В окрестностях Римини есть что посмотреть, каждый город хорош по-своему. В отеле, где я жила, очень советовали посетить Ровенну, но меня она оставила равнодушной, порадовал только незащищенный wi-fi на старинной, вылизанной до блеска, украшенной цветами в вазонах и деревьями в кадках центральной площади, возле мэрии.
Университетская Болонья кишела студенческим людом, наводнявшим улицы и площади, ломящимся в пабы и бары. На узких улочках невозможно было разойтись с легковым транспортом, а средневековые башни падали на город не хуже знаменитой Пизанской.
В Римини все недостатки курортного города перекрывало наличие моря с широким и длинным насколько хватает взгляда песчаным пляжем. Но этом пляже и улицах Федерико Феллини колдовал когда-то. В старой части Римини я бродила по узким улочкам вокруг центральной площади, заглядывала в маленькие магазинчики с великолепными и недорогими вещами в красивых витринах пришло время скидок. В среду на ратушной площади работал большой рынок, где продавалось все, что душе угодно от дорогого антиквариата до китайского ширпотреба. До антиквариата дело не дошло, я ограничилась недорогим бордовым пальто, которое прослужило мне потом много лет. В полдень, в самую жару, я с наслаждением пила вкуснейший кофе на площади Феррари с законсервированным под стеклянным куполом древнеримским раскопом посередине.
От Сан-Марино осталось ощущения родного места, как будто мои предки веками жили за его высокими стенами и обозревали с городского холма туманные окрестности. Я могла бы поселиться здесь, чтобы видеть с крепостной стены всякий раз другие дали: цвет, свет, тени все меняется непрерывно. Я бродила бы по его узким улочкам и писала бы маслом все, что попадется на глаза. И так день за днем, без устали и скуки.
В июне того же года был Таллинн с большими концертами мировых знаменитостей на Певческом Поле. Светлоголовая эстонская публика очаровала меня. У эстонок восхитительный натуральный цвет волос платиновый, чистый, без приевшейся желтизны. Они корректны и гостеприимны на своем рабочем месте, особенно если это место Старый город отель или площадка для проведения мероприятий на открытом воздухе. Никто не отворачивался и не прикидывался глухонемым, услышав русскую речь. Только однажды, продавщица в кондитерской около ратушной площади переспросила меня на английском. Она не знала русского языка. Я попросила чашку кофе и кусок пирога еще раз и получила желаемое.
В рамках большого фестиваля в Таллинне проходили два концерта, двух мировых звезд, которые изначально были неравнозначны для меня. Хосе Каррерас или Элтон Джон? Я предпочитала, безусловно, первого. Но, в результате, прониклась уважением к ответственному трудяге англичанину и разочаровалась в великом испанце, который, совершенно очевидно, берег голос.
В рамках большого фестиваля в Таллинне проходили два концерта, двух мировых звезд, которые изначально были неравнозначны для меня. Хосе Каррерас или Элтон Джон? Я предпочитала, безусловно, первого. Но, в результате, прониклась уважением к ответственному трудяге англичанину и разочаровалась в великом испанце, который, совершенно очевидно, берег голос.
Ну и, конечно же, сам город. Таллин взял меня в плен сразу и навсегда. Он прекрасен в любое время года и в любую погоду. Он всегда разный и всегда желанный. Он как сказка: в нем всегда остается тайна, сколько бы раз ты не приезжал сюда.
Осенью того года, как случается у всех перелетных, мной овладел миграционный зуд, и произошло чудо, о котором я уже перестала мечтать. Я обнаружила в Берлине Академию танца, которую давно искала. Как я не наткнулась на нее раньше? С моей-то дотошностью в поисках. Это была настоящая удача! И я засобиралась в Берлин.
Если подумать неплохие годы, насыщенное событиями, встречами и впечатлениями время. Однако ощущение счастья осталось от двадцатого и двадцать пятого года. Почему?
Ответ я нашла на своем туалетном столике, старом, простого фасона, без излишеств. Когда-то, в непростой для меня момент, я прочитала, как в первый раз, короткое стихотворение Бродского, переписала его от руки и воткнула в угол зеркала: « тогда, когда любовей с нами нет, тогда, когда от холода горбат». Все верно. Гениальный поэт знал кое-что «про любовь». Двадцать и двадцать пять лет были отмечены ее нереальным светом. И это было счастье. Плохо, что я еще не была готова к встрече с ним).
«Надеюсь, что у тебя все хорошо: танцуешь, работаешь, улыбаешься и наслаждаешься жизнью. Попытаюсь сейчас уснуть =/ Надеюсь, мое следующее письмо будет более радостным. Береги себя, Дэвид. P.S. Мне действительно нужно было с кем-то поговорить сегодня, и я сразу же подумал о тебе. Я чувствую себя ужасно после последних наших писем. Это письмо что-то вроде попытки попросить прощения=/».
2
Мария Павловна не знала, как помочь Аньке. Обычно, пытаясь разобраться в ситуации, она ставила себя на место терпящего бедствие, что-то понимала, что-то додумывала, и как-то определялась.
В случае с дочерью все было иначе. Когда она примеряла на себя ее переживания, волна любви и жалости накрывала с головой, мешая сделать правильные выводы. Все решалось бы легко, будь на месте Аньки сама Мария Павловна или любой другой человек. Так ей казалось.
Ее прямолинейный немецкий ум решал задачу просто. Но дочь была тоньше, по-женски изощреннее и богаче, содержательнее, и там, где у Марии Павловны было всего два цвета, у Аньки было наворочено столько тонов, полутонов, теней и световых пятен, что голова шла кругом. Картина не складывалась. Мария Павловна путалась в великом множестве привтекающих обстоятельств, не могла нащупать причинно-следственные связи, мотивы и побуждения.
Если любите, живите вместе и не осложняйте жизнь друг другу, если не любите, расстаньтесь и забудьте. Каждый еще встретит свою любовь, Если сомневаешься, представь, что этого человека никогда уже не будет рядом, и с этим новым опытом пойми, как двигаться дальше, сказала она как-то дочери.
Смогла бы она в свое время последовать этому совету?
Анька ответила коротко:
Это невозможно.
И Мария Павловна поняла, что дочь права.
Ее собственные юношеские нешуточные страсти, отдалившись во времени, утратили былой накал, блеск и детальность. Теперь ее любовь была иного рода, она имела другую направленность и была скорее сострадательного, примирительного свойства, чем завоевательной.
Окружавшие ее люди были охвачены желаниями: и молодые, и старики. И нельзя сказать, что у молодых переживания эти были более значимы. Только одно выделяло их то, что направлены они были на цветение, продолжение жизни и вмещали больше энергии.
А страсти немолодых людей говорили о многообразии чувств и существовании жизни и эмоций там, где их уже никто не ждет. Мария Павловна любила стариков. Наверное, потому, что умная, добрая и достойная старость была душевной подпоркой для нее в ее штормовом детстве. Именно бабушки и дедушки учили ее радости, возможности делать открытия в любом возрасте и мудрой реакции на жизнь.
Жизнь виделась Марии Павловне этаким ярким узбекским ковром, на котором каждый человек и весь его род вышивает своим цветом свой узор. Причудливые цветы и линии переплетаются, расходятся, соединяются, рождая до сих пор не виданное чудо. Каждый трудится над своим фрагментом этого вселенского ковра, общий замысел которого не подвластен человеческому разумению.
Жизнь виделась Марии Павловне этаким ярким узбекским ковром, на котором каждый человек и весь его род вышивает своим цветом свой узор. Причудливые цветы и линии переплетаются, расходятся, соединяются, рождая до сих пор не виданное чудо. Каждый трудится над своим фрагментом этого вселенского ковра, общий замысел которого не подвластен человеческому разумению.
3
После дня рождения я заболела. Сидела дома, проклиная температуру, кашель, вынужденное одиночество и еще не прошедшие разочарование и обиду. На кого? Больше на себя, но и на него, конечно. Но все по порядку.
В январе прошлого года я поехала в Москву. Для питерского жителя выбраться в столицу целое событие. У меня есть дальние родственники, которые несколько лет собираются навестить престарелую московскую тетушку, но никак не решатся это сделать. В моем случае повод для поездки был более чем важный: я загорелась идеей учиться в Берлинской Академии танца. Учебную визу в Германию оформить нелегко, поэтому мне нужен был другой выездной документ, к примеру, израильский загранпаспорт даркон. Он дает возможность находиться в Германии долгое время, и без визы.
В Москву мы поехали со Славой, хорошим моим приятелем. Я не звала его с собой, предвидя очереди в консульстве, но он неожиданно собрался сам. Сказал, что хочет развеяться, встряхнуться, получить новые впечатления. Оно и понятно: Слава недавно развелся с женой и переживал не самый лучший период в своей жизни. У него, конечно, непростой характер, но он большой молодец. Это точно. Его движение по жизни целенаправленно и осознанно, не без виражей, конечно, но с интересом и честностью в реакциях на ее повороты. В отношении меня Слава претендует на роль наставника, а, возможно, и на что-то большее, но тактично, без назойливости и перегибов.
Мы сели в поезд на Московском вокзале после полуночи. На перроне за окном суетился народ те, кто планировал прибыть в первопрестольную рано утром. В свете фонарей кружил снег. За освещенной территорией Московского вокзала, между островерхих крыш и башен висело грязно-черное, с молочным налетом питерское небо. В вагоне было тепло. Предчувствие путешествия веселило душу. Москва на завтра обещала минус пятнадцать.
Мы сидели рядом на нижней полке, в полутемном вагоне, и Слава говорил и говорил, не умолкая. Он рассказывал о работе, о дочке, которую навещал в прошлые выходные и которой подарил игрушку, слона, очень большого и дорогого, о ремонте, что делал в новой квартире, о том, почему перестал ходить на ирландские танцы, Ему хотелось выговориться, ему не хватало общения. Я слушала его и рассматривала людей на платформе.
Ань, ты слушаешь меня? потребовал моего присутствия Слава.
Да! Как прекрасно иметь такого большого слона, сказала я.
Если хочешь
Пискнул лежащий на столе телефон. Не поздно ли? Я взглянула на имя отправителя сообщения для него самое время. Писал товарищ по институту Эдик. Стиль и пунктуация не позволяли усомниться, что это он. Эдик не выходил на связь несколько последних дней, и вот теперь дал о себе знать: