Не хочу обидеть алтайцев, поступивших и закончивших БВВАУЛ. Но така ест правда, как говорят поляки. Пишу, как было.
Абитуриент
Возле УЛО, ближе к ангару, стоял на дорожке Ил-28. Это был первый настоящий военный, боевой самолет, который я видел вблизи. Все ходили вокруг него, заглядывали в штурманскую кабину через стекла и пытались как можно больше что-то в полумраке рассмотреть. Потом майор Салин (а он был у нас начальником «абитуры») организовал, громадное ему спасибо, фотографирование у Ила. Теперь стою на фото, худой, молоденький, и Ил так рядом и остался на всю жизнь.
Подошла пора мандатной комиссии. Волновался, хотя имел в активе две пятерки, две четверки за экзамены и первую группу психотбора. На мандатке запомнил сурового полковника с гладко зачесанными назад волосами и шрамом на шее. (Впоследствии это оказался начальник УЛО Рожков. Между собой мы кликали его Рог. И побаивались, кстати). Когда все эти процедуры по приему завершились, еще даже до зачтения приказа о приеме, народу заметно поубавилось. Появились устойчивые знакомые, хотя пока и не друзья.
После мандатки мы с Саней Коробовым, земляком новосибирцем, решили на последние оставшиеся деньги угостить товарищей, отметить, так сказать, это дело. Махнули в самоволку на Старый базар, накупили всяких фруктов, кураги и черносливу в большие газетные кульки.
Возвращаемся через «аппендицит», где многие поколения курсантов до нас стену церкви уже протерли своими кирзачами до дыр. Хлоп через забор, а там стоит капитан Голиков, будущий замполит нашего курса, и нас за шиворот, невзирая на наши оправдания, что, мол, для всех старались. Уже на следующее утро, на построении перед казармой, (а мы уже переехали в казарму, выходящую на Ленинский, между булдырем и церковью), нас майор Салин, начальник абитуры, вывел из строя и сказал слова, после которых жизнь моя рухнула, в глазах потемнело и внутри все оборвалось. Он сказал я сделаю ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ, чтобы ЭТИ ЛЮДИ в училище не попали!!!
Всё, п.ц. Ведь майор сказал майор сделал!
Про Голикова
Был он ростом мал, похож на надувшего грудь и спрятавшего в перья клюв, воробья, отличался тем, что зимой носил форменную шапку глубоко натянутой на уши (или уши глубоко засовывал в шапку) так, что сзади она плотно лежала на воротнике его шинели. Когда хотел тебе что-то сказать, то облекал это в такую сложную словесную форму, что требовался толмач. Его перу принадлежат такие высказывания, произнесенные, в основном, на вечерней поверке, как:
курсант должен быть подтянутым, как струйка!
два курсанта живут в одной тумбочке, и не могут навести в ней порядок!
И незабвенный перл всех времен и народов, произнесенный именно на вечерней поверке
подравняться всем по одной половой щели!
Дело в том, что в нашей казарме полы были сделаны из широких плах, по краям которых мы и равняли носки своих сапог в строю, и на построении иногда один взвод выравнивал носки сапог по одной «половой» щели, а соседний по другой.
Хорошенькое начало!
Наши абитуриентские товарищи занимались неизвестно для нас чем, а мы с Саней занимались рас консервированием карабинов для наших же более удачливых товарищей и паковали свой нехитрый скарб для отъезда домой.
Возле стадиона, за барокамерой, возле мусорки, для нас поставили большую ванну, наполненную машинным маслом, под ней мы по утрам разводили костер из досок и упаковок от тех же карабинов.
Мы подцепляли железными крючьями каждый карабин, опускали их в кипящее масло, затем вынимали на стол, и тряпками стирали размякшую консервацию. Грустные мысли приходили тогда в голову, и какое-то отчаяние уже владело нами.
Мысленно я уже попрощался с училищем.
Жара стоит на улице, жары еще добавляет кипящее в ванне масло. Мы, потные, чумазые, как черти в аду, уже не первый день е ся с карабинами.
