В этот момент начинается совсем другая история. Послушание уже не есть плод страха. Но есть тихая уверенность в близости того, кто любит просто потому, что он любит. И других причин нет и быть не может. У любви Божьей есть только одна причина любовь. Пусть это терминологическое противоречие, но только эта логика понятна нашему сердцу.
Любовь это расстояние, которое сближает
Недавно встретил старого друга. Очень старого. Вернее, конечно, старого не возрастом, а временем, прошедшим с момента последней встречи. Боже, как я был рад его увидеть. Он вроде бы тоже, но после десяти минут разговора стало понятно, что, увы, за прошедшие двадцать лет много воды утекло все уже не так, как было тогда, в 90-е. Старого не вернешь.
Удивительно то, что чем более мы удалены от человека расстоянием или временем, тем чище в сознании его образ. Чем ближе мы к человеку, тем яснее мы видим его греховность. Чем больше люди приближаются друг к другу, тем сильнее их отталкивает друг от друга грех становится слишком очевидным и отвратительным.
Но время и расстояние производят обратный эффект чем дальше ты от человека, тем более проясняется его образ. Он как бы очищается от налета всего человеческого и в нашем сознании становится ближе к совершенству. О человеке легко думать хорошо на расстоянии. А глядя на старые фотографии, вообще хочется сказать, что это драгоценнейший человек в твоей жизни, хотя в те годы, когда вы мозолили друг другу глаза, он был не совсем драгоценнейшим.
Что это за свойство сознания, памяти? На расстоянии люди и вещи становятся более ценными. Почему эта ценность не видна лицом к лицу?
У Толкиена есть любопытное размышление, которое я назвал «эффектом дальнего леса». Когда смотришь на лес с далекого расстояния, он кажется таинственным и загадочным. Но как только ты оказался в нем, вокруг тебя просто деревья. Конечно, они все равно красивы, но та таинственность, которую рисовало тебе воображение, улетучилась. Все стало обыденным.
Это «эффект дальнего леса». Что же делает с нами расстояние, будь то пространственное или временное? Создает ли оно иллюзию совершенства или, как некий проявитель, проявляет то совершенство, которое уже есть, но замутнено грехом? Толкиен отвечает: последнее.
На расстоянии мы начинаем яснее видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В этом «искупительная» роль нашего воображения, причем воображение здесь не просто способность что-то представлять, не картинки в голове, а скорее способность воспринимать реальность на более высоких, почти трансцендентных уровнях. Воображение, как и состояние влюбленности, очищает образ до идеала.
Влюбленный смотрит на объект своей любви и видит совершенство, хотя при ближайшем рассмотрении это, конечно, не так. Влюбленность это расстояние, с которого нам не виден грех любимого. Время это тоже расстояние, оно удаляет нас от греха в человеке и позволяет увидеть его таким, каким он должен быть.
Как часто мы видим людей такими, какими они должны быть? Когда они мелькают у нас туда-сюда, туда-сюда, мы едва ли видим их идеальный образ. Нужно отойти от них на некоторое расстояние, а точнее на расстояние любви. Любовь это расстояние, на котором не виден грех человека, а виден он сам. Отойдите друг от друга на расстояние любви.
Любовь это расстояние, которое сближает. Любовь делает нас слепыми к обыденному и зрячими к идеальному. Любовь это розовые очки, сквозь которые мы видим объект нашей любви в истинном цвете, то есть в том цвете, в каком он должен был быть, если бы не грех.
Как писал К. С. Льюис в «Бремени славы», мы живем среди богов и богинь. Если бы мы могли хотя бы на секунду увидеть стоящего перед нами человека таким, какой он есть на самом деле, мы почувствовали бы сверхъестественное желание пасть перед ним на колени и поклониться как богу:
«Как поразительно жить среди богов, зная, что самый скучный, самый жалкий из тех, кого мы видим, воссияет так, что сейчас мы бы этого и не вынесли Вы никогда не общались с простым смертным».
Грех застит нам глаза. Мы не видим вокруг нас богов и богинь, мы видим простых смертных. Мы не умеем отходить от них на расстояние любви. Мы не видим вдали таинственного леса. За деревьями леса не видим. За людьми не видим богов и богинь. За обыденностью поэзию, за каждым мгновением времени веяние вечности.
Бог любит хрустальный звон
Как часто мы спрашиваем Бога: «Ну почему ты меня не изменишь?» Или: «Ну сколько уже можно тянуть, измени же, наконец, этого человека! Что тебе стоит?» Действительно, что стоит всемогущему Бог щелкнуть пальцами, хлопнуть в ладоши и на тебе измененный человек. Он мог бы мгновенно избавить человека от дурной привычки. Он мог бы мгновенно помочь нам избавиться от греха. Почему люди годами не меняются, почему Бог не изменит нас и мир вокруг нас во мгновение ока?
В отношениях с детьми ответ на этот вопрос прозрачен. Да, я могу с помощью внешнего воздействия «изменить» ребенка. У меня есть рычаги, чтобы нажать и сделать его таким, каким он «должен быть». Но мне гораздо важнее, чтобы это изменение в нем выросло, созрело. Ожидание этого вызревания и есть причина, по которой я предпочитаю «не вмешиваться». Долгое ожидание это обратная сторона уважения к тайне свободной воли.
В отличие от всего остального творения, человек наделен свободной волей. Его можно довольно просто изменить внешним давлением, но это псевдоизменение. В нем можно сломать волю. Тогда он станет куклой. Однако чтобы стать ему другом, нужно позволить ему быть самим собой и идти своим путем свободно. Свободная воля это самая хрупкая из всех созданных Богом вещей. Нарушить ее ничего не стоит. Небольшое насилие, и она разобьется, как хрустальный бокал. Но разбивший бокал уже никогда не услышит его хрустального звона. Никогда не услышит того звука, который рождается только в свободе.
Бог не торопится нас менять. У него много времени. Пока в нас что-то зреет, он как бы пассивен. Он как будто отсутствует. Его как будто нет. Но он здесь. Как идеальный коуч, он идет рядом и ждет, когда мы сделаем свои открытия. Невозможно любить того, у кого нет выбора. Свобода воли предельная ценность для Бога, потому что только она дает ему возможность любить и быть любимым. Любой вопрос к Богу: «А почему ты не остановишь это?» упирается в тайну свободной воли. Чтобы остановить «это», нужно лишить человека свободной воли, да и всех людей. Но сможем ли мы тогда любить?
Бог не торопится. Наш выбор добра лежит в поле свободы, а не в поле необходимости. Конечно, можно выбрать добро по необходимости, но этот «выбор» едва ли приблизит нас к Богу. Только добро, выбранное в свободе, имеет ценность. Но свободный выбор добра вызревает в нас долго потому Бог и не торопится. Он расчищает для нас поле свободы, чтобы наш выбор не был принужденным.
Почему Бог меня не изменит? Почему он не изменит того человека? Почему он не прекратит все войны, как по мановению волшебной палочки? Потому что тогда мы прекратим быть людьми. Ему придется забрать то, что делает нас людьми свободу воли. Парадокс заключается в том, что, желая изменить себя и мир вокруг во мгновение ока, мы, на самом деле, хотим, чтобы Бог забрал у нас способность свободно выбирать, а ведь именно способность свободно выбирать и позволяет нам воскликнуть: «Почему в мире не все идеально!» Робот неспособен на такое возмущение. Он не может различать добро и зло.
Любой родитель интуитивно знает, что свободная воля ребенка свята. Можно запретить ему все на свете, ввести все мыслимые карательные меры, но любые внешние изменения, какими бы они ни были, не пробудят в нем любви и дружбы к нам. Они лишь убьют в нем человека. Свобода воли тусклое пламя свечи, которое надо оберегать от свирепых ветров необходимости. Если это пламя не погаснет, мы увидим в его свете нового человека, и поразимся этому преображению. «Как это произошло?» воскликнем мы. Просто настало время.
Как только ребенок открыл в своем опыте самоценность добра, этот выбор становится в нем неугасимым пламенем. Его уже не затушишь никаким принуждением. Он созрел, он осознан, он стал нашей второй природой. Наверное, это и есть «полнота возраста Христова» когда выбор добра становится нашей второй натурой. Мы уже не можем его не выбрать.
Иди в баню и не парься
Как-то раз моя дочь была чем-то расстроена, и я пытался понять, в чем дело. Дело оказалось пустяковое, хотя с ее точки зрения все казалось очень серьезным. С высоты опыта я, конечно, сказал ей: «Не парься. Это горе не беда. Все будет хорошо».
Почему-то мне хотелось, чтобы она сразу меня послушала, перестала париться и пошла заниматься своими делами. Но она колебалась. Я спросил: «Почему ты все еще беспокоишься? Разве ты мне не веришь?» Она вроде сказала, что, да, верю, но все-таки.