Предварительные результаты исследования ДНК немало меня озадачили. По мужской Y-хромосоме я принадлежу к так называемому модальному атлантическому гаплотипу Rib, то есть мой далекий предок жил на узкой прибрежной полосе вдоль Атлантического океана. Каково это было узнать мне, называвшему себя русичем, считавшего себя русским человеком по культуре, духу и сознанию, русским писателем?! Да, знание многая печали В России, как считают генетики, таких «западных европейцев», как я, около пяти процентов. Они вряд ли догадываются об этом. Но поскольку я начал ковыряться в своих корнях, то придется заказывать обстоятельные генетические исследования.
Но пока не заказал. Хотя Томас Гедрайтис, потомок Гедройца, родного брата Гольши, предлагал мне участвовать в его исследовании персонажей литовских летописей с точки зрения ДНК. Он сообщил, что в его распоряжении есть сведения о 8 потомках Гедройца, они все относятся к гаплогруппе N, и у них есть документы, подтверждающие княжеское происхождение. Стало ясно, что изюмские Ольшанские не имеют никакого отношения к древнему княжескому роду. В моей душе стало спокойнее: следовательно, мои предки не виновны в мучениях и гибели многих тысяч людей по воле от Нерона и до Ивана Грозного!
С предками по материнской линии проще. Моя мать из всех своих детей только меня рожала в роддоме. Поскольку к сорока годам вся поседела, то не раз с улыбкой вспоминала, как оживились роженицы и медперсонал, прослышав, что какая-то бабка с ума сошла и решила рожать.
С предками по материнской линии проще. Моя мать из всех своих детей только меня рожала в роддоме. Поскольку к сорока годам вся поседела, то не раз с улыбкой вспоминала, как оживились роженицы и медперсонал, прослышав, что какая-то бабка с ума сошла и решила рожать.
В Изюме у меня множество родственников. Память сохранила образы родных дядей Пантелея, Ивана, Алексея, Николая Иван был самым грамотным из них, а Алексей самым здоровым. Мог взвалить телеграфный столб на спину и принести домой. Потом я узнал, что перед исполнением супружеских обязанностей жена, тетка Манька, требовала, чтобы он наматывал полотенце Отец считал, что она отравила брата Алешку синим камнем, то есть медным купоросом, и до конца дней ненавидел ее. Когда отец умер, моя мать и тетка Манька, как и в молодости, стали вновь неразлучными подругами.
Обилие родственников приводит к инфляции родственных связей и чувств. В юности мне понравилась одна девушка, я стал с нею встречаться. Однажды какого-то парня приняли за меня и выбили на танцплощадке бедняге глаз. В конце концов выяснилось, что она моя троюродная сестра.
У каждого своя комбинация генов, но и своя порода. Меня не раз и не два она подводила. Наверное, на генетическом уровне существуют какие-то табу. Я, например, не умею льстить, унижаться. В юности меня никто не мог побить, многие боялись, поскольку за малейшее унижение или неуважение я сразу же отделывал обидчика. Увы, привычка сохранилась и до старости, что не так давно удивило меня самого. Характер бешеный если уж сорвался, то иду на все и до конца. Многие друзья моей юности получили по 1525 лет тюремного заключения. Избежал той же участи только благодаря тому, что меня мать и брат силком заставили поступить в техникум.
Множество раз я убеждался в том, что над нашим родом довлеет какое-то проклятье. Может, и не одно. По материнской линии нет таких родовых загадок, но и тут не заскучаешь. Родилась она, Феодосия Егоровна, в последнем году XIX века в селе Печенеги под Харьковом. Отец ее работал в Харькове. В 1905 году пролетарий Егор Балабай погиб в революционных событиях в Харькове, которыми руководил небезызвестный Артем (Сергеев). Осталось трое маленьких детей. С горя моя бабушка наложила на себя руки. Старший брат матери Гавриил ушел пасти коров, а ее, Феодосию, друзья-пролетарии определили служкой в какую-то еврейскую семью, где и прозвали Феней. А на руках у шестилетней служки находился еще трехлетний брат Иван.
Имя Гавриил в материнском роду традиционное. В 1722 году проходила перепись слободских полков, и в ней значится казак Мартовецкой сотни Гавриил Балабай. Село Мартовая от Печенег находится всего в нескольких километрах.
Моя мать была очень способной и мудрой женщиной. Несколько раз в жизни она мне и моему брату говорила: «В старинном писании написано, что наш последний царь будет Михаил. Потом наша страна перестанет существовать». От ее слов веяло жутью, она смотрела на нас такими пронзительными серо-голубыми глазами, что я ни разу не удосужился поподробнее расспросить, что за писание, откуда оно взялось. Однако факт остается фактом последним главой СССР был Михаил.
В 1962 году я приехал домой на каникулы из Литинститута с поэтом Иваном Николюкиным, который на второй день воскликнул: «Поразительно, твоя мать говорит исключительно афоризмами или пословицами!»
Пусть кому-то покажется совершенно невероятным, но мать, и часа не занимаясь в школе, научилась самостоятельно читать и писать всего за одни сутки. Произошло так. Получила она письмо от старшего брата Гавриила с фронта Первой мировой войны в следующую войну его и еще нескольких жителей Печенег, нелояльных к новому европейскому порядку, «цивилизаторы» запрут в хате и сожгут заживо. А мать, надо сказать, себе на уме, не обращалась со своими делами к хозяевам. Они ели, например, только кошерных кур, а к еврейскому резнику следовало трястись на трамвае через весь Харьков. А она купит курицу на ближайшем базаре, под мостом отрежет ей голову и домой. «Кошерная курица?» спрашивают хозяева. «Кошерная», отвечает. Но чтобы не заподозрили неладное, иногда ездила к кошерных дел мастеру.
