Вот он, здесь! крикнул человек.
Ща я!.. подбегая, отозвался второй.
Удары посыпались с двух сторон. Коля застонал. Он потянулся к карману, где лежал нож, но, едва убрав руку от лица, тут же получил удар в скулу. Удар на счастье оказался смазанным, сапог лишь чиркнул по щеке. Нож достать удалось. Коля выхватил его, наугад махнул рукой в сторону одного из бьющих и, перекатившись на бок, метнулся в сторону.
У него пика! зычно рыкнул один из рыбаков.
Нападавшие мужики на секунду стушевались и Коле удалось встать. Тёмные, сгорбленные силуэты рыбаков колыхались поблизости.
Режь их, режь! завизжала Старая Сука.
Коля сделал выпад.
Убью на хер! крикнул он.
Рыбаки отшатнулись. Он нащупал на земле пакет, схватил его и, распрямившись, рванул наутёк.
Крови! вопила старуха. Хочу крови!
Какое-то время за ним бежали. Коля оглядывался на бегу, ноги заплетались, он спотыкался и едва не падал. Два тёмных силуэта постепенно отстали. У посёлка он остановился. Сердце бешено колотилось в груди, лёгким не хватало воздуха.
Давно так не носилась, хрипло дышала сбоку Старая Сука.
Коля лишь кивнул на её слова.
А рыбы совсем мало осталось, заметила она.
Он ощупал пакет рыбы в нём тряслось не больше половины. Однако даже с этим количеством вылазку можно было считать удачной добычи хватало на три-четыре дня.
Да убери ты деревяшку эту! энергично давала советы Старая Сука, когда он разводил костёр.
Отстань! отмахивался он от неё.
Ох ты, ох ты! злобно щурилась старуха. Водки хлебнул что ли?
Коля молчал.
Смотри у меня! Я тебе покажу, кто тут главный.
Погоди шептал Коля. Придёт день, я с тобой разделаюсь.
Что ты бормочешь?! повысила голос Старая Сука. Разделаешься?..
Она недоумённо, со скорбной миной на лице трясла головой.
Неблагодарный, бормотала она. Неблагодарный щенок. Ты мой пасынок, я веду тебя по жизни. Без меня ты бы сдох сразу после рождения.
Настанет! Этот день настанет! тянулся Коля за бутылкой и делал очередной глоток. Он будет прекрасен, он будет велик. День, когда ты сдохнешь, курва!
Я буду вынуждена наказать тебя.
Я тебя не боюсь.
Она погрузила его в припадок. Всё началось с головной боли она была огромной и невыносимой. Потом пришли судороги. Тело передёргивалось, он катался по земле и рычал. Пена, вперемежку с кровью, текла по подбородку.
Вот видишь, успокоившись, гладила его по голове Старая Сука. А всё от чего: всё от гордыни. Пренебрегаешь помощью той, кто тебя любит, возносишься выше, чем ты есть вот и боль, вот и муки. Пообещай мне, что это не повторится.
Обещаю, покорно отвечал Коля.
Обещаю что? скалилась старуха.
Обещаю, что этого не будет.
А чего не будет? не унималась Старая Сука.
Больше не буду обижать тебя.
Вот так-то, улыбалась она. Ты ничтожество. Выблядок. Так ведь?
Да, кивал Коля. Я ничтожество. Я выблядок.
Старуха облегчённо вздохнула.
Урок вроде бы усвоен. Не заставляй меня применять такие меры.
Она подносила куски жареной рыбы к его рту. Смотрела, как он проглатывал их и радовалась, словно девочка.
А сейчас потрахаемся, шепнула ему на ухо.
Вторая глава
Не знаю, не знаю, говорил Борис Александру Львовичу на следующий день. Он восседал за рулём своего автомобиля, они направлялись в Москву. Довольно резковатое начало. Такое ощущение, что ты хочешь дать читателю пощёчину.
С утра было жарко. Они ехали в расстёгнутых чуть ли не до ремня рубашках, с открытыми окнами. Свежести всё же не хватало. Оба потели.
Что тебе показалось резким? спросил Александр Львович. Мат?
Не только. Хотя в твоём возрасте от него уже пора отказываться. Общий настрой какой-то угрожающий.
Александр Львович хмыкнул.
В моём возрасте! воскликнул он. Знаешь, почему писатели с возрастом становятся в своих текстах всё более гладкими и обтекаемыми?
Почему?
Потому что зажираются! Неплохие деньги в банке, загородный дом, яхта против чего ещё негодовать?
У тебя всё это тоже есть.
Яхты нет.
Так купи.
Может и куплю, но я не хочу становиться таким вот сытым импотентским литератором, который благоухает позитивом, как дорогим одеколоном и поучает остальных как писать и жить. «Фу, ненависть!.. Фу, отчаяние!.. Как это не модно!» В сердцевине позитивной философии обыкновенный конформизм. Человек приобретает материальные блага, социальное положение и начинает просто-напросто стесняться писать о чём-то проблемном. А что обо мне подумает моя любовница, мой дантист, мои дети, если я напишу ругательство. Ведь я такой уважаемый хряк. Вот какие мысли бороздят по его заплывшему мозгу.
У тебя всё это тоже есть.
Яхты нет.
Так купи.
Может и куплю, но я не хочу становиться таким вот сытым импотентским литератором, который благоухает позитивом, как дорогим одеколоном и поучает остальных как писать и жить. «Фу, ненависть!.. Фу, отчаяние!.. Как это не модно!» В сердцевине позитивной философии обыкновенный конформизм. Человек приобретает материальные блага, социальное положение и начинает просто-напросто стесняться писать о чём-то проблемном. А что обо мне подумает моя любовница, мой дантист, мои дети, если я напишу ругательство. Ведь я такой уважаемый хряк. Вот какие мысли бороздят по его заплывшему мозгу.
