Корпулентный Пуаро трогает меня за плечо пухлой ладонью, советуя не делать поспешных выводов. Наличие в телефоне мужчины подобного компрометирующего сообщения еще вовсе не доказывает сам факт измены. Я отношусь к совету иллюзорного сыщика с недоверием, хотя непотопляемая наивность внутри меня, заслышав эти слова, расправляет плечи и активно кивает круглой клупой головой.
Шелест водных струй в ванной затихает. Сейчас он выйдет, закутавшись в халат. В прямом смысле белый и пушистый. И я запущу в его довольную физиономию этим, телефоном-чужаком, телефоном-предателем, телефоном-врагом. Хорошо бы попасть прямо в глаз. Впрочем, на такую меткость надежда не большая, в детстве на физкультуре мне редко удавалось угодить в цель. Филипп появляется в корридоре, вытирая полотенцем голову. Помылся, побрился, надушился. Можно подумать банкир будет его обнюхивать для подписания контракта. Одевается с присущим ему лоском. Белая рубашка Вивьен Вествуд, темные джинсы МакКуин, пояс из крокодила, выполненный на заказ, ботинки из питона производства Цезаре Пачотти.
Не куксись, советует мне щоголь мимоходом, накидывая на плечи кожаную куртку Дольче&Габбана, Я скоро вернусь.
Из моих недр рвется наружу мощная истерика массового поражения. Я невероятными усилиями воли пихаю ее обратно. Она противится, напирает, сносит воздвигаемые мной дамбы. Я чувствую как ее первые потоки клокочат в горле и через силу улыбаюсь Филиппу, подставляя щеку для поцелуя. Входная дверь хлопает. Уф! Теперь можно стянуть парафиновую маску и от души омыть слезами свою горькую судьбину. Хлюпая носом и растирая по щекам якобы водостойкую тушь, я усаживаюсь за компьютер. Мне давно известен пароль Филиппа, но рыхлить его деловую переписку я ни разу не пробовола. Вот это время и настало. В инбоксе аккуратно выложены всякие безинтересные контракты, договора, письма с предложениями сотрудничества. Поживиться рогатой скотинке нечем. Решив не радоваться раньше времени, я жму на «удаленные письма». О, тут картина гораздо занимательнее. Если уточнить, я бы сказала, что моему взору представилось плотоно кисти Рубенса, кишащее вялой, волосатой плотью. «Мускулистый спортсмен 34-ех лет отроду, владелец собственного бизнеса» представляется какой-то интернетной лягушке мой будующий муж. На что та, обрадованно хлопая круглыми желтыми глазами, нашкрябывает зеленой лапкой восхищенный ответ, обещая секс без табу и королевство в придачу. Наш меткий Иван Царевич идею насчет секса без табу воспринимает на ура. Ишь, прыткий какой. Со мной дома фильмы про киборгов смотрит, а с каким-то земноводным готов удариться во все тяжкие. А вот еще один образец лицемерного обмана. «Надеюсь скоро увидеть тебя в Париже. Целую» Целует мой жених какую-то Изабель, и поцелуй этот по дате совпадает с его очередной супер деловой поездкой в Париж. Монитор, бесстыже выставивший на мое обозрение эти позорности, постепенно растворяется за слезной пеленой. Я падаю лбом на клавиатуру и рыдаю в бездушные квадратики клавиш. Отпечатав на опухшем лице все имеющиеся кнопки, плетусь к бару и делаю попытку залить столь неожиданно обрушившееся на меня горе щедрой порцией виски. Мыслей в помятой голове только две. Первая жалобно ноет: «как же он мог!», вторая, всхлипывая, вопрошает: «что же теперь делать?» В желтоватых отдающих спиртом глубинах стакана ответа ни на один, ни на второй вопрос не обнаруживается. Первый импульс, конечно, собрать свои дизайнерские пожитки в элегантный Самсонит и, гордо выпрямив спину, упорхнуть в родное гнездо, поминай, как звали. Шаг достойный, только вот что мне делать в этом