Человек толпы (сборник) - Эдгар Аллан По 4 стр.

 Cest a vous a faire[56],  говорит его величество, снимая. Его светлость кланяется, сдает и подымается из-за стола, en presentant le Roi[57].

Его величество огорчен.

Если бы Александр не был Александром, он хотел бы быть Диогеном[58]; герцог же на прощание заверил своего партнера, «que sil neut pas ete De LOmelette, il naurait point dobjection detre le Diable».[59]

На стенах иерусалимских

Дикий кабан.[61]

 Поспешим на стены,  сказал Абель-Фиттим, обращаясь к Бузи бен Леви и Симону фарисею в десятый день месяца Таммуза[62], в лето от сотворения мира три тысячи девятьсот сорок первое[63].  Поспешим на крепостной вал, примыкающий к Вениаминовым воротам, в граде Давидовом[64], откуда виден лагерь необрезанных; ибо близится восход солнца, последний час четвертой стражи[65], и неверные, во исполнение обещания Помпея[66], приготовили нам жертвенных агнцев.

Симон, Абель-Фиттим и Бузи бен Леви были гизбаримами, то есть младшими сборщиками жертвований в священном граде Иерусалиме.

 Воистину,  отозвался фарисей,  поспешим, ибо подобная щедрость в язычниках весьма необычна, зато переменчивость всегда отличала этих поклонников Ваала[67].

 Что они изменчивы и коварны, это столь же истинно, как Пятикнижие[68],  сказал Бузи бен Леви,  но только по отношению к народу Адонаи[69]. Слыхано ли, чтобы аммонитяне[70] поступались собственной выгодой? Невелика щедрость поставлять нам жертвенных агнцев по тридцати серебряных сиклей[71] с головы!

 Ты забываешь, бен Леви,  промолвил Абель-Фиттим,  что римлянин Помпеи, святотатственно осаждающий град Всевышнего, может подозревать, что купленных жертвенных агнцев мы употребим на потребности нашего тела, а не духа.

 Клянусь пятью углами моей бороды!  воскликнул фарисей, принадлежавший к секте так называемых топальщиков (небольшой группе праведников, которые так усердно истязали себя, ударяя ногами о мостовую, что были живым упреком для менее ревностных верующих и камнем преткновения на пути менее талантливых пешеходов).  Клянусь пятью углами этой бороды, которую мне, как священнослужителю, не дозволено брить! Неужели мы дожили до того, что римский богохульник, язычник и выскочка осмелился заподозрить нас в присвоении священных предметов на потребу плоти? Неужели мы дожили?..

 Не станем допытываться о побуждениях филистимлянина[72],  прервал его Абель-Фиттим,  ибо сегодня впервые пользуемся его великодушием, а может быть, жаждой наживы. Поспешим лучше на городскую стену, дабы не пустовал жертвенник, чей огонь негасим под дождями небесными, а дымный столп неколеблем бурями.

Та часть города, куда поспешали наши почтенные гизбаримы и которая носила имя своего строителя царя Давида, почиталась наиболее укрепленной частью Иерусалима, ибо была расположена на крутом и высоком Сионском холме. Вдоль широкого и глубокого кругового рва, вырубленного в скалистом грунте, была воздвигнута крепкая стена. На стене, через равные промежутки, подымались четырехугольные башни белого мрамора, из которых самая низкая имела в вышину шестьдесят, а самая высокая  сто двадцать локтей. Но вблизи Вениаминовых ворот стена отступала от края рва. Между рвом и основанием стены возвышалась отвесная скала в двести пятьдесят локтей, составлявшая часть крутой горы Мориа. Таким образом, взойдя на башню, носившую название Адони-Бэзек,  самую высокую из всех башен вокруг Иерусалима, откуда обычно велись переговоры с осаждавшими,  Симон и его спутники могли видеть неприятельский лагерь с высоты, на много футов превышающей пирамиду Хеопса, а на несколько футов  даже храм Бела[73].

 Воистину,  вздохнул фарисей, опасливо взглянув с этой головокружительной высоты,  необрезанных  что песку в море или саранчи в пустыне! Долина Царя стала долиной Адоммина.

 А все же,  заметил бен Леви,  покажи мне хоть одного неверного  от алефа до тау[74]  от пустыни до крепостных стен, который казался бы крупнее буквы «иод»[75]!

 Спускайте корзину с серебряными сиклями,  крикнул римский солдат грубым и хриплым голосом, казалось, исходившим из подземных владений Плутона,  спускайте корзину с проклятыми монетами, названия которых благородному римлянину не выговорить  язык сломаешь! Так-то вы благодарны нашему господину Помпею, который снизошел до ваших языческих нужд? Колесница Феба  истинного бога!  уже час, как катит по небу, а ведь вы должны были прийти на крепостную стену к восходу солнца. Эдепол![76] Или вы думаете, что нам, покорителям мира, только и дела, что дожидаться у каждой паршивой стены ради торга со всякими собаками? Спускайте, говорю! Да глядите, чтобы ваши дрянные монеты были новенькие и полновесные!

 Спускайте корзину с серебряными сиклями,  крикнул римский солдат грубым и хриплым голосом, казалось, исходившим из подземных владений Плутона,  спускайте корзину с проклятыми монетами, названия которых благородному римлянину не выговорить  язык сломаешь! Так-то вы благодарны нашему господину Помпею, который снизошел до ваших языческих нужд? Колесница Феба  истинного бога!  уже час, как катит по небу, а ведь вы должны были прийти на крепостную стену к восходу солнца. Эдепол![76] Или вы думаете, что нам, покорителям мира, только и дела, что дожидаться у каждой паршивой стены ради торга со всякими собаками? Спускайте, говорю! Да глядите, чтобы ваши дрянные монеты были новенькие и полновесные!

 Эль Элоим![77]  воскликнул фарисей, когда резкий голос центуриона прогремел среди скал и замер у стен храма.  Эль Элоим! Что еще за бог Феб? Кого призывает этот богохульник? Ты, Бузи бен Леви, начитан в писаниях необрезанных и жил среди тех, что имеют дело с терафимом[78]; скажи, о ком толкует язычник? О Нергале?[79] Об Ашиме?[80] О Нибхазе?[81] Тартаке?[82] Адрамелехе?[83] Анамалехе?[84] О Суккот-Бенифе?[85] О Дагоне?[86] Белиале?[87] Ваал-Перите?[88] Ваал-Пеоре?[89] Или Ваал-Зебубе?[90]

 Ни о ком из них. Но не отпускай веревку чересчур быстро; корзина может зацепиться за выступ вон той скалы, и тогда горе нам!  ибо ценности святилища будут из нее извергнуты.

С помощью грубого приспособления тяжело нагруженную корзину спустили в толпу солдат; и сверху было смутно видно, как римляне собрались вокруг; но огромная высота и туман мешали разглядеть, что там делается.

Прошло полчаса.

 Мы опоздаем,  вздохнул по прошествии этого времени фарисей, заглядывая в пропасть,  мы опоздаем! Кафалим снимет нас с должности.

 Никогда больше не вкушать нам от тука земли[91]!  подхватил Абель-Фиттим.  Не умащать бороды благовонным ладаном, не повивать чресел тонким храмовым полотном.

 Рака![92]  выругался бен Леви.  Рака! Уж не вздумали ли они украсть наши деньги? О, святой Моисей! Неужели они взвешивают священные сикли скинии[93]?

 Вот наконец-то сигнал!  воскликнул фарисей.  Сигнал! Подымай, Абель-Фиттим! Тяни и ты, Бузи бен Леви! Либо филистимляне еще не отпустили корзину, либо Господь смягчил их сердца, и они положили нам увесистое животное!

И гизбаримы изо всех сил тянули за веревку, а корзина медленно поднималась среди сгустившегося тумана.

 Бошох хи!  вырвалось у бен Леви спустя час, когда на конце веревки обозначилось что-то неясное.  Бошох хи!

 Бошох хи! Вот тебе на! Это, должно быть, баран из энгедийских[94] рощ, косматый, как долина Иосафата[95]!

 Это первенец стада,  сказал Абель-Фиттим.  Я узнаю его по блеянию и по невинным очертаниям тела. Глаза его прекраснее самоцветов из священного нагрудника[96], а мясо подобно меду Хеврона[97].

 Это тучный телец с пастбищ Васана[98],  промолвил фарисей.  Язычники поступили великодушно. Воспоем же хвалу. Вознесем благодарность на гобоях и псалтерионах.  Заиграем на арфах и на кимвалах, на цитрах и саквебутах[99].

Только когда корзина была уже в нескольких футах от гизбаримов, глухое хрюканье возвестило им приближение огромной свиньи.

 Эль Эману!  воскликнули все трое, возводя глаза к небу и выпуская из рук веревку, отчего освобожденная свинья полетела на головы филистимлян.  Эль Эману! С нами бог! Это трефное мясо![100]

Потеря дыхания

Рассказ не то блэквудовский, не то нет

Самое упорное бедствие уступает непреодолимому мужеству философии, как самый неприступный город  неутомимой бодрости врага. Салманассар,  читаем мы в Библии,  три года стоял под Самарией, и она сдалась. Сарданапал  смотри у Диодора  семь лет отсиживался в Ниневии;  и все ни к чему. Троя пала в конце второго люстра; а Азот,  по словам Аристея, который дает в этом честное слово благородного человека,  отворил Псамметиху ворота, продержав их на запоре пятую часть столетия.

 Ах ты, ведьма!.. Ах ты, хрычовка!.. Ах ты, чертовка!  сказал я моей жене на другое утро после нашей свадьбы.  Ах ты, колдунья!.. Ах ты, баба-яга!.. Ах ты, негодница!.. Ах ты, ушат всякой гадости!.. Ах ты, смазливая квинтэссенция всяческой мерзости!  Ах ты Ах ты  тут я поднялся на цыпочки, схватил ее за горло, приложил губы к ее уху и готовился изрыгнуть новый и более сильный эпитет, который, без сомнения, убедил бы мою супругу в ее ничтожестве,  как вдруг, к моему крайнему изумлению и ужасу, почувствовал, что мне не передохнуть.

Фразы: «я не в силах дух перевести», «не передохнуть» и т. п. весьма часто употребляются в обыкновенном разговоре. Но я никогда не слыхал, чтобы такое ужасное происшествие случилось bona fide[101] и на деле. Вообразите же,  если, конечно, вы одарены хоть крупицей воображения,  вообразите себе мое удивление, мой ужас, мое отчаяние.

Но мой добрый гений никогда не покидает меня. В минуты самого крайнего волнения я сохраняю чувство приличия, et le chemin de passions me conduit  как выражается лорд Эдуард в «Юлии», говоря о самом себе  à la philosophie veritable[102]. Я не мог в первую минуту определить вполне точно, что такое со мной случилось, но, во всяком случае, решился скрыть от жены это приключение, пока дальнейший опыт не укажет мне размеры постигшего меня бедствия. Итак, моментально заменив разъяренное и расстроенное выражение моего лица маской лукавого и кокетливого благодушия, я потрепал мою благоверную по щечке, поцеловал в другую и, не говоря ни слова (Фурии! я не мог), оставил ее, изумленную моим дурачеством, выпорхнув из комнаты легким par de Zéphyr[103].

И вот я в своем boudoirе  куда благополучно добрался  ужасный образчик печальных последствий раздражительности  живой, но с признаками мертвого  мертвый, но с наклонностями живого  существо спокойное, по бездыханное.