Мальчик ее помнит? директор положила документ о смерти матери Данилы в папку.
Нет, не помнит.
Вы нас поймите. Мы школа специальная, для деток, которые не могут усвоить программу общеобразовательной школы, Надежда Петровна пыталась перевести разговор в деловое русло, понимая, что отец колеблется, рассказывать все или нет. Данила имеет проблемы в восприятии знаний. Поэтому он у нас.
Да нет. Он нормальный, не дурачок, улыбнулся отец. Просто не хочет учиться.
Но вы ведь не специалист, чтобы диагнозы ставить или снимать, директор внимательно посмотрела на этого человека, прибитого жизнью к земле то ли нищетой, то ли судьбой, то ли собственной бесхребетностью. Если нужно, чтобы ребенок у нас учился, и специалисты направили к нам, значит, будет учиться.
Я ж не против! Пусть учится. Но ко мне никаких претензий.
А почему у нас должны быть претензии? Мы разных детей видели и видим, Надежда Петровна пыталась найти с отцом мальчика общий язык, но он противился каждому ее шагу. И, к слову, это все вещи Данилы? и она показала на маленький целлофановый пакет.
Да, все. Больше нет ничего.
Но Данила не сирота, и вы у него есть. Мы берем на государственное обеспечение только детей-сирот. Поэтому я вас предупреждаю, после выходных, а вы обязаны его забирать в выходные, мальчик должен быть чистым, опрятным, с выстиранными вещами, готовым к новой учебной неделе в школе и жизни здесь. Вы понимаете?
Отец кивнул.
Сегодня мы дадим парню школьные принадлежности, но на следующей неделе вы должны купить и принести их. Ясно?
Директор снова сделала паузу.
Вы собираетесь трудоустраиваться?
Посмотрим.
Поймите. «Не посмотрим», а крайне необходимо это сделать. Для вас. Для ребенка, Надежда Петровна вздохнула, понимая, что трудно достучаться до человека, который полжизни провел «на зоне». А кто за Данилой присматривал, пока вы были в тюрьме?
Моя родная сестра.
Она здесь живет, в поселке?
Да, здесь дом родительский.
Кто хозяин?
Я, сын, она с дочкой. Вот за Данилой и приглядывала, пока я «сидел». Как родила, так и перестала на льду выступать.
На льду? директор еще никогда не видела в родственниках своих воспитанников фигуристку.
Да, на льду. Она за границей даже выступала, мужчина стал как-то мягче, вспомнив сестру. Одна из нас в люди выбилась.
Вот как! Это хорошо директор вновь вернулась к бумагам. А скажите, пожалуйста, только вы не обижайтесь, здесь в характеристике написано, что мальчик склонен к воровству. Это правда?
Ну, правда.
И что же нам делать с этим? Я даже свой кабинет не закрываю, когда хожу по школе, она посмотрела в окно, где на площадке маленькие дети вместе с воспитателем играли в мяч.
Ну, правда.
И что же нам делать с этим? Я даже свой кабинет не закрываю, когда хожу по школе, она посмотрела в окно, где на площадке маленькие дети вместе с воспитателем играли в мяч.
Что хотите, то и делайте, он даже хохотнул. Ничего у вас не получится. Я вор. И этот таким будет. Ему один путь в тюрьму. Поэтому предупреждаю, ко мне никаких претензий.
Слушайте, впервые вижу, чтобы отец так рассуждал. Ведь каждый родитель хочет своему ребенку лучшего, Надежда Петровна посмотрела на мужчину, который сидел перед ней. Ну, может у вас что-то не получилось в жизни. Всякое бывает. Но ведь это не повод не давать шансов своему сыну и заранее готовить для него свою проторенную дорогу. Если бы вы были артистом или металлургом, ну тогда я понимаю. Но династия тех, кто сидел в тюрьме? она помолчала, наблюдая за собеседником. Вы хотите лучшего для Данилы? Дайте мне понять? Да или нет? Мы можем помогать людям, если они сами на себя рукой не махнули!
Мужчина молчал.
Молчала и директор.
Понятна ваша позиция. Но хочу вас предупредить, мы будем бороться за вашего ребенка, она начала мерить шагами свой небольшой кабинет. Нам не безразлична его судьба. Если вы захотите, то будете нам помогать. Если нет, мы сами будем воспитывать Данила по всем правилам нормального, вы слушаете меня? нормального общежития!
