Бестолочей везде хватает, вяло реагирую я, размышляя о своем.
Что же делать если кто-то из московской тусовки увидит меня за прилавком?! продолжает мучиться она.
Спрячешься за меня, мне нечего терять, предлагаю я.
А как мы будем представляться на всяких пафосных тусовках? Ну типа если нас кто-то спросит, чем мы занимаемся по жизни?
Да, кто нас пригласит на эти тусовки! Аня, спустись на землю! Мы едем работать! Как бы страшно это не звучало! К тому же без выходных.
Ане мой пессимизм не нравится. Отчаявшись перетянуть меня на свои кисельные берега, она замолкает уставившись в окно. Сонный голос машиниста уведомляет пассажиров о прибытии в Petit Coeur. «Маленькое сердце» мысленно перевожу я. Нелепица какая-то. Все происходящее кажется мне глупым фарсом. Сейчас я закрою глаза и, открыв их, увижу нашу уютную квартиру в Монпелье, мужественную фигуру Филиппа, растянувшуюся на диване, телевизор «Следующая остановка Мутье» дребежжит откуда-то сверху.
Приехали! радуется Аня.
«Мутье! Еще одно название со ярковыраженной смысловой нагрузкой» мрачно думаю я, стаскивая с полки свого толстопузого спутника. От глухого Мутье до блистательного Куршевеля час езды на автобусе navette. Мои моральные и физические силы на исходе. Мне кажется, что это хождение по мукам не кончится никогда. Опять звонит Филипп. Я снова не отвечаю, хотя мне страшно хочется услышать его голос, который перенесет меня с промозглой автобусной остановки обратно в уют и тепло. Ноги в легких сапогах начинают зябнуть. Ломоносов из меня бы вышел хреновый. Автобус, наконец, подъезжает, переваливаясь с боку на бок. За окном мельтешит какая-то хмурая серость. Сразу за указателем «Сourchevel 1300 Le Praz» откуда не возьмись вырастают заснеженные елки, и светлые тона приходят на смену темным. Наш автобус набивает краснолицая англоговорящая молодежь. Аня предпринимает попытку связаться с роботодательницей и выяснить, куда нам следует волочиться за ключами от квартиры. Лариса откликается на десятый вызов, когда мы всерьез начинаем сомневаться в реальности нашего трудового контракта, и велит высаживаться на конечной 1850 и шкандыбать прямо в бутик. Найти последний оказывается несложно, весь пресловутый Куршевель исчерпывается парой-тройкой улиц. Наша нанимательница встречает молодых бойцов вмеру доброжелательной улыбкой поверх картонных коробок. Пафосный бутик представляет собой беспорядочный склад этих самых емкостей и на первый нюх особой роскошью не пахнет. Кучка бледных худых, облаченных в черное француженок таскает пустые коробки на улицу и аккуратно складывают в сугроб. При виде их слово «рабы» тревожной занозой застревает в мозгу. Лариса выдает нам ключи от квартир, куда нас великодушно вызывается проводить директриса магазина, долговязая неулыбчивая Лоранс. Наши аппартаменты располагаются в обещанной близости от работы, и представляют из себя крошечные студио, единственное достоинство которых хорошее отопление. Лоранс велит нам экономить электроэнергию, ничего не портить, не ломать и не пачкать. На том и расстаемся. Аня отправляется к себе распаковывать чемоданы. Я устало опускаюсь на накрытую дряхлым пледом кровать и позволяю себе, наконец, роскошь расплакаться. Филипп больше не звонит, оставив, очевидно, надежду достучаться до меня. Как-то быстро, надо заметить, он ее оставил. Каких-то двадцать неотвеченных звонков, разве это предел, когда рискуешь потерять любимого человека? Я смотрю на экран мобильного, размазывая по щекам едкие слезы. Он отвечает мне молчаливым потухшим взглядом. «Позвони еще», мысленно молю я, «Еще каких-нибудь десять пятнадцать раз. Ну, пожалуйста». Я сама оттолкнула мужчину, сама убежала от него, а теперь страстно желаю, чтобы он несся следом и хватал меня за руки. Зачем? Ведь он такой-сякой изменник и предатель, негодяй, обманувший мои детские розовые надежды. Нахрена нам, идеалистам, такой сдался? Пусть не бежит, не звонит, не хватает. Переживем. «Ты-то переживешь» хрипит разуму сердце, «А я как? Мне-то больно и плохо. Я привыкло по вечерам биться в унисон с моим дружбаном их соседнего тела». Экран телефона озаряет сообщение. Сердце радостно подпрыгивает, разум надменно надувается. «Я все равно тебя люблю» пишет ненужный обманщик. В моей душе как по взмаху волшебной палочки расцветают розы и тюльпаны. С этим благоухающим садом внутри я и засыпаю, прижав к груди плюшевого слоненка. Мне кажется, что все самое трудное и плохое уже позади. Я опять ошибаюсь. Оно только начинается.
В моей новой жизни меня будит не мягкое прикосновение губ, а сверлящая трель будильника. К этому неприятному новшеству придется привыкнуть. Я принимаю душ, крашусь, завтракаю остатками захваченного в дорогу пайка. Без пятнадцати девять ко мне стучится Аня, и мы с ней отправляемся на службу. На улице снега по колено, деревянные домики, елки и машины утопают в сугробах. Я скольжу по расчищенному дворником-жаворонком тротуару, ощущая себя героиней сказки «Двеннадцать месяцев», которая их недолговечного лета перенеслась обратно в глухую зиму. С нами здороваются пожарники и жандармы, строители провожают наши спины странными пугающими взглядами изголодавшихся зверей. По прибытию в пункт назначения мы сразу сталкиваемся с Лоранс. «Как дела?» спрашивает она, о очереди пожимая наши замерзжие ладошки, и пытливо вглядываясь в лица. Мы лыбимся в ответ, выражая огромную радость от предстоящей работы и полную боевую готовность.
Отлично. Je vous laisse vous changer dans la chaufferie [3].
В дальнейшем этот ее любимый оборот «Je vous laisse faire» будет вызывать у меня нервный тик. Лоранс никогда не говорит в повелительном наклонении «сделайте это», она всегда «предоставляет нам возможность что-либо сделать». Получается так, будто за каждую подобную возможность мы должны быть ей премного благодарны.
Мы спускаемся по лестнице в отдел pret-a-porter. Лариса, выкарабкавшись из картонок, так же жмет нам руки и провожает в котельную, которая по совместительству выполняет обязанности передевалки. При виде этого помещения расплакался бы даже не привыкший к роскошной недвижимости папа Карло. На двух квадратных метрах помимо печки, которая греет весь магазин, поселились вешалки с одеждой работников, их сменная обувь, а так же многодетная семья коробок. В воздухе, если жалкие остатки кислорода можно таковым назвать, накрепко засел аромат взапревших ног. Я, испытывая невыносимые душевные муки, втискиваю свой гладенький Виттон между чьми-то грязнобокими рюкзаками. «Потерпи малыш» шепчу я ему, «это временное неудобство». Он взирает на меня с немым упреком.
Давайте девочки, начнем с этиктэ, руководит Лариса, пихая нам какие-то бумажки.
С чего, простите?
Этикетки будете клеить. Смотрите аккуратно, чтобы ничего не перепутать! Тебе, Катя, Боттега Венета, Ане Селин.
Да, работенка требует высшей степени концентрации и величайших мозговых затрат. Это вам не отчет о прибыли и убытках составлять. Дутая юбка номер такой-то, шлеп ценник 950 евро. Кургузая майка нелицеприятного колора хлоп 350. Огородные шаровары того же цвета 700. Вот какой-нибудь олигарх оторвется у себя на фазенде в этом прикиде! А вот это платице ничего. Клеим на него 1500 евро и воздушный поцелуй. Аня трудится неподалеку, превращая по средствам маленьких клейких бумажек обычную одежду в дорогую. В магазине тем временем появляется мадам хозяйка со свитой разнокалиберных собак. Лоранс и Лариса моментально меняются в лицах, натянув по-холопски услужливые гримассы. Мадам, гордо вышагивая, демонстрирует какой-то замшелой подруге свои владения. Собаки ходят следом, копируя горделивую походку владелицы. Когда эта делегация удаляется, мы вздыхаем с облегчением и возвращаемся к своему глубокомысленному занятию.
Слушай, пахнет как-то странно, шепчет мне Аня, припечатывая к безликому серому поясу ценник в 210 евро.
Мои ноздри тоже улавливают какой-то чужеродный запах.
Может, разулся кто, делаю предположение я, сморщив нос.
Неуместный аромат долетает и до корпящих в соседнем отделе француженок. Мы объединяем усилия в поиске его источника. Таковым оказывается продукт собачьего организма, оставленный одним из любимцев мадам на сложенной на полу стопке дольче-габбановских рубашек. Видимо, песик не являлся поклонником знаменитой пары итальянских кутюрье. Мы с Аней быстро ретируемся, сделав вид, что ничего не видели.
Если мне скажут убирать, я сразу же уволюсь, бормочу я ей на ухо.
Аня кивает, выражая полную солидарность. По ступенькам скатывается взъерошенная Лоранс, за ней следом полноватый мужчина в обтягивающих толстый зад брюках-дудочках. Как я узнаю в последствии, эта пышка ассистент директрисы, ответственный за отдел обуви и сбор и распространение сплетен, короче, просто редиска, нехороший человек по имени Жиро. Надо заметить, что мало чьм родителям удается при рождении так метко окрестить отпрыска. Незнакомый пока что мне Жиро берет на себя нелегкий труд освобождения оскверненных дизайнерских шмоток из под гнета этого самого осквернения. Выполняет он свою задачу неумело, в следствии чего не ожидавший такого нетрепетного отношения унитаз выходит из себя, чем окончательно лишает этикетчиц возможности продолжать свою благородную работу.
Давайте девочки, начнем с этиктэ, руководит Лариса, пихая нам какие-то бумажки.
С чего, простите?
Этикетки будете клеить. Смотрите аккуратно, чтобы ничего не перепутать! Тебе, Катя, Боттега Венета, Ане Селин.
Да, работенка требует высшей степени концентрации и величайших мозговых затрат. Это вам не отчет о прибыли и убытках составлять. Дутая юбка номер такой-то, шлеп ценник 950 евро. Кургузая майка нелицеприятного колора хлоп 350. Огородные шаровары того же цвета 700. Вот какой-нибудь олигарх оторвется у себя на фазенде в этом прикиде! А вот это платице ничего. Клеим на него 1500 евро и воздушный поцелуй. Аня трудится неподалеку, превращая по средствам маленьких клейких бумажек обычную одежду в дорогую. В магазине тем временем появляется мадам хозяйка со свитой разнокалиберных собак. Лоранс и Лариса моментально меняются в лицах, натянув по-холопски услужливые гримассы. Мадам, гордо вышагивая, демонстрирует какой-то замшелой подруге свои владения. Собаки ходят следом, копируя горделивую походку владелицы. Когда эта делегация удаляется, мы вздыхаем с облегчением и возвращаемся к своему глубокомысленному занятию.
Слушай, пахнет как-то странно, шепчет мне Аня, припечатывая к безликому серому поясу ценник в 210 евро.
Мои ноздри тоже улавливают какой-то чужеродный запах.