Сонаты без нот. Игры слов и смыслов в книге М. Цветаевой «После России» - Елена Айзенштейн 13 стр.

Вариант в тетради 7го и 8го стихов: «Сколько рушится зданий / В убеганьи дерев». [27: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 7, л. 52.] Другой отвергнутый вариант: «Сколько рушится зданий / Молодых королев. / (Чтоб не слишком страдали!)» [28: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 7, л. 53.] Королевой из сказки Андерсена или Марией Стюарт видит себя Марина Ивановна? Ее царство в самом деле очень подвижно, буквально разбивается на лету. Листопад в окончательном тексте стихотворения назван сухолистым потопом и соотносится со всемирным. Цветаева использует образ наездника, всадника, чтобы дать движение леса. Сквозь падающие листья живописует Цветаева «опрометь копий» и «рокот кровей», образы библейских царей Саула и Давида. Древесная тема сплетается с сердечными переживаниями, с мыслями о Пастернаке:

В другой редакции после восьмого стиха следовало:

Применение образа «хламиды» возможно, связано с тем, что на том свете одежды земли будут не в цене, как хлам, отбрасываемый душой. «Тайны не выдам»  не выдам сердечной тайны. Подобно Давиду, спасавшемуся бегством от Саула (Перв. Кн. Ц. 1923), Цветаева бежит от своего нового кумира и не может освободиться из лирического плена. Вариантом той же мысли было двустишие: «Или тот лавролобый / В чащах Дафну узрев?..» [30: СВТ, с. 110.] Эпитет «лавролобый» о боге Аполлоне впервые употреблен во время работы над стихотворением «Ах, с откровенного отвеса». Боговы одежды  в беге дерев, его голос  в распеве поэтов и птиц: 4 и 5 октября Цветаева опять возвращается в живописанию Царства Бога (Бог). Отдав людям книги и храмы, Творец мчит ввысь. Леса скрывают Бога одеждами листьев, служат тайной охраной:»  Скроем!  Не выдадим!» Поэты («нищие») в своей лирике поют о непознаваемости Бога, скрытого от людей темной древесной стражей:

Цветаева убеждена, что Бога нет и в храме; «Бог из церквей воскрес», сбросил последнюю тяжесть, удерживавший его на земле церковный крест,  и взвился ввысь, «как стройнейший гимнаст». Для Цветаевой динамичный Бог похож на циркового артиста, способного улететь из жизни «в малейшую скважинку», на разводные мосты, перелетные стаи и телеграфные сваи; бог  кочевник и «седой ледоход» в «чувств оседлой распутице», замораживающий земные чувства. Хотя и поэтам, и летчикам хотелось бы услышать зов Великого Зодчего, но их надежды напрасны, «ибо бег он  и движется», а все мироздание, вся «звездная книжица»  «след плаща его лишь», след прекрасных одежд, оставленных человечеству.

Подобно Богу, поэт заживо раздает людям в творчестве одежды души, чтобы нагим подняться в небо. Об этом Цветаева размышляет во время работы над стихотворением «Так, заживо раздав» (7 октября 1922), написанном, как пометила Цветаева в тетради, 25го русского сентября 1922 г., в день именин С. Я. Эфрона, в полковой праздник бойцов «Марковского» офицерского полка Добровольческой армии, в котором три года гражданской войны воевал муж, и в канун своего тридцатилетия, когда еще так рано подводить итоги. Стихотворение возникло из четверостишия, записанного во время работы в сентябре над стихами, вошедшими потом в цикл «Деревья»:

Существует несколько его редакций, что свидетельствует о важности темы, о попытке наиболее точно выразить чувства. В черновом варианте «Так, заживо раздав» встречаем сравнение с царицей Савской:

Переписывая это стихотворение в беловую тетрадь, Цветаева изъяла строку в скобках, касавшуюся Пастернака « (Шагом  без провожатых!)»; его мечтала видеть Цветаева спутником, провожатым в Царство Небесное; она ввела в текст новый вариант шестой строки: «Лестницей трав несмятых», а также немного усложнила пунктуацию, но, переписывая, остановилась на тринадцатом стихе. [33: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 4, л. 92.] По преданию, у царицы Савской были козлиные ноги. Чтобы проверить, правда ли это, Соломон велел выложить пол в одной из комнат хрусталем. Царица приподняла край одежды, приняв пол за озеро, и царь смог узнать, истинно ли предание. Цветаева представляет, как, раздарив свои стихи, она отправится в реку смерти; на вечном берегу ее будут ждать «ризы  прекрасней снятых». Частое упоминание одежд того света, возможно, связано с «Откровением» Иоанна Богослова: «Впрочем у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах ибо они достойны. Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его перед Отцем моим и Ангелами его» (3; 45). Вместе с тем, строки Цветаевой отсылают к «Урокам английского» («Сестра моя  жизнь») :

У Пастернака страсть как будничная одежда оставляется на берегу перед встречей со Вселенной. Легенда о Соломоне и царице Савской вспомнилась Цветаевой из-за обиды на Пастернака: « (А может от щедрот / Устав и от хваленой / Мудрости Соломона)»  с нескрываемой досадой говорит она, заключая в скобках самые тайные переживания. Щедроты мудрого Соломона  сокровища лирики Бориса Леонидовича. От него с июня нет вестей, письмо придет только в ноябре.

