«Какая-то пустота пожирает нас изнутри, думал Башмаков, нелепо звенящая пустота». Вообще-то, он ненавидел разговоры о рок-музыкантах, когда-то он и сам чуть не ударился в эту дичь: бренчал на гитаре, писал дурные стишки. «Рассуждать о Битлз или любой другой рок-группе всё равно, что увлекательно ковыряться палкой в дерьме», говорил Башмаков. Вот и Воробьёв ударился в модную тему, уйдя от искусства; а когда-то он хорошо рисовал не только эскизы для татуировок. «Я не сильно от него оторвался», понимал Башмаков, делая очередной глоток водки.
Он вытер горлышко, закрутил пробку и поставил у оградки бутылку; закатав рукава, открыл забитые руки. Змея на кресте, она похожа на искусство искусство исцеления, что та авраамическая вера, пробуждавшая в евреях радость жизни в пустыне.
Ну что тут? Всё по-прежнему, не воскрес? подошёл к могилке Федька Сябитов.
Воробей, сука, повесился, сказал не в лад Башмаков, не поняв вопроса.
Я и так это знаю, сказал Федька своим сдобным голосом и предложил Башмакову открытую бутылку.
Да у меня вроде ещё осталось.
Какая разница, выпей из моей.
Башмаков выпил. Федька Сябитов был здоров и неуклюж во всём. Имел зигхаяобразные движения здоровых красных рук, которыми всех задевал, шершавый характер и агрессивно широкий выбритый череп. Был общим старым другом Башмакова и Воробьёва. Работал лет с шестнадцати на одном месте бригадиром грузчиков на мясокомбинате. В свободное время немного почитывал.
Панки уже не те, согласись? сказал он, зажёвывая хань колбасой, предложенной и Башмакову.
Да, в панк-шопе ирокез розовый купят и трясутся на каком-нибудь слюнявом концерте, охотно затянул пьяный Башмаков нарочито художественно. Вот, то ли дело в наше время! Панки были величественны в своём безумии, как первые христиане! На концерт придёшь, денег нет, тёлки нет, ничего нет, к любому панку подходишь, он тебе мелочи отсыплет, рубаху последнюю отдаст, пивка глотнёшь у него нахаляву Эх, на подоконниках в подъездах девок пёрли, помнишь?!
Конечно, помню, после КВД разве забудешь!
Одних панков цивилизация социализировала, других переварила в себе и выплюнула на помойку бродят бомжуют, обокраденные модой. Любой додик теперь с ирокезом на улицу может выйти. А наколки?! Даже домохозяйки и те все забитые! Да и бабы дают уже не из-за «свободной любви», а потому что бл**и!
Кстати, как там твоя девочка, на который ты собирался жениться?
На днях выскоблили и увезли к бабушке.
Легко отделался, брат.
Да, пусть отдохнёт.
Что думаешь теперь?
Думаю также подрабатывать, пописывать, ненавидеть и презирать весь мир, как тебе? слова Башмакова от обиды и водки во рту разбухали и выползали захлебнувшимися в слюнях.
Сябитов покосился на Башмакова и с аппетитом отхлебнул ещё водки, снова уставившись в надгробие.
Занятно. Но ненадолго это всё. Надо осесть, бросить якорь
Знаю я эти размытые соплями мечты и дороги к беззаветной жизни: обзавестись семьёй, сидеть на шее! Ты же видишь, что бабы тоже не спасают?
Да что с баб спрашивать, Воробей просто мудак полный! Ничего другого придумать не мог.
Когда кто-то кончает с собой, всегда выглядит полным мудаком в глазах окружающих. Ведь столько возможностей, но попробуй ты, живущий, всё бросить и заняться своими желаниями и возможностями? Почему-то всегда бывает легче повеситься
Есть одно средство: нужно наделить себя сверхъестественными способностями. Делаешь себя великим прорицателем, и рука на себя уже не поднимется.
Этот способ не для трезвых людей.
А нас и не назовёшь трезвыми.
Закрапал дождик, зашлёпал по листве. Водка загорчила на стылых зубах. Башмаков мелко плакал.
Да, жалко Воробья
Не особо Просто вспомнилось одно утро из детства, когда гонял я на велике по пустым улицам под дождём. Промокший насквозь на советском велике с дребезжащим крылом. В одних кедах и шортах, облепивших мне ноги. Как же я был тогда, сука, счастлив
Когда они возвращались с кладбища, все погрузилось в тёмную муть обманчивой воды вечера. Вдалеке, над бездорожьем и сторожевой будкой маячила в мерцающей пыли дождя полоска фонарного света. Как прибитая змея на кресте.
Как Сергей Петрович возвратился домой
Снова домашний вечер окутал своим благодарным теплом, электрическим светом и надел на распухшие ноги мягкие тапочки. Некий Сергей Петрович Подбородкин добросовестно отработал смену и готовил теперь на кухне себе ужин. Супруга его лежала в комнате на диване и смотрела передачу, и он видел с кухни только её жирные от крема, пухлые ноги. Он привык готовить себе сам (при живой жене) и даже хвастался навыками на работе.
«Сегодня мы поговорим о взаимоотношении полов, слышалось из комнаты, кто в доме хозяин и как сохранить мир в вашем доме».
Идиоты, со злобой шикнул Подбородкин и включил радио.
По Варшавскому из центра пробки.
Машина сломалась, вспомнил он с радостью, хоть на дачу не поедем, пока не отремонтирую.
В морозилке заждалась пачка пельменей. Подбородкин достал её и вместе с вопросом «сварить или обжарить?» вспомнил, что и вчера на ужин ел пельмени. И пронёсся в голове за минуту весь его день, со всеми вставаньями, завтраками, бритьём, дорогой, начальниками, планёркой, перегаром, поручениями, отчётами, упрёками, премиями
«А ведь я уже бригадир, подумал Сергей Петрович. Ещё бригадир, а уже пятьдесят, а уже через восемь часов начнётся опять такой же точно день, со всеми Точно такой же день!»
«Так вы говорите: ваш муж прекрасно готовит?» слышалось из комнаты.
«Так сварить или обжарить? вспомнилось Сергей Петровичу. Сначала сварить, потом обжарить.» Пельмени начинали таять. «Обжарить», решил он и вывалил содержимое пакета на раскалённую его задумчивостью сковородку. Пельмени забрызгали маслом и зашипели.
«Точно такой же день, неуклонно размышлял он. Так хочется запить а если выгонят с работы, а если выгонит жена, а если Ну и что! Пусть выгонят меня А все равно страшно, жалкая я тварь, разжился здесь, как гриб в банке, и вылезти страшно»
Страшно-страшно, шипели пельмени вкрадчиво.
Точно такой же день, точно такой же, повторял шёпотом Подбородкин, и с опаской поглядывал на растопыренные пальцы ног жены, видневшиеся из комнаты. И один из них ему показалось кивнул своей накрашенной квадратной мордочкой: «Точно такой же день!».
Да, верно, сказал Петрович, и невольная улыбка поползла по его разгулявшемуся лицу. Так что же теперь: обжарить или сварить? Сначала обжарить, потом сварить! И схватив с жаром горячую сковородку, он с размаху швырнул её в батарею, чтобы и все жители дома услышали о его безысходности.
Разлетелись по кухне румяные кусочки теста с мясом; а гул от удара застыл в его ушах и показался таким неизбежным и решительным, что упал Сергей Петрович на колени, зажмурил с силой глаза и разинул отчаянно рот, как будто хотел набрать воздуха, чтобы закричать во всё горло. Но вместо этого разразились надрывистые всхлипыванья и потекли слёзы.
Серёженька-Серёженька! бесшумно ступая мягкими подушками ног, заботливо пробралась на кухню напуганная женщина. Что же это с тобой, миленький?! Губы её вытянулись в трубочку, щёки налились кровью, а возбуждённые любопытством и страхом глаза созерцали бессмысленно происходящее.
Сергей Петрович Подбородкин порядочный семьянин, слесарь шестого разряда, награжденный при советской власти «орденом Сутулова», валялся на полу, как пришибленный тапком таракан, и корчился в припадках то смеха, то плача, то крика.
Боже ж мой, Боже ж мой! спустя час повторяла брошенная женщина и собирала с пола румяные пельмени, улыбающиеся, как улыбался её муж, когда его увозили врачи. «Танечка, какое горе!» рассказывала она по телефону, а в это время по Варшавскому в сторону центра «скорая» везла Сергея Петровича «домой», и никакие пробки не могли этому помешать. «Сначала обжарить, потом сварить», ехидно улыбался он с пеной у рта.
Сергей Петрович Подбородкин необратимо возвращался домой.
Полюби нас чёрненькими
Филимон Аркадьевич Хмырь не употреблял. Отгремели новогодние зверские праздники и февральские скучные поводы, вот и марта восьмое прокатилось с визгом, а не далее, как вчера, прошло мирно в семейном кругу и жёновье сорокапятилетие. Да и выходные кончились, в конце концов, и наступил извечный для кого душный, для кого свежий понедельник. А Филимон Аркадьевич собирался на работу не солоно хлебавши, не каплей горячительной жидкости рот свой не облагородив за время заслуженного отдыха. Он знал, что алкоголь плохо на него влияет, мало того, что вносит неразбериху в мозговую ткань, которая начинает временно кочевряжиться и создаёт характерный дискомфорт в подлобном резервуаре; но к тому же и отвратительно влияет на моральные качества Филимона. Он становится не терпим ко многому, к чему в повседневной жизни имеет вынужденную толерантность, и склонен бывает выдавать разные штуки, кажущиеся ему весёлыми, но являющиеся, по большом-то счёту, конечно, глупостями; как оказывается всегда по утру. В общем, что распространяться на давно известные темы, русская поговорка: голова дурная, а ноги ходят работала в случае с Филимоном Аркадьевичем идеально и в полную силу.
Полюби нас чёрненькими
Филимон Аркадьевич Хмырь не употреблял. Отгремели новогодние зверские праздники и февральские скучные поводы, вот и марта восьмое прокатилось с визгом, а не далее, как вчера, прошло мирно в семейном кругу и жёновье сорокапятилетие. Да и выходные кончились, в конце концов, и наступил извечный для кого душный, для кого свежий понедельник. А Филимон Аркадьевич собирался на работу не солоно хлебавши, не каплей горячительной жидкости рот свой не облагородив за время заслуженного отдыха. Он знал, что алкоголь плохо на него влияет, мало того, что вносит неразбериху в мозговую ткань, которая начинает временно кочевряжиться и создаёт характерный дискомфорт в подлобном резервуаре; но к тому же и отвратительно влияет на моральные качества Филимона. Он становится не терпим ко многому, к чему в повседневной жизни имеет вынужденную толерантность, и склонен бывает выдавать разные штуки, кажущиеся ему весёлыми, но являющиеся, по большом-то счёту, конечно, глупостями; как оказывается всегда по утру. В общем, что распространяться на давно известные темы, русская поговорка: голова дурная, а ноги ходят работала в случае с Филимоном Аркадьевичем идеально и в полную силу.