Мужчина поднялся.
Ну и воспитывайте, посмотрим, кто был прав, он снова засмеялся с бульканьем в легких. Здесь по принципу: умеешь воровать, не надо учиться. Это уже образование. Я сказал, что он будет вором. И вы посмотрите, ведь будет.
После этих слов, он поставил пакет с вещами сына у двери и, не прощаясь, вышел из кабинета.
Надежда Петровна с размаху ударила ладонью по столу.
Ах, негодяй! только и сказала она.
Каждый раз, когда на ее пути попадался подобный отец, она пыталась понять, что же происходит в душе маленького человека, который с раннего детства видит вокруг себя не глаза, которые понимают, не руки, которые оберегают, не сердце, которое любит, а голод, ужас, драки и ругательства. Как же немного нужно этим брошенным детям от родителей! С какой надеждой смотрят они на своих пап и мам, когда те приезжают их забирать! Пьяный? Не пьяный? Будет бить или не будет?
Алинка, позови ко мне медсестру!
Секретарь Алина, молоденькая девушка, набрала номер медсестры.
Лина Наумовна, вас вызывает директор, она помолчала. Да немедленно. Хорошо-хорошо, заканчивайте
Поднялась из-за стола, зашла в кабинет.
Придет через десять минут, она голову Даниле обрабатывает. Гниды.
Так, ясно, сказала директор, вспомнив неопрятную шевелюру бывшего «панкующего» элемента, а ныне вора и отца.
Нина Петровна кивнула секретарше и вышла из кабинета. Надо обойти всю школу, посмотреть, как и что.
Навстречу ей бежала девчонка, побритая под ноль, со странным выражением лица.
Тоня, ты куда?
Я я я в столовую, помочь! видно было, что девочка говорит неправду.
Ты что, за хлебом?
Да, Тоня отвела прозрачные голубые глаза.
А что у вас за урок? директор взглянула на часы.
Труд, мы передники шьем.
Хорошо, беги, только все карманы не набивай хлебом, сядь в столовой и поешь по-человечески, директор увидела в конце коридора учительницу труда Тамару Николаевну. Пошла навстречу. Взволнованное лицо педагога не позволило сказать все, что было на душе. Тамара, ты зачем ее отпускаешь за хлебом? Ты же знаешь, нельзя!
Да она же на каждом шагу врет! простодушная Тамара Николаевна вытерла вспотевшее от волнения красное лицо. Сказала, что пойдет в туалет. А сама куда? Я уже полшколы оббегала. Попросила старшеклассников посидеть с детьми.
В столовую за хлебом она пошла, директор покачала головой.
Опять за хлебом! Слушай, когда закончится это! Год девочка у нас. Ну ясно, мать с отцом в тюрьме, бабка с дедом пьяницы, голодная всю жизнь сидела. Но только же завтракали! Я бы не съела столько! Гора картофеля, сосиска, масло, хлеб, сыр, чай! Куда!
Да впрок, Тамара, про запас кто голодал, тот понимает. Все говорю в столовой, приходят дети за хлебом, давайте, но требуйте, чтобы ели на месте, не таскали куски по школе. Ты же знаешь, какой у нас расход по хлебу? Огромный, а идем на это, чтобы у наших воспитанников было ощущение сытости. Почти все дети впрок тянут. И сироты, и неблагополучные. Прячут по карманам, под подушками. Поэтому и злюсь. Нельзя. Санстанция нас «зарежет» за такое. А дети, они ведь только дети. Кто голодным в детстве сидел, всю жизнь запасы делает. Как мыши. Все в нору. Все в нору. Не наедятся. Пусть. Через пять лет привыкнут. Только требуйте, чтобы ели хлеб в столовой.
Я что хочу сказать, Тамара Николаевна сделала паузу. Тоня не только ест. Она сухари делает. Может, готовится к побегу? Пока тепло и одежда на зиму не требуется. Все говорит: хочу к мамке.
К мамке Мамка в тюрьме за убийство. Прав родительских лишена. А что бабушка и дед? директор снова посмотрела на часы. Полно дел еще.
Отказались, говорят, очень сложная девочка, не справляются с воспитанием!
