Твои резко очерченные губы дрогнут в улыбке ты никогда не видел меня такой беззаботной, такой юной
Прочь футляры, сегодня я не дива, не полубезумная избалованная мужчинами поэтесса!
Мое женское, неотъемлемое право быть глупышкой, петь громко, смеяться безрассудно.
И само небо молчит, скалится улыбкой сквозь тягучие облака, и тривиальность ситуации усыпляет твою бдительность.
Ты побаивался меня, словно годовалого питбуля, ребёнка в сущности, но опасного ребёнка не тронь, не дразни. Укусит.
И желание твое усиливал этот страх. Сегодня ты невыносимо самодоволен.
Я стала для тебя проще, изведаннее, доступнее. И поэтому на самом пике твоего смеха я повернусь к тебе и тихо скажу: «Развернись, пожалуйста и домой».
Воздуха!
Время это одеяло для души.
Укрывает, греет.
Слишком плотным одеялом можно придушить.
Жизнь на вдохе, а ты делаешь лишь выдох, ибо невозможно кричать на вдохе.
В этот миг ты теряешь все свои роли, ты вновь младенец, криком молящий о самом необходимом.
Время это песок. Если вдохнуть его, он забьет твои легкие, и внутри тебя будет миниатюрная песчаная буря.
Смертоносная.
Жюль Верн писал, что самая мучительная смерть смерть от удушья.
И мне страшно плакать, страшно выдыхать, когда следующий вдох недоступен.
Абонент недоступен.
Цвет ожидания
Сизый. Конечно, сизый.
Цвет сигаретного дыма, цвет влажной пустыни ранним утром.
Пусть о любви мечтают проклятые а ты умница, ты знаешь, что ждать дольше пятнадцати минут леди себе не позволит.
Ты весь день не выпускаешь телефон из рук, сегодня никому не нужен повод, чтобы набрать чужой номер но именно в этот момент в тебе вдруг включается принцесса Диана, которая нежным голосом с хорошо прослеживаемым оксфордским акцентом напоминает тебе, что первой звонить мужчине нехорошо.
Ваше свидание ничего для него не значит, шепчет Диана. Тот, кто хочет тот приходит.
Приходит первым, сидя за пустым столиком, нервничая и нервируя официанта бесконечными просьбами. Издерганному человеку всегда или слишком жарко, или слишком безводно.
Приходит первым, сидя за пустым столиком, нервничая и нервируя официанта бесконечными просьбами. Издерганному человеку всегда или слишком жарко, или слишком безводно.
Официант приносит ждущему третий стакан воды, в этом заведении воду дают бесплатно, и официант даже не улыбается, протягивая молча стакан.
Вот как надо ждать. А не так, как ты делая вид, что обновляешь ленту Инстаграма, украдкой проверяя маникюр и бесконечно глядя на часы.
Но я не пришла
И была я богиней, со змеями, спящими в моих волосах, и было мое тело сияюще красиво. И был ты художником, маявшимся бессонницей на залитом лунным светом чердаке. Ты звал меня но я не пришла.
И была я палицей в могучих руках каменного исполина. И был ты плахой, блестящей от спекшейся крови невинно казненных. Ты звал меня но я не пришла.
И была я чернокрылой птицей с фиолетовыми глазами, и был ты фьордом на границе одиноких скал. Ты звал меня но я не пришла.
И была я в черном плаще, и парус мой был цвета обсидиана, и коса в моих руках была наточена добела. И был ты пиратом, кривым и безногим, на белоснежном песке несуществующей земли ты позвал меня и я пришла.
Кудри цвета шоколада
Я давно уже не мечтаю.
Я впустила в свою реальность счета за коммунальные платежи, ежегодное повышение цен и белые аспириновые кругляши.
Поздним вечером, когда, лежа в своей постели, закрываю я глаза, та, другая внутри меня просится наружу и показывает мне тревожные мандариновые облака, багровые фрески и солнечных зайчиков с кисточками на ушах.
Я прогоняю ее, укладываю поглубже внутрь себя, там, где ей безопасно, хоть и тесно и так скучно, невыносимо скучно.
Мне жаль ее.
Она любит ковры из травы, розовый чай и лилии. А я пью кофе, который ненавижу, потому что он помогает мне довести до конца еще один день. На праздники мне дарят розы, с необрезанными шипами моветон, сырье для подарка, не букет.
Вот только вчера, когда я вечером сидела над налоговой декларацией, в мою дверь постучали.
Курьер принес мне лилии. И с ними записку. «Ваши кудри цвета шоколада».
И я поставила лилии в воду, и выплеснула кофе в раковину, и налила себе розовый чай, думая о том, как это странно быть той, о которой кто-то думает.
Предательство
Я предаю красиво. Разве можно иначе? Ты любил, тебя любили так на что ты ропщешь?
Я была щедра на подарки.
Я дарила тебе веру в себя, дарила зеркало, в котором ты был успешен и крепок.
Я дарила тебе медовую негу на своих египетских простынях.
Говоришь, видел меня с кем-то в городе? Да, разумеется. Он кормил меня ягодами. Ты любишь ягоды?
Это ведь город-призрак, милый, тут можно увидеть своими глазами даже то, чего никогда и нигде не было.
Здесь люди скалятся друг на друга, и называют оскал улыбкой, входят в теплый вечерний туман в лучших костюмах, словно там они смогут смеяться.
Ложатся ночью с другими людьми, словно так они смогут спать.
Я люблю спать. Сны очищают мою совесть. В них я все еще тонконогая девчонка, а ты белозубый мальчик, у которого еще нет галстука, и кабинета, и стола с зеленым сукном, и секретарши с бюстом пятого размера, которую я, кстати, приказала увести в лес и оставить там привязанной у муравейника, обнаженной и плачущей.
А сейчас уходи. И, так как я щедра, я даю тебе шанс проверить, что за тобой нет слежки. Так и быть, я перестану дышать ночами в твое окно.
Фондю
Как же удалось тебе так легко сделать из чего-то сухого и жесткого нечто мягкое и и сочное?
Когда я склоняю голову на твое плечо, твое дыхание царапает мне макушку, и мне становится больше не нужно дышать.
Я горю и корчусь в сладкой муке, никогда больше не жесткая, никогда больше не грубая.
Моя ненависть растворяется в твоей улыбке, я вся Любовь, я вся Нега.
Дай мне услышать твой пульс, дай мне ощутить твой вкус изнутри, до самого горла.
Я обрела наконец безумие в тебе, и оно превосходно. Как то вино, которое ты подаешь к сырам. Мы отбрасываем одну тень, одну на двоих, потому что меня не существует, когда ты находишься рядом.
Ты чемпион по смягчению, по жару и вкусу. Если бы ты был поваром, твоим коронным блюдом было бы фондю.
Еще одна ночь
Еще одна ночь
У моего страха плоская чешуйчатая голова, а глаза сводят с ума, как сломанный калейдоскоп.
Невозможно сфокусироваться, невозможно отвести взгляд. Мое отражение в зеркале намного уродливее меня. Оно тусклое и беспомощное.
Ночью, когда я без сна лежу на кровати, прикрыв глаза от беспардонного света уличного фонаря, мое отражение встает в зеркале в полный рост и смотрит на меня.
Я это знаю и никогда не поворачиваю головы.
Я бесшумно плачу и жду рассвета, чтобы отражение помутнело, подернулось тонкой рябью и растворилось. Обычно это случается за полчаса до рассвета.
Тогда я наконец засыпаю, для того, чтобы проснуться под ненавистную мелодию будильника через пятьдесят минут и прожить еще один день, разбирая бумаги и слушая сплетни у кулера.
Жертва Сатира
Огненная моя, лакричная, разве мало дарил я тебе своих ласк? Я болен, я одержим тобою возьми мою руку, послушай, как в ней утихает пульс.
Ромовая моя, пшеничная, разве тех цветов, по которым ступала ты туфельками, не хватило тебе, чтобы забыть о том, сколько лет я живу уже на этой планете. Ты смеялась, ты уверяла. Что тебе неважно, что я самый интересный из всех людей. Я смотрел в твои желтые, как сердцевина ромашки, глаза и верил тебе, верил.
Лазурная моя, голубичная, поцелуи твои холодны как родник, и припаду я к нему, и утолю свою страсть обладания прожитой юностью.
А мой бес в ребре упрашивает меня так тоненько, так ласково упрашивает. Я гоню его, но скорость моя уж не та, а он проворен. Вот она, спит в твоей кровати, на которой ты ждал ее всеми твоими ночами, вот нож, и в руку он ложится плотно. Ты просто попробуй, шепчет мне бес, сует мне точеную сталь.
Облачная моя, лесная, я вонзил нож, вонзил в беса, я спас тебя, тихо-тихо, чтобы сберечь твой сон, а проснувшись утром, ты уходи сразу, чтобы глаза твои майские не видели меня, лежащего у изножия постели твоей с ножом, воткнутым в ребра.
Я знаю, ты изменил
Когда ты вошел, твои губы сразу выдали тебя. Они алели изменой, той сладкой мягкостью, которая случается, когда твердые мужские губы и пухлые женские долго-долго трутся друг о друга.
Когда ты вошел, я не смотрела на тебя в твоих глазах был свет, а мне видеть его было бы несносимо. И хоть ты прятал его искусно, он вырывался вперед стрелками сквозь твои ресницы и маячком освещал мою темную комнату.
Когда ты вошел, я была готова. Обнаженная сидела я у окна, на потеху зевакам, и волосы мои были мягки, и губы мои были цвета мертвой розы. Дурманное зелье пенилось в бокале, выпьем, милый, до дна, за нас.
Когда ты вошел, ты забыл о том, откуда пришел ты. И никогда больше не вспоминал.
Я видел
Я видел Перу и Эквадор с той высоты, что страшна даже птицам. Но не видел я счастья в твоих глазах.
Я видел, как люди едят мадагаскарских тараканов, обмакивая их в грязно-белый соус но не видел счастья в твоих глазах.
Я видел братоубийства и продажу детей, нарядных старух и безногих проституток но не видел я счастья в твоих глазах.
Я видел пелену дождя в тропических джунглях и маленьких мушек, несущих смерть но не видел счастья в твоих глаза.
Но когда я вернулся ты улыбнулась.
И я не видел ничего, кроме счастья в твоих глазах.
Твой тайный ангел
Я взорвалась и кусочки меня разлетелись по всему твоему городу, и ты видел их, но не узнал. Я помогала тебе, как могла, осколок моего глаза навечно застрял в зеленой секции светофора у твоего дома, и ты каждый день ехал спокойно.
Волосы мои вплелись в нитки, которыми сшивала лоскуты в одеяло твоя бабушка, и я грела тебя зимой, и ты не заболел ни разу.
Когда ты пригласил ее, нежную и юную, к себе домой, вы собирали паззл, и одного кусочка недостало вам, я спрятала его под кровать, на которой вы ночью обнимали другу друга, а мне было пыльно и душно под этой кроватью.
И в Новый Год ты взорвал петарду, ты загадал желание никогда не разлучаться с ней, мягкой и светлой, и каждая искра огня была моей болью, я застыла в пустом зимнем небе, а ты показывал ей меня и говорил: «Смотри, какие большие здесь звезды! Я подарю тебе одну, хочешь?»
Стерва
Я всегда разбавляю чай слишком крепкий, он напоминает мне твои глаза, плоские, темные и просящие.