Возле стадиона, за барокамерой, возле мусорки, для нас поставили большую ванну, наполненную машинным маслом, под ней мы по утрам разводили костер из досок и упаковок от тех же карабинов.
Мы подцепляли железными крючьями каждый карабин, опускали их в кипящее масло, затем вынимали на стол, и тряпками стирали размякшую консервацию. Грустные мысли приходили тогда в голову, и какое-то отчаяние уже владело нами.
Мысленно я уже попрощался с училищем.
Жара стоит на улице, жары еще добавляет кипящее в ванне масло. Мы, потные, чумазые, как черти в аду, уже не первый день е ся с карабинами.
И тут по дорожке, идущей вокруг стадиона, в широких и коротких брюках, нахмурив кустики черных бровей, короткими шажками к нам приближается.. «Спаситель» собственной персоной, только что Талмуд в руках не держит. Правильно вы подумали, это был майор Сурис. К тому времени он уже, как начальник курса, принял от майора Салина наш курс.
Грозно глянув на этих чумазых «грешников в геенне огненной», он прошел мимо нас, ничего не сказав, только нахмурив и без того торчащие кустистые чёрные брови. На следующий день мы с Саней уже стояли в строю товарищей. Да и карабины как-то внезапно тоже закончились. Так что, мужики, вы и не знали, чьи руки ваше оружие готовили.
Про АКС-47
Потом с этими карабинами мы по отделённо занимались за ангаром УЛО подготовкой к стрельбам. Лежа в сухой, пыльной траве, наводили ствол на условного противника, а командир роты, капитан Скударнов прохаживался рядом, пуская нам в глаза зайчики голенищами своих надраенных «хромачей», и своим пронзительным скрипучим фальцетом командовал: целик мушка!, целик мушка!
14-го августа мы приняли присягу. Начался курс молодого бойца. Целыми днями мы маршировали по расквадраченному белой краской плацу, отрабатывая строевой шаг, повороты, отдание чести на месте и движении, выход из строя и возвращение в строй и т. д. Надо сказать, август в тот год стоял жаркий. И вот как-то раз, отработав строевые приемы с оружием, отделение наше по команде Скударнова присело отдохнуть и обсохнуть на побеленный бордюр в тень развесистых старых кленов, а карабины свои мы ровненько уложили перед собой на асфальт плаца.
И тут со стороны штаба училища летит грузовик, как сейчас помню ЗиЛ-130-й. Выскакивает он с дорожки на плац и, то ли не видя лежащие в тени наши карабины, то ли не успев среагировать, шурует прямо по стволам колесами! Раздается ровный стукоток и стволы наших, уже полюбившихся нам, карабинов загибаются в положение «стрельба из-за угла».
Про начало пути
Стригли нас налысо впервые в бытовке первого этажа. Стриг приглашенный цырульник. Посмотрев на себя в зеркало, мы впервые узнавали, что такое настоящие красивые мужские уши, приставленные к чьей-то уродливой башке. Потом в училищную баню и прощай, «гражданка». Кто особо ценил свою одежду, мог отправить ее домой, кто-то просто выбросил, кто-то приберег в своем чемодане для будущих самоволок. Прямо там, в бане, выдали комплект новенькой, остро пахнущей незнакомым мануфактурным запахом, формы, и такие же душистые сапоги с портянками (пока еще не душистыми).
Подшивали форму аж болели подушечки пальцев. Толстые края погон никак не хотели протыкаться иглой без применения наперстка. Белый подворотничок пришивался долго, с многочисленными поправками, но все равно криво, «курица» на рукаве норовила улететь на совсем другой уровень от края рукава.
Часть курса молодого бойца мне пришлось пропустить из-за гайморита. То ли простыл во время памятного ливня в воде, то ли сказалось нервное напряжение при поступлении. Короче, полежал в нашей санчасти недельку. Промыли пазухи носа и всё, больше по жизни он меня не беспокоил.
Каждое утро санитарка скликала нас из коридора робятыы-ы на завтри-и-и-к!
Потом