Ты именно поэтому детей не заводишь?
Самое сильное творческое чувство это злость, продолжал Александр Львович, оставив реплику Бориса без ответа. Нет злости пиши пропало. Ничего путного не создашь. Тебя всегда должно что-то подстёгивать. Некий нерв, некая неудовлетворённость.
Неудовлетворённости в тебе хватает. У тебя как вообще с сексуальной жизнью? С женой когда последний раз любовью занимался?
Секса мне хватает, но если есть неудовлетворённость я только рад. Значит, я ещё могу творить. А недовольство твоё я вполне могу понять. Всё дело в том, что ты тот самый зажравшийся тип, который я только что описал. Ты боишься, что о тебе в газете что-нибудь неприятное напишут, коллеги выскажутся. Вот, мол, издатель того самого извращенца! Тоже наверно с бзиками! Да к тому же ты нувориш. Разве может человек из простонародья оценить искусство!
Разошёлся, разошёлся, улыбнулся Борис. Ты сам разве не из простонародья?
Ничего подобного! Моя прабабушка была дворянкой! Просто семья обеднела и опустилась. Со всякими пролетариями начали скрещиваться А так я самый настоящий аристократ.
Не знал про твою прабабушку. А чё ты не говорил? Можно было бы это как-нибудь использовать.
Да на фиг надо!
Две помятые машины проплыли мимо них по левому борту. Гаишник составлял акт, рядом с ним переминался человек с перебинтованной головой. Чуть поодаль значился экипаж «Скорой помощи». На обочине, накрытое брезентом, лежало человеческое тело.
Мне вполне понятен твой посыл, продолжил Борис, и неоднозначные книги, как ты сам знаешь, я никогда не боялся издавать. Но я вот о чём задумываюсь в последнее время. А та ли это литература, которую ждёт читатель?
Вот они, язвительно кивал Александр Львович, вот они, слова конформиста! О читателях стал задумываться, причём, разумеется, знаешь, что им нужно
Скажи ты, если знаешь.
Не знаю. Да и сам читатель не знает, что ему нужно. Потому что читатель это не существо в единственном экземпляре, это масса. Она готова принять всё, что угодно, но ей не дают сделать выбор. Потому мелодрамы да детективы и расходятся лучше всего, что только они ещё и издаются. Большинство читателей и представить себе не может, что есть другая литература. Я тебе советов никогда не давал, но сейчас рискну: начнёшь вот так остервенело заботиться о читателях вылетишь в трубу. Или перейдёшь на выпуск макарон макароны же нужнее!
Две легко одетые девушки призывно дефилировали по обочине. Завидев машину, стали показывать многозначительные знаки.
Тормознём? спросил Борис.
Александр Львович пожал плечами.
Борис остановил автомобиль. Девушки не спеша, особой походкой, которая сразу выдавала их род деятельности, подошли к машине.
Здравствуйте, молодые люди! нагнулась одна из них к окну. Развлечься не желаете?
Какие расценки? спросил Борис.
Полторы.
А в попу?
О-ох, как бы смутившись, отвела глаза девушка. Ну, дороже будет.
Сколько?
Две с половиной.
Две и по рукам.
Девушка переглянулась со своей напарницей. Та кивнула.
Ладно, согласилась переговорщица. Обоим?
Нет, отозвался Александр Львович. С меня минета достаточно. Сколько минет стоит?
Восемьсот, ответила девушка, подумав.
Восемьсот дорого, сказал Борис. За отсос везде пятьсот берут.
Девушка скривила губы.
Ладно, пятьсот, согласилась и с этим. В город повезёте?
Не, больно надо! мотнул головой Борис. Здесь где-нибудь.
Можно съехать, тут поляна хорошая. Ничего не видно.
Пойдёт. Садитесь.
С выбором героя я согласен, говорил Борис. Москва уже красовалась на горизонте. С антуражем в общем-то тоже. Агрессивный маргинал, асоциальный тип без семьи и друзей в принципе, это интересно. Отчаяние, скорбь я конечно в своих эстетических взглядах всё более ухожу от этих образов, мне они не кажутся сейчас привлекательными но не могу не признать, что в них таится некая сила. Они производят впечатление. Но вот Старая Сука Не знаю. Может быть, без неё было бы лучше?
Пойдёт. Садитесь.
С выбором героя я согласен, говорил Борис. Москва уже красовалась на горизонте. С антуражем в общем-то тоже. Агрессивный маргинал, асоциальный тип без семьи и друзей в принципе, это интересно. Отчаяние, скорбь я конечно в своих эстетических взглядах всё более ухожу от этих образов, мне они не кажутся сейчас привлекательными но не могу не признать, что в них таится некая сила. Они производят впечатление. Но вот Старая Сука Не знаю. Может быть, без неё было бы лучше?
Нет, категорически замотал головой Александр. Она один из неотъемлемых элементов. Убери её и всё разрушится. Она такой же главный персонаж, как и сам Коля. Она создаёт его. Наглядно демонстрирует, в какой реальности он существует.
Но её ведь нет на самом деле?! Она его фантазия, так я понял.
Так-то оно так, но я не стал бы давать здесь однозначных объяснений. Её существование можно понимать и как реальное. То, что никто, кроме Коли её не видит, не значит, что её нет вообще. Для него самого она самое реальное, что только есть в его жизни. Она его поводырь, его совесть, его философия. Его мать, его сестра, его жена. Без неё он не делает и шага, хотя мечтает освободиться от её чар.