Зинаида Гиппиус
Жизнь и литература (1913)
I. Обывательство. II. «Совесть» и «честь» для интеллигенции[1]
Слишком много тем и в жизни, и в литературе. Вернее слишком много явлений, подводящих к нескольким темам, которые меня интересуют.
Журналисту поневоле приходится делать выбор, и жаль того, что оставляешь или чего касаешься чересчур мимолетно.
О нашей «обывательщине» я писал, но тема неисчерпаема и очень современна.
Веяние обывательщины в литературе я почувствовал опять, с новой силой, когда смотрел пьесу Л. Андреева «Профессор Сторицын», поставленную в прошлом декабре на сцене Александринского театра.
Бранить Л. Андреева за его «Сторицына» я не собираюсь. Когда на Андреева указывали, как на пророка, который де открыл нам какие-то художественные горизонты и т. д., ну, в то время следовало доказывать, что никаких он горизонтов не открыл и в пророках не бывал. Говорить это в данное время значило бы ломиться в открытую дверь. Я нахожу даже, что изменница-критика (всегда мстящая за свои чрезмерные увлечения) не очень справедлива к Л. Андрееву. Нисколько он не стал хуже писать. В «Профессоре» наполовину меньше риторики и фальши, чем в старой драме «К звездам», а, ведь, какой это был восторг перед «Звездами!».
Чем шире требования, которые мы предъявляем, тем строже суд. Уменьшим наши требования к Андрееву, не за что будет и бранить его. Мне скажут: но есть же примитивные законы эстетики, есть известные условия, есть непереступные черты, которые Андреев переступает. Не знаю; пожалуй, для таланта Л. Андреева «закон не писан». В его драме «Профессор Сторицын» условия искусства не соблюдены, однако, и никаких причин возмущаться драмой нет: стоит только не подходить к ней с художественным аршином.
Имела ли драма успех я, по совести, не могу сказать. Как будто и был успех, даже энтузиазм, а как будто чего-то недоставало.
Впрочем, друг мой (тот, который несколько похож на щедринского Глумова и горой стоит за «обывателя») сказал мне после третьего действия:
Вот, ведь, что Литературой тут, конечно, и не пахнет, я понимаю. А вот: Андреев, сам того не ведая, жалеет людей. Этих, наших, средних. Так уж он низко, так близко всякий может ухватиться. Ухватившись-то, все же на полвершка подымется. На полвершочка к Андрееву. Это лучше, чем на высокую гору совсем не подняться. Понимаешь?
Я понимал. Опять то же, опять старый вопрос: о пленении и постепенном воспитании обывателя. Но тут вопрос разрешался сам собою: раз Андреев естественно выше обывателя на полвершка, по мнению моего друга, то никакой «политики» тут нет, ничего и дурного нет.
Мне, однако, показалось, что «профессор Сторицын» не везде стоит на полвершка выше «жизни», а уходит порою на эти же полвершка от нее куда-то в сторону. Сын-оболтус да у каждого обывателя сын оболтус; надоевшая толстая жена с атлетом-любовником, уродливый домашний быт, сам обыватель (случайно «знаменитый»), как несчастная жертва быта, мечтающая «жить красиво», даже девица-поклонница, символ «нетленной красоты», да, все это близко, понятно, это есть Но взятое в тех размерах, которые Расплюев называет «до бесчувствия», оно быть перестает, обыватель ему уже не верит. И не хватается и подыматься некуда. Поэтому в трагических, именно «до бесчувствия» трагических, местах слышался смех. Поэтому и сказала благожелательная дама из публики меткое слово: «Удивляюсь. Это очень страшно и скучно. Страшно и скучно».
Может ли кому-нибудь в одно и то же время быть и страшно, и скучно? Обывателю может. И как раз тогда, когда его уводят, с грубостью, на полвершка в сторону от «жизни». Если на полвершка вверх только страшно; приятно-страшно. Если на версту в сторону только скучно, да и не пойдет обыватель, как на версту вверх не полезет. А вот тут, ежели тянут, пугая всякими «словами», чуточку в сторону, тут и страшно, и скучно вместе.
Жизненные гадости, окружающие «профессора», нежизненны: они доведены «до бесчувствия», как и жертвенность самого профессора; углублять еще можно без меры, но, не умея углублять, Андреев огрубляет без меры; и обывателю скучно. Вот эти «скучные» места пьесы с правом можно поставить в упрек автору. «Безмерность» природный его недостаток, но все же он мог бы кое-что исправить, поработав. Никаких других упреков мы не делаем: ведь, мы коренным образом изменили точку зрения на Л. Андреева, сократили наши требования. Если быть на полвершка выше обывателя, тянуть его силой «искусства» туда же естественная миссия Л. Андреева, то, исполняя ее, он прав и неуязвим.