Домыслы это твои, возразил Ольсон, скривив лицо, будут бояться, а значит, не будут совершать своих деяний. Это и есть закон. А если и будут совершать, то не станут везде об этом болтать, а значит и призывать других не смогут. В общем, хватит уже словоблудием заниматься. Что будет то будет.
Ольсон встал и пошел к барной стойке, там он попросил у старика Сандерса две кружки пива.
В это время оставшаяся часть людей у барной стойки бурно обсуждала новость о поимке Хезли, а другая сидела за столами и тоже о чем-то разговаривала; среди них, как то сбоку с потерянным видом сидел и Мелоун. Старик Сандерс что-то подпевая себе под нос, ловко справлялся с пивными кранами, а Ольсон в это время бросил холодный взгляд на унылого Мелоуна, а потом взял кружки с пивом и пошел к Криссталу.
Ну, на чем мы там остановились, сказал Ольсон, передавая кружку Криссталу.
Слушай Ольсон. Как уже раньше говорил, я выступаю за соблюдение основополагающих прав человека. Мне это ближе по духу. Уж люблю свободу я и никто, наверное, так ее не любит, как люблю ее я. Судить меня никто не сможет, потому что люблю ее настолько, что готов умереть за нее.
Ну, вот уж этого не надо, шутя, сказал Ольсон.
Так вот. Вмешательство нашего уважаемого государства в дела сугубо совестные нарушают такой принцип, который нарушать нельзя принцип свободы совести. И дух выбора, который может сделать человек от этого пропадает.
Ты говорил ведь, что веришь в Бога?
Крисстал от неожиданности услышать данный вопрос оцепенел, и на лице его ясно появилась гримаса удивления. Он спросил:
Ну да, а это тут причём?
Так веришь или нет? Говори прямо.
Ну, знаешь, смотрю я на букашек разных и вижу в них руку Творца. Вот на стаю пчел или муравьев, например. Вот вроде бы роются они себе и роются, а ведь вдумайся о том, как они взаимодействуют друг с другом. Это же феноменально. А ведь они говорить не умеют, и разума у них нет, так значит по чьей-то воле. Значит по воле Божьей. И на все смотрю я: и на стаю птиц, и на сходных существ; и вижу в этом руку Господню. Но вот одно меня смущает
И что же? спросил Ольсон, посмотрев на Крисстала с высока.
Не вижу руки Творца я в этой системе иерархичной, системе несправедливой, системе уродливой до безобразия. Неравенство не может быть поставлено как главный принцип человеческого устройства, несправедливость тоже И вот, когда вижу я лик этой системы, то сразу поневоле дьявола вспоминаю, и на меня страх нападает и думы. Тем ли путём мы идем или мы блуждаем давно и до пути истинного нам не добраться? А пророчество из Библии про знак зверя
Его интерпретирую так, что бы очернить наше правительство, перебил Ольсон.
Не важно! Важно другое; одни люди восседают на тронах в роскошных дворцах, а другие пухнут с голода за Эпохальной стеной.
Ольсон выслушал, стараясь не перебивать; все-таки он на рассуждения Крисстала реагировал сдержанно, поскольку относился к нему уважительно и считал, что этот человек имеет право на свое мнение.
Как только Крисстал закончил, Ольсон выдержал паузу, а потом сказал:
Ваша либеральная модель гласит
Я не совсем либерал, тотчас поправил Крисстал.
Ну не ваша, без разницы. Либеральная идеология декларирует, что все от рождения равны и у всех должны быть одинаковые права. Это, вне всякого сомнения, абсурд или ты действительно считаешь, что все вокруг равны? Если это так, то в чем тогда смысл и в чем тогда разница между нами? Кто-то выше, кто-то сильнее, кто-то отличается своей красотой, а кто-то умом и набожностью все это неравенство.
Это понятно, но перед лицом закона все должны быть равны.
Как показывают уроки истории и в грёбаном либерализме все были равны, а кто-то равнее; те же министры, например. Так что чушь все это и никакого отношения к реальности такие декларации не имеют. Написать то что угодно можно, но вот время показывает, что историей правит иерархия, закон власти подчинения, закон раб господин и каждый в этой системе должен занять свое правильное место. А на твои недовольства я вправе спросить: разве равен благородный аристократ известного семейства, какому-то оборванцу типа Мелоуна? А равен ли грешник и праведник?
Это понятно, но перед лицом закона все должны быть равны.
Как показывают уроки истории и в грёбаном либерализме все были равны, а кто-то равнее; те же министры, например. Так что чушь все это и никакого отношения к реальности такие декларации не имеют. Написать то что угодно можно, но вот время показывает, что историей правит иерархия, закон власти подчинения, закон раб господин и каждый в этой системе должен занять свое правильное место. А на твои недовольства я вправе спросить: разве равен благородный аристократ известного семейства, какому-то оборванцу типа Мелоуна? А равен ли грешник и праведник?
Разумные рассуждения, согласился Крисстал, ну а правительство
Ну а что правительство? с блеском в глаза спросил Ольсон. Его в Мёрджине все ругают, а вот сказать сколько всего оно для нас делает, забывают.
Тут Крисстал с некоторым раздражением бросил:
Что же она такого сделало, кроме своих узурпаторских законов?