Купила букварь. Заглядывала днем букв знакомых так много. «Аптека» начинается на букву «А», «Булочная» на букву «Б». Каждый день видела на вывесках! Еле дождалась ночи до утра проглотила весь букварь, научилась даже выводить прописи. Потом прочла письмо брата и написала ответ.
Поэтому мать делала все возможное, чтобы мы получили образование. Отцу было все равно учимся мы или нет. Насколько я знаю, он ни разу не побывал на родительских собраниях а ведь в школу ходили его три сына и дочь. Вообще, я заметил у Ольшанских не только недооценку учебы, но и даже презрение к ней. Одна из причин прозябания или даже деградации рода? Были бы тупые, таков был бы и спрос. А то ведь какая-то простаковщина. Моему сыну, который, не научившись еще читать, знал с голоса многие книжки наизусть, не захотелось вдруг учиться, и всё. Для «нас», то есть для меня и матери, окончил техникум. Лишь потом я узнал, что одна дура-учительница не нашла ничего лучшего, как попрекнуть сына мной, мол, у тебя отец писатель, а ты Я стал источником его неприятностей, и учебу он возненавидел. «На мне природа отдыхает!» заявляет сын и по сей день. Мне же представляется, что здесь карта легла в масть.
Но в то же время все мои родственники со стороны Ольшанских отличались музыкальностью и хорошо пели. Я никогда не слышал, чтобы моя мать пела. Мне в жизни также почему-то не пелось, особенно после трехлетнего распевания строевых песен.
В Литинституте основы поэтики преподавал Александр Александрович Коваленков, сиделец в сталинских лагерях, поэт, автор песен и работ по теории поэзии. Однажды он написал на доске стихотворный отрывок, явно с подвохами, хитровато посмотрел на нас и, потирая руки, спросил:
Кто попытается здесь расставить цезуры?
А цезура это, если грубо упростить тему, словораздел. Она делит стопу на полустишия, одно с нисходящим ритмом, другое с восходящим, а иногда и на «третьестишия» или «четвертостишия». Это я, признаться честно, сейчас в Краткой литературной энциклопедии подчитал, потому что материя очень уж мало уловимая.
Можно мне расставить? вызвался я и безошибочно расставил в тексте знаки цезуры вертикальные, слегка наклонные черточки.
Александр Александрович за моей спиной вздохнул, видимо, я разрушил его какую-то педагогическую фабулу. И вдруг произнес:
У вас, молодой человек, абсолютный слух.
Он славился своей ироничностью, и я подумал, что он, по крайней мере подначивает меня. Посмотрел на него, встретились взглядами ничего насмешливого в глазах преподавателя не обнаружил.
Со временем, когда я не вымучивал из себя прозу, а писал с вдохновением, то нередко как бы на втором плане, в качестве фона, слышал музыку. Иногда во время обдумывания произведения, когда прогуливался в лесах под Изюмом, в Останкине, в Тропаревском или Битцевском парках, мое существо вдруг захватывала музыка, вдохновляющая и возвышающая, лирическая или трагическая в зависимости от содержания произведения.
Война с войной воюется
Но вернемся на войну. В июне сорок второго клещи немецких танковых армий сомкнулись под Изюмом, остатки же наших соединений, если им удалось вырваться из котла, покатились к Сталинграду. Об отступлении не раз рассказывал мне известный московский скульптор и художник Григорий Чередниченко. Он, мой земляк и друг, во время войны подносил мины нашим солдатам. Линия фронта как раз проходила по улице Островского, на которой они жили. Мать Григория погибла при бомбежке, и он, четырнадцатилетний, прибился к автобату. Участвовал в первом освобождении Харькова, а потом отступал к Волге.
Ровная степь. Нигде ни кустика. Жарища. Измученные беженцы и бойцы. На нас набрасываются самолеты летят низко, всего метрах в пятнадцати от земли. Вижу очки летчиков, злорадные ухмылки. Бомбят, если находят машину или скопление людей. Расстреливают из пулеметов. Совершенно безнаказанно! И черный дым над степью. Сколько раз хотел написать об этом картину или сделать скульптурную композицию нет, так и не собрался с духом. Ведь все надо заново пережить, а у меня нет сил вернуться в ад лета сорок второго, рассказывал Григорий Георгиевич.
В Изюме немцы находились восемь месяцев. Зверствами особыми вначале не отличались. Появились итальянцы в экзотических шляпах с перьями. Эти любили охотиться на лягушек, а их вокруг Изюма в болотах, старицах, озерах, речушках была тьма-тьмущая. Итальяшки привязывали к винтовочным шомполам веревочки или цепочки и добывали, как острогой, квакающие деликатесы.
И тут у моего отца появилась весьма опасная задумка, уходящая корнями в дела давно минувших дней. В него, «мейстера Андрея», в те времена черноусого красавца, влюбилась дочь Алоиса Пока. Отец был человеком не без юмора, поэтому поставил девушку однажды в очень неловкое положение.
И тут у моего отца появилась весьма опасная задумка, уходящая корнями в дела давно минувших дней. В него, «мейстера Андрея», в те времена черноусого красавца, влюбилась дочь Алоиса Пока. Отец был человеком не без юмора, поэтому поставил девушку однажды в очень неловкое положение.