Меньше бы в «зюзю» заглядывали и больше бы внучке времени уделяли, тогда бы все было в порядке, раздраженно сказала Надежда Петровна. А чего она «под ноль» подстрижена, ни тебе ленту вплести, ни бантика завязать, как девочке подобает?
Так ее бабушка перед тем, как сюда привезти, в наказание подстригла. Что-то она из дома украла, деньги, по-моему, вздохнула Тамара Николаевна.
Хорошо. Иди, забери ее из столовой и скажи воспитателям, пусть поговорят с девочкой.
Через пять минут Надежда Петровна заходила в медицинский пункт, где новоприбывший Данила сидел с намазанными специальным средством волосами.
Как ты? спросила директор. Освоился? Тебя покормили?
Нет, ответила медсестра, куда же вести к детям, полна голова гнид. Вот потравим, посушим и пусть идет. Все, как всегда, привезли, бросили, возитесь сами, она вздохнула. А ребенок при чем, если родители тут она прикрыла рот рукой, чтобы не сорвалось осуждение.
Выйдем, директор вывела ее за пределы кабинета. А что там с туберкулезом в семье?
Плохо, поморщилась медсестра. Отец тубинфицированный, наверное, в тюрьме подхватил. У мальчика чисто, но вы понимаете, он контактный.
Понимаю. А что же делать? Ребенка надо спасать, вы же видите, директор спешила. После этой процедуры отведите его в столовую, накормите, потом в класс. Кажется, его Татьяна Ивановна во второй «А» отправила. Посмотрим. Если не потянет программу, пойдет в первый.
Десять лет, и в первый? медсестра удивилась.
А что делать, когда ребенок неграмотный в такие годы, сказала печально Надежда Петровна. Должны научить.
И ее высокие каблуки часто-часто застучали по коридору.
Данила сидел с намазанной специальной смесью головой и думал о взрослых. Он хотел стать взрослым и побыстрее. Как бы эти восемь лет в школе проскочить бы? Вот, если бы была машина времени Ра-а-з, и готово, и ты уже взрослый, и никто тебя не воспитывает, можно в школе не учиться, покупать все, что твоя душа пожелает. И он представил свой ближайший магазин, в котором ему редко что перепадало, и остаться в котором один на один с прилавком, была его голубая мечта. Остаться, и наесться до отвала. И трубочками с кремом, и тортами, и любимой молочной колбасой, и соками разными. Он вздохнул, потому что был голоден. Одно ему здесь нравится, в этой школе. Еда. Вернее, пока только ее запах. Уж такие ароматы вкусные из столовой доносятся! И мясо, и суп, и пирожки можно носом учуять. А нос у него на еду натренированный! У них дома как? Не успел добежать, останешься голодным. Никого к столу не зовут. Зашел на кухню, что есть, то и съел. Поэтому Данила имел очень чуткий нюх и быстрые ноги. Как вкусный запах где услышит у соседей, он тут, как тут. Может, кто чем и угостит! Когда он совсем маленький был, такое часто случалось. Люди и молоко давали, и хлеб, и тарелку борща, и сало. А сейчас он вырос, соседям его уже не жалко, и отец со всеми переругался! С тем подрался, тому угрожал. Не работает, шляется по поселку, пьет, компании у них во дворе часто собираются. Соседи каждый раз обещают милицию вызвать, если что. А эти учительницы здешние, все же странные. Не ругались, документы приняли без всяких обзываний, вроде того, что тупой. Он вспомнил последнее собрание в своей бывшей школе, когда его выставили перед всеми родителями и требовали, чтобы не дрался и не крал. Он сказал, да, не буду. А на следующий день ну такой карандаш красивый девочка в школу принесла, ну, чудо! И на парту положила. И ушла. Вот глупая! Разве можно так делать! Ну, он взял и к себе положил. А на следующий день отец этой девочки его ранец обыскивал и карандаш нашел. Конечно, к директору отвели. Та кричала-кричала, ну, а потом вызвали отца и отдали документы. Все, мол, идите, куда хотите. Вот и хорошо. Вот, взяли же его сюда и без всяких разговоров! И никто за ним не следит, не боится, что он что-то украдет. Здесь он украдкой посмотрел в сторону стола тетеньки, что ему голову намазывала. И снова удивился. Открытая сумка стояла на видном месте. Вот глупые люди! Что дети, что взрослые!