С самого первого самостоятельного шага он сразу понял, что с ним что-то не так. Он видел и чувствовал то, что не видели и не чувствовали остальные, и каждый раз удивленно оглядывался по сторонам, не понимая, почему так происходит. Если он открывал рот, чтобы что-нибудь сказать, все остальные переглядывались: слов таких они не знали, и желания ответить ему не возникало ни в одном из них. Если он улыбался, остальные морщились: его улыбка была простой улыбкой и нисколько не походила на всем привычный кисло-сладкий оскал. Если он смеялся, другие затыкали уши и махали руками: слишком громко было, раздражало, да и не помнил никто, чтобы между людьми было принято так смеяться. Покой других был ему непонятен. Его быстрые, беспокойные жесты и движения были непонятны другим. Он был страстен во всем. И эта страсть была истинной, глубинной, чистой и настоящей. Он был живым среди условно живых, и почему-то всегда получалось так, что он был чуточку живее. Он подходил к людям, но подходил слишком близко, потому что хотел каждого вобрать в себя, вобрать искренно и неподдельно, но добился не взаимности, а лишь того, что его стали считать навязчивым и даже опасным. Внешне он был таким же, как и все остальные. И ему трудно было понять, более того, он начал считать, что у него нет чего-то, чего у всех остальных имелось в избытке.
Когда он создал свой собственный мир, Природа, не выходя из тени, торжествовала, а Жизнь насторожилась, но посчитала это несерьезным ребячеством. А когда этот мир начал шириться, расти, развиваться, когда он попросил формы, места под солнцем, звука, цвета, признания, Жизнь забеспокоилась всерьез: она не могла позволить второго сильного мира, она почувствовала в нем угрозу для себя. Ведь все знают, в каких отношениях Природа с Жизнью. И, несмотря на противоестественность их борьбы друг с другом, эта война всегда существовала, и всегда будет существовать, пока они совсем не уничтожат друг друга. И Жизнь приготовила к борьбе все, что имела: она решила, во что бы то ни стало, стереть с лица земли творение своей соперницы. Ему же нечего было готовить, кроме самого себя!
Первое оружие Жизни простые, обыкновенные, нормальные люди, ведь она никогда и ничего не делала собственными руками. И они, послушно ринувшись в бой не своей войны, отняли у него все, что могли, все, что было в их власти, самих себя, свое общество, свое общение, все, к чему он ежедневно привык. Но с каждым их ударом в его мире появлялось что-то новое, что заменяло ему пустоту. С каждым их ударом его мир становился только сильней и прекрасней. Большего люди сделать не могли: ведь они, не смотря ни на что, всего лишь люди. Следующий ход был за самой Жизнью! И она придумала механизм, который, по ее мнению, был беспроигрышным. За каждое новое в его мире она отнимала у него что-то, без чего невозможно жить. Его сердце было прекрасным она отняла у него красоту того, в чем находилось это сердце. Он умел делать людей счастливыми она отняла у него людей и возможность быть с ними счастливым. Он мог многое сказать она отняла у него человеческую речь, но вместо него дала язык, каждое слово на котором давалось с огромным, болезненным усилием. Но его мир продолжал жить и не только жить, но и давать жизнь другим: его мир вдруг начал называться для кого-то Жизнью!..