В окончательной редакции «Так заживо раздав» всего девять стихов:

В этом варианте, опубликованном в «После России», свой шаг из жизни в реку смерти Цветаева живописует через воспоминание о Семирамиде  дочери сирийской богини, сироте, оставленной в горах, которую вскормили голуби, а воспитали пастухи. В образе Семирамиды Цветаеву привлекало ее сиротство. Тема сиротства лейтмотивно звучит в «После России». «Сиротство»  хотелось назвать Цветаевой одну из книг, возможно, «Земные приметы»: эти два заглавия рядом в тетради. Важны божественное происхождение Семирамиды, и горная тема в мифе о ней, и превращение после смерти, и значение имени: Семирамида, в переводе с греческого,  «горная голубка». В контексте мифа о Семирамиде, крылья и перья голубки  «ризы  прекрасней снятых», которые получит лирическая героиня после смерти, «по выходе из вод». В черновой тетради 19241925 гг. появится еще один вариант соотнесение с восточной красавицей Шахрезадой, тысяча и одну ночь рассказывавшей сказки царю Шахрияру: «Шагом Шахрезады А может от длиннот / Устав  до птиц, и позже / Сказки своей, все той же». [34: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 12, л. 74.] Той же сказкой назовет Цветаева перепевание одних и тех же тем в лирике, отлично сознавая, что лирическое высказывание «кругло», возвратно, о чем напишет в статье «Поэты с историей и поэты без истории».

У Пастернака страсть как будничная одежда оставляется на берегу перед встречей со Вселенной. Легенда о Соломоне и царице Савской вспомнилась Цветаевой из-за обиды на Пастернака: « (А может от щедрот / Устав и от хваленой / Мудрости Соломона)»  с нескрываемой досадой говорит она, заключая в скобках самые тайные переживания. Щедроты мудрого Соломона  сокровища лирики Бориса Леонидовича. От него с июня нет вестей, письмо придет только в ноябре.

В окончательной редакции «Так заживо раздав» всего девять стихов:

В этом варианте, опубликованном в «После России», свой шаг из жизни в реку смерти Цветаева живописует через воспоминание о Семирамиде  дочери сирийской богини, сироте, оставленной в горах, которую вскормили голуби, а воспитали пастухи. В образе Семирамиды Цветаеву привлекало ее сиротство. Тема сиротства лейтмотивно звучит в «После России». «Сиротство»  хотелось назвать Цветаевой одну из книг, возможно, «Земные приметы»: эти два заглавия рядом в тетради. Важны божественное происхождение Семирамиды, и горная тема в мифе о ней, и превращение после смерти, и значение имени: Семирамида, в переводе с греческого,  «горная голубка». В контексте мифа о Семирамиде, крылья и перья голубки  «ризы  прекрасней снятых», которые получит лирическая героиня после смерти, «по выходе из вод». В черновой тетради 19241925 гг. появится еще один вариант соотнесение с восточной красавицей Шахрезадой, тысяча и одну ночь рассказывавшей сказки царю Шахрияру: «Шагом Шахрезады А может от длиннот / Устав  до птиц, и позже / Сказки своей, все той же». [34: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 12, л. 74.] Той же сказкой назовет Цветаева перепевание одних и тех же тем в лирике, отлично сознавая, что лирическое высказывание «кругло», возвратно, о чем напишет в статье «Поэты с историей и поэты без истории».

Глава двенадцатая.

«Из сырости и сирости»

В беловой тетради стихотворение «Не краской, не кистью!» помечено по старому стилю: «2627 сентября 1922 г. (в первый и второй день моего 30 летия, и Сережиного 29 летия.)» [35: РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 4, л. 92об-93.], что делает стихотворение еще более важным, программным. 89 октября, глядя на листопад, Цветаева думает о бренности земных одежд, о бренности страстей, от которых когда-нибудь освободится она в посмертии, как деревья освобождаются от листьев. «Не краской, не кистью!» написаны черты Царства Божия. Его Царство  господство света:

Очевидна в черновике соотнесенность поэта и дерева, листов рабочей тетради и листьев. После первого четверостишия в черновике следовало: