Что же я могу сказать? Я люблю мужа и любима им что же мне сказать о любви? У меня есть Бог, семья, дети что же мне сказать об одиночестве?
В тот момент я поняла, что такое счастье. Счастье это гармония. Гармония в отношениях с Богом, с людьми, со всем окружающим, с собой. Наконец, в гармонии заключается высшая красота.
Гармония лик природы, не тронутый человеком.
Гармония поэзия Пушкина.
Гармония музыка Чайковского.
Гармония семейный очаг
Дом Кати для меня был образцом гармонии. Она, её муж, их двое малышей. Есть чудное русское слово лад. Именно лад царил в их семье. И им лучилась вся атмосфера дома. Здесь на душе как-то само собой становилось спокойно и ровно.
И я позавидовала этому ладу, особенно остро ощутив пустоту собственного дома и жизни.
Как и во времена бабушки, я часто бродила по Москве, всё отчётливее напоминавшую мне человека, разбившегося в автокатастрофе. Лицо его изуродовано, но ещё своё. И ещё можно отчасти вернуть ему прежний вид пусть и не без шрамов. Но берутся за дело молодые горе-эскулапы. Зачем восстанавливать родное лицо? Лучше порезвиться вволю, поупражняться и сварганить лицо новое. И, вот, начинается кошмар Конечный итог лицо Майкла Джексона. Ничего не просто родного, но и вообще человеческого. Отторжение тканей. Проваливающийся нос. Что там ещё? Москва, правда, пока ещё не обратилась в «Майкла Джексона», но если измывательство над её обликом будет продолжаться, то такой результат неминуем.
Иногда я приходила к нашему дому, в бесчисленный раз представляя себе, как жили в нём мои предки, тоскуя о том, чего не застала, не видела, не знала. Всех людей в той или иной мере мучит ностальгия по детству и юности. Но есть такие, что испытывают это чувство в отношении детства и юности века, времен, которых не застали. К таким принадлежу и я.
Всё чаще заглядывалась я на резвящихся во дворах детей, и в душе вызревало одно большое, подавляющее все прочие желание: желание ребёнка. Желание сына. И здесь не только и не столько материнский инстинкт был, но и другое: потребность в наследнике. Семнадцать лет покойница-бабушка наполняла мою голову и душу всем, что несла сама. Неужто для того, чтобы со мной и кануло всё это? Не может быть! Должно её наследство быть передано кому-то, как эстафета, а не лежать грузом на моей душе.
Однажды утром я возвращалась с Дорогомиловского рынка, куда привыкла ходить за продуктами. Сумки были не тяжелы, но смутно знакомый голос всё же окликнул меня сзади:
Позвольте вам помочь?
До сих пор этот голос говорил мне лишь «Здравствуйте!», когда случалось встречаться на площадке второго этажа.
Спасибо, Юрий Николаевич, но мне вовсе не тяжело! всегдашний мой ответ на предложение помощи даже если на самом деле очень тяжело.
Но, может, всё-таки позволите?
При свете дня мой сосед выглядит иначе, чем в тусклом свете подъезда. Даже моложе как будто. Сколько же ему? При том освещении можно было и пятьдесят дать. А так лет сорок. Лицо немного странное Но я не сразу понимаю, в чём заключена странность. А просто нетипично оно. Сотни людей мимо идут ни одного схожего. Ни красотой, которой объективно нет, ни особенностью черт, а чем-то глубоко внутренним. Духом. Мимо скучной вереницей текут лица нашего времени. А передо мной лицо другой эпохи. Пролистни старые альбомы, групповые снимки художников, поэтов, философов и непременно встретиться среди них такой или почти такой образ
Я отдаю Юрию Николаевичу одну из двух сумок:
Сделайте одолжение!
На немного смущённом, скрыто застенчивом лице скрытая же радость. Всё-таки лица удивительно много говорят о людях. И много работая с фотографиями, с записями, всегда особенно сосредотачиваясь именно на лицах, я довольно неплохо выучилась читать их. Лицо же моего соседа оказалось особенно лёгким для прочтения. Оттого, должно быть, что смотрела я в него, как в зеркало
А знаете ли, Сима, что было здесь прежде? До войны?
Знаю и очень хорошо, но делаю вид, что ни сном, ни духом. Моё «неведение» воодушевляет моего собеседника, и он принимается рассказывать о тех незапамятных временах, когда где-то окрест стояли цыгане, дававшие представления для публики (позже их вышлют из Москвы), когда Москва-река ещё не была окольцована каменными берегами, а вокруг кучковались деревянные домики, из труб которых тянулись к небу струйки печного дыма. А в домиках этих царили простота и уют от белых подзоров на комодах и никелированных кроватях, от скрипучих полов, крашеных или натёртых мастикой, верёвочных ковриков Возле домиков играли в лапту или в лото, разговаривали до глубокой ночи, пели под гармошку песни. И над всем этим плыл в положенные часы колокольный звон, а по выходным звучала музыка духовых оркестров.
От Дорогомилова рассказ перекочёвывает к бульварам. Яузскому, Покровскому, Страстному Никитскому и Гоголевскому, полюбившимся влюблённым. К бесчисленным московским переулкам, одни названия которых согревают душу, и их хочется слушать, как музыку, катать во рту, как леденец: Скатерный, Молочный, Хлебный, Плотников, Малый Левшинский, Мансуровский К загнанным в трубы речушкам Синичке, Серебрянке, Сосенке, Фильке и Хапиловскому пруду, что разливался от Измайлова до самой Яузы
В какой-то момент я неосторожно вставляю какую-то уточняющую реплику.
Взмах ресниц, укоризненно-огорчённая, смущённая улыбка:
Так вы знали?..
Лишь кое-что, успокаиваю я. Бабушка в детстве рассказывала.
Кажется, именно в этот момент и случилось узнавание. Заблудившиеся в чужом измерении люди мы не могли обознаться и органично вошли в жизнь друг друга
И что же она рассказывала вам ещё?
Многое. Она очень хорошо знала Москву.
В самом деле?
Мы уже приближаемся к дому, и Юрий Николаевич заметно мнётся, явно желая что-то предложить, но не решаясь. Я же лихорадочно соображаю, как подтолкнуть, боюсь, что так и не решится он а мне понравилась наша беседа и очень хочется продолжить её.
В самом деле?
Мы уже приближаемся к дому, и Юрий Николаевич заметно мнётся, явно желая что-то предложить, но не решаясь. Я же лихорадочно соображаю, как подтолкнуть, боюсь, что так и не решится он а мне понравилась наша беседа и очень хочется продолжить её.
Не верите? Я могу доказать!
Моя «провокация» удаётся:
Тогда предлагаю вам прогулку: вы мне расскажете о своей Москве, а я вам о своей.
С удовольствием принимаю ваше предложение! Мне, признаться, давно наскучило гулять в одиночестве. Позволите ответное предложение? это уже у самых дверей осеняет меня. Не откажетесь от чашки чая с кексом? Вы помогли мне дотащить мою поклажу я буду чувствовать себя неловко, если хотя бы не напою вас чаем.
Предложение моё было принято с радостью, и через четверть часа мы уже сидели в большой комнате и пили мятный чай с кексом, печеньем и прочей снедью, которая оказалась в доме и принесённых сумках.
Ловлю себя на ощущении тихой радости. Как же это хорошо всё-таки: просто сидеть и говорить о том, что любимо и дорого!
Сосед мой историк. Кандидат наук. Мог бы и докторскую написать да забросил. Много теперь докторов стало Пишет какие-то учебные пособия, статьи, читает лекции в разных аудиториях, куда приглашают. А, по крупному счёту, неприкаянность выходит, неудельность. Хотя многие ли нынче могут удельностью похвастаться? Одни профессионально недело делают, другие к своему делу не допущены
Мне пора идти, Сима Там, понимаете, мама одна
В голосе Юрия Николаевича проскальзывает усталость. Усталость печатью лежит и на его худощавом лице.
А у вас так хорошо здесь Уютно, тихо
Хочется предложить остаться, отдохнуть. Но невозможно мама не может надолго оставаться одна. Мы тепло прощаемся и договариваемся в выходные навестить руины своей Москвы. До выходных ещё целых три дня, и это кажется мне слишком долгим сроком.
В тот день я не стала заниматься срочным переводом, не читала несколько дней назад начатых и уже до середины дочитанных личутинских «Скитальцев», уносящих воображение-душу в некий полубылинный, полусказочный мир, в зачаровывающее сновидение о другой, давней и вместе с тем вечной России. Я лежала на диване и думала. А вернее сказать, скиталась мыслями по пространству, пытаясь понять себя.
Среди ночи вскочила и принялась лепить пироги благо тесто слоёное купила аккурат днём. Кулинарные мои способности оставляли желать много лучшего, но я очень старалась, и в итоге к утру два противня румяных пирожков с грибами, капустой и яблочным вареньем радовали глаз и будили нечеловеческий аппетит своим ароматом. До полудня я пребывала в состоянии метаний, ругая себя на все лады. В самом деле, что ещё за блажь заявиться к человеку, с которым, считай, день знакомы, с угощением? Сочтёт ещё, чего доброго, что навязываюсь.
Раз уж решилась писать откровенно, то признаюсь: всю жизнь одолевает меня маята боюсь казаться навязчивой. До такой степени боюсь, что даже хорошо знакомому человеку, бывает, не решаюсь позвонить лишний раз.
Однако, два противня уже стояли на столе и требовали быть съеденными. И я решилась. В конце концов, я-то знаю, что никакой корысти у меня нет, а просто подумалось, что человеку, живущему с тяжело больной матерью, некому приготовить что-то порядочное. Да и не только приготовить, а просто позаботиться. А ведь это так нужно бывает забота, участие. И что же, не проявлять их из-за предрассудков, неписанных правил хорошего тона? Да и с каких пор забота о ближнем выходит за пределы этих самых правил?
Всё же внутри меня всё вибрировало, когда я этакой Красной шапочкой с пирогами явилась на соседский порог. Промямлила, пряча глаза:
Вот Позвольте угостить вас. Я очень редко занимаюсь готовкой Для себя, знаете ли, никакой охоты нет. А так ведь и всякую квалификацию можно потерять Вчера налепила, вот, много, а одной же мне всё это никак
Искоса отваживаюсь взглянуть на Юрия Николаевича. Отлегло от сердца: на лице его читаю выражение благодарности и радости. Почему-то так и чувствовалось, что к нему можно вот так просто прийти, оставив условности. К кому другому никогда. А к нему можно. Он поймёт правильно.
А «по Москве» в ту субботу мы гулять не пошли. Слишком много машин, шума и грохота. Сквозь него к островкам Москвы пробираться мука мученическая. Моя бы воля, так устроила бы в центре зону заповедную сугубо пешеходную. И чтобы никакой в ней погани шопо-макдоналдсовского типа. Но куда там! Самая дорогая земля здесь покупай-налетай!