О чём ты, мой друг? Очнись! Ты немного только вдумайся и сам поймешь! Вот ты, Крисстал, сколько за всю жизнь всего съел? А сколько рубашек износил и носков? Потом ты все выкинул, а то, что съел, в канализацию отправил. Все потребил. А что же ты сделал? Что произвел своими усилиями?
Задав этот страшный вопрос порицающим голосом, Ольсон остановился, поскольку так заметил, что Крисстал нахмурился и будто бы о чем-то задумался.
Еще минуты три Крисстал сидел с непроницаемым лицом и стеклянными глазами, в которых ничего кроме недоумения прочитать было невозможно. Внутри же он ощущал неприятный жар, заставляющий его сердце сжиматься в боли. Вызваны эти неприятные ощущения были одним единственным вопросом, который он навязчиво себе задавал: " Что же, кроме сумятицы их домыслов я произвел?».
После этого, такой же оживленной беседы не вышло и Крисстал, допив пиво и попрощавшись со всеми, с мрачным лицом пошел на выход, а потом скрылся под покровом, освященной светом луны, ночи.
День 2
Крисстал очнулся в сильном исступлении. Только он пробудился и понял, что он это он, то сразу заметил в каком не комфортном состоянии он оказался: у него сильно болела голова, в животе было неприятное тупое покалывание, во рту все пересохло, а горло побаливало. К тому же Крисстал за ночь сильно вспотел, но никакого облегчения это не принесло, поскольку это был холодный мерзкий пот, пропитывающий одежду и вгоняющий в состояние некоего переосмысления.
Все эти физические неудобства, ставшие последствием вчерашней пьянки в баре, нашего героя особо не волновали. Он прекрасно осознавал, что никуда не торопится и может сегодня отлеживаться хоть целый день. Он даже это успел обдумать, но это приятное понимание вдруг стало вгонять его в совсем отвратительную зацикленность на том, что нужно что то предпринять. И Криссталу было особо неважно что именно, ему просто хотелось применить свои усилия и получить от этого какой-то результат.
«Слишком долго продолжается мое бессмысленное существование, подумалось ему, от думы этой сердце в груди предательски заболело, а легкие стали трудом перегонять воздух, самое главное, что я ничего не предпринял, дабы выпутаться из всей этой грёбаной реальности, в которой я просто ничего не значу. Да и как я могу что-то значить, если от моих действий не зависит ровным счетом ничего?».
Все эти пугающие рассуждения, мучающие его голову, несомненно были не просто неприятным результатом похмелья, но и следствием того тяжелого вопроса, который священник Ольсон посмел еще вчера ему задать. Поэтому теперь Крисстал себя терзал и получал при этом какое-то мазахистское удовольствие; он ворочался в бреду, мучился, страдал, но желание встать, пойти в туалет или даже просто открыть глаза, у него попросту не было. Теперь это казалось ему бессмысленным, и он продолжил лежать, пытаясь направить свой поток мыслей в сторону того, как изменить свою жизнь. Мысль о том, что больше никаких поздних пьянок и свободолюбивых разговоров быть не должно, появилась в его голове. А после этого Крисстал неожиданно вспомнил о своих родителях, которых обещал себе навестить еще неделю назад. Тут нашего героя снова начало мучить угрызение совести, которое давлело над ним и мешало даже спокойно дышать. Потом у него вдруг начали болеть ноги, руки замерзли; Крисстал же не обращая на это никакого внимания, продолжал пытаться выйти из бредового похмелья и заставить себя придумать идею, которая должна перевернуть его маленький мир.
Вспомнил он вдруг и про Мишель. На этот раз он подумал о ней без всякой злобы и если раньше он с презрением представлял ее, как молодую распутную девку, готовую на все ради денег, то теперь он видел в ней заблудшего человека с тяжелой судьбой. Крисстал даже не по своей воле представил себя на ее месте, но тут же ужаснулся и еще больше стал видеть в ней глупую мученицу, которую всю жизнь экплуатируют чужие руки как какой-то товар.
Мысли гуляли в голове Крисстала, а он, словно искатель клада, выбирал среди них какие- то по-настоящему ценные, а потом пытался за них зацепиться, отбросив все лишнее. Легче от этих разбирательств в голове, ему не становилось, а поэтому он выбрал единственный выход: применить усилие, поднять свое уставшее измученное тело и донести его до ванной комнаты. Так Крисстал и сделал; не открывая глаза, он переместился сразу в ванную. Но и вид воды землистого оттенка его нисколько не пробудил; у нашего героя было такое ощущение, что он и вовсе все ночь не спал, а был ковром, по которому прошла мириада людей.
В зеркале он увидел опухшее бледное лицо; от больших серых глаз остались маленькие щелочки, веки набухли, а щеки раздулись. Все это ощущение излишней жидкости на лице болезненно воспринималось Криссталом и он решил включить воду самой комфортной для организма температуры. Стоять под струей в душе у него не было сил, и он просто сел приятно расслабившись. От воды становилось уже легче: возвращался здравый ум, циркуляция крови по всему телу нормализовалась и Крисстал уже начал чувствовать прилив сил. И вот от этого приятного чувства у него появилось даже убеждение, что погорячился он заканчивать с походами в бар.