этой беседой. Даже молчанием, хотя, если оно затянется, я возьму на себя смелость прервать его рассказом.
Граф выглядел под стать комнате. Борода до пояса, жезл из слоновой кости и это платье Подлинный колдун подлинный шарлатан.
У вас найдётся монетка?
Да, Казанова протянул Сен-Жермену медяк.
Двенадцать су, монета нищих, прекрасно.
Граф положил монету внутрь странного сосуда, опустив сверху идеально в центр медяка чёрное зёрнышко. Затем взялся за паяльную трубку. Гость не отрывал взгляда от разогреваемого кругляша. Зёрнышко превратилось в ослепительно-белую точку, которая вспыхнула и исчезла провалилась в монету. Сен-Жермен отключил трубку и дал металлу остыть.
Забирайте свои двенадцать су. Только не спешите отдавать их первому попавшемуся торговцу.
Это же золото! воскликнул Казанова, поражённо рассматривая монету нищих, которая в ласках огня и под пристальным взглядом графа стала привлекательной и для богатых.
Чистое золото, заметил Сен-Жермен.
Немыслимо
Джакомо пытался убедиться себя, что стал свидетелем какого-то фокуса, но был уверен, что держит в руке именно свою монету. Золотые двенадцать су! Кем бы ни являлся граф, ему удалось изумить Казанову. Против его воли.
Что ж, фальшивая монета всегда ценится выше.
Будем считать это платой. Глаза графа лукаво сощурились. Небольшой платой, потому что за дешёвку люди охотно платят дорого.
Платой за что?
За ваше внимание. Пришло время рассказа. Истории о тёмных, как уголь, годах Петербурга. После смерти Петра город зачах погасло самодержавное светило, льющее на золотые шпили столицы сияние великой власти. Город осунулся и потускнел, небо сделалось тяжёлым и плоским. Люди отвернулись и закрыли глаза. Что сказать, удачное время, чтобы веки подняло нечто.
Никта
А. Жарков, Д. Костюкевич
ПРОЛОГ
Энто
Недолго процарствовала на престоле Екатерина. В 1725 году от Рождества Христова взошла через два года померла от хвори лёгочной.
Опального фельдмаршала Меншикова осенью 1727 года сослали в Тобольский край. Покинул Петербург и внук Петра Великого, последний мальчонка рода Романовых, со всем своим двором выехал в январе следующего года. Хворал сильно молодой царь попал он в Москву токмо через месяц, в Твери останавливался, под Москвой. А как вкатил с торжеством так считай и перестал Петербург столицей быть.
Трактирщик, плесни-ка ещё, будь мил!
Захворал град Петра, зачах, сгнили головы и совесть у властей, окромя, наверное, губернатора Миниха, Христофора Антоновича. Да что мог немец поделать в оном великом конфузе и разброде Бежать стали люди из города, словно дома их горели иль наводнение вновь бесы нагнали.
А в Москве старые бояре лютовать принялись, желчь и силу копить, не любили они Петербург, поговаривали, даже бабушку молодого императора в московском Новодевичьем монастыре заточили. Видимо, посему и покинул молодой Пётр Второй град на Неве. Да отсыпал ещё больше власти старым крохоборам, да пошёл в загул, да помер от оспы январской ночью в четырнадцать лет отроду, в 1730 году.
В феврале того же года Анна Иоанновна, дочь брата Петра Великого Иоанна Алексеевича, празднично вся в кружевах и бирюльках драгоценных въехала в Москву, где войска и высшие чины в Успенском соборе присягой нарекли её самодержицей.
Эх
До смерти Петра Великого, энтово, отрадней, веселее жилось
Новое судно спускали со стапеля верфи, по сему поводу шла гульба вразнос, катился по трапу кубарем какой-нибудь камер-юнкер, теряя парик, причитая, следом скакали его зубы, смех господ Гуляли так, что закачаешься. Рекой водка лилась.
Эх, вкусная в вашей харчевне юшка, наваристая, густая, в крупе ложка вязнет, не юшка суп другим словцом, энто как царь-батюшка наш, земля ему пухом, учил. Пар над горшочком, расстегаи рыбные, пиво творёноё в кружке что ещё надобно простому человеку? Правильно кувшин вина! Но обождёт Эх, хорошо! И название ведь экое интересное, у трактира-то у вашего, лёгкое, жизнью пышет «Поцелуй»!.. Эх, я хоть старик стариком, а энто дело помню, сладкое энто дело Эй, плесни-ка ещё пива, трактирщик!
С размахом жила Россия, с надрывом, с песней! Красовался Петербург возвёл Пётр-батюшка вокруг Заячьего острова всем градам град!
Иноземцы поплыли к нам, хлынул учёный люд, художники, купцы, офицеры армейские и морские, а следом авантюристы и шарлатаны всех мастей.