гнезде. Вскарабкаться на плечи родителям, свесив длинные ноги? Объяснять каждой отдельной подруге за рюмкой саке, почему моя французская жизнь так быстро оборвалась? Вернуться на работу, с которой уходила с триумфальным видом победителя, на щите? Сменить пальмы на березы и вспомнить успешно забытый латышский язык? Рассказывать каждому встречному и поперечному, как мне осточертела фуа гра и лягушачьи лапки? Плакать по вечерам, уткнувшись в теплую собачью холку о своей несчастливой участи? И унизительно прыгать на свадьбах подруг, пытаясь ухватить заветный букетишко? Неужели именно вот так пошло и банально закончится моя красивая сказка? «Не бывать этому!» рычит истекающее кровью самолюбие. «А чему бывать?» хрипит, сотрясаясь от рыданий, наивность. Ну, есть и второй вариант жалкий. Смириться с аксиомой, что все мужчины кроме евнухов и законченных импотентов изменяют своим пассиям, проглотить обиду, сползти, понурив голову с золотого подстамента в серую однообразную толпу обывателей и слиться с ней. И то и другое одинаково невыносимо. Мою грудную клетку сжимает железная сетка боли, не давая дышать. Я сворачиваюсь в клубочек на ковре и жалобно скулю как побитый щенок. Продуктивные мысли сменяет тупая жалоба, обращенная к небу. За что меня обидели? За что причинили боль? Я никому не желала зла. Я хотела порхать по жизни как яркая бабочка, а какой-то жестокий великан поймал меня, оборвал крылья и бросил умирать в высокую траву. Я могу выжить, забыв о крыльях и переродившись в муравья. Но муравьем я быть не хочу. От метаморфичных размышлений о насекомых меня отвлекает пронзительный писк телефона. На сей раз моего. «Ты не передумала насчет Куршевеля? Я завтра иду на интервью» высвечивает экран послание от Ани. Куршевель! 5000 евро в месяц! Олигархи! 4 месяца вдали от Филиппа! Я дрожащими пальцами набираю Анин номер.
Я передумала, кричу я в трубку, когда она отвечает, Я поеду!
Там, правда, не пять тысяч, а три, смущенно признается подруга, но тоже ведь неплохо, правда? Олигархов опять же никто не отменял.
По правде сказать, я готова ехать бесплатно. Даже идти пешком с котомкой за спиной как Ломоносов в Москву. Лишь бы подальше от этого мускулистого спортсмена, который, как оказалось спустя три года знакомства любит секс без табу. Я ему что ли табу устанавливала? Никакой близости в носках или только в темноте под одеялом? Тьфу, не в ту степь понесло. Что там Аня вещает?
Завтра приезжает менеджер магазина. Ее зовут Лариса, она русская. Я ей скажу тогда, что ты тоже не против.
Угу. А когда ехать, если возьмут?
На этой неделе вроде. Завтра точно узнаем. Слушай, я так рада, что ты едешь. Мы там круто потусуемся, я уверена. Там Прохоров будет, он в прошлом году приезжал.
Ага, я слышала, с сотней проституток. Хочешь присоедениться к свите?
Да, ну тебя! Это подруги его просто.
Ага, сестры. Ань, я думала, я наивная, но ты бьешь все рекорды.
Да, ладно. Не будь пессимисткой. Все будет супер. Тебя Филипп отпускает?
Еще не хватало интересоваться мнением этого подлого обманщика. Пусть координирует своих Кристелей и Изабелей. Вообще, если нравятся тебе француженки, оканчивающиеся на мягкий знак, зачем надо было выписывать себе латвийскую экзотику с неэротичной «а» в конце имени? Вот ведь гад! Но посвещать Аню в свои семейные неурядицы мне не хочется, дабы не нарваться на очередную поучительную лекцию под заголовком «я же говорила, что все французы одинаковые». Анна хоть и живет уже долгие годы с гражданином этой страны, мысленно поддерживает отечественного производителя. С тем, конечно, условием, что производитель этот будет олигархом.
Отпускает. А тебя Жак?
Трубка презрительно хмыкает, выражая наплевательское отношение к упомянутому индивидуму.
Конечно. Думает, что я денег заработаю и к нему вернусь. Но я-то уеду с олигархом.
Ты найди его сначала, этого мифического олигарха, морщусь я.
Да, они там на каждом углу валяются. Это же Куршевель!
В это мгновение я не предполагаю, какое бесчетное количество раз мне в последствии предстоит услышать эту коротенькую фразу, произнесенную с уважительно-восторженной интонацией. Аня обещает позвонить мне на следующий день и отключается. Я остаюсь наедине с своим горем. Передо мной стоит невыполнимая миссия, с которой не справился бы даже коротышка Том Круз. Моя задача вытянуть из пышащей жаром духовки готовое блюдо под названием «месть» и припрятать его в холодильнике за баночками с горчицей и вареньем. Подавать сей кулинарный шедевр любимому мужчину будем, как и полагается, холодным. Эх, а как хочется вытащить противень раньше времени и надавать этим самым противнем по подлому темечку. Терпение, только терпение. Я убираю с монитора уличающие преступника строки, ополаскиваю стакан и встречаю Филиппа слегка неестественной, но все же улыбкой. Он делится со мной деталями встречи. Я слушаю в пол уха, не веря ни единому слову. Меня так и тянет ляпнуть какую-нибудь злобную глупость вроде «ну, что, банкир оценил твою интимную прическу?» Я борюсь с этим желанием, раздувая от внутренних усилий щеки.
Ты все еще дуешься, amour? замечает Филипп мои хомячьи щеки, Я же быстро вернулся. Теперь мы проведем целый вечер вместе.
За телевизором, пыхчу я по инерции.
А давай не будем включать телевизор. Поужинаем и пойдем в спальню. Правда на полный желудок лучше не ложиться. Пол часика передохнем на диване, новости посмотрим. А потом сразу в спальню.
Он обнимает меня и прижимается всем телом. От него исходит успокаивающее тепло и волнующий аромат Dior Homme. «Иуда» думаю я, отчаянно сражаясь с натиском слез. Мы едим розовую внутри говядину и подрумяненные гороховые стручки, запивая каждый своим вином. Филипп по уставу заливает мясо красным, а я вопреки традициям хлебаю свое любимое белое. Потом мужчина-повар моет посуду, замечая с улыбкой, что не каждой женщине везет так, как подфартило мне. Да, до недавнего времени я действиетльно думала, что мне повезло. Домашний рыцарь, который отлично готовит и не гнушится хозяйственными делами, молодой, состоятельный, нежный мускулистый спортсмен 34 лет отроду! Кто бы мог подумать, что это сокровище делят со мной еще десяток француженок. Может, собраться всем на официальном уровне и решить, кому какая часть тела причитается? Даже не знаю, что в таком случае себе отхватить. Просто глаза разбегаются. Филипп, не подозревая о разрывающих меня противоречиях, заканчивает мыть посуду и устраивается рядышком на диване. Мы по заведенной традиции перевариваем ужин, совместив этот важный процесс с просмотром очередного шедевра американского кинематографа. Когда герой побеждает последнего плохиша, перемолов его в самолетном пропеллере, Филипп красноречиво зевает и отправляется на боковую. Забравшись на мягкий пружинистый матрасс, делает попытку обнять меня. Я мычу сквозь зубы что-то невнятное про больную голову, живот и общую непригоднойсть всех остальных частей тела к использованию по подобному назначению. Горячего мужчину радует факт моего отказа в следствии чрезвычайной редкости такового. Обычно голова и живот болят у него, и я брюжжу по поводу его отлынивания от своих прямых супружеских обязанностей. Впрочем, супружескими их не назвать. Мы же не женаты. Выходит, он мне ничего не должен. Как и я ему. Объемное «ничего», как оказалось, скрывает в себе и весомое «хранить верность». Я засыпаю утомленная безрадостными мыслями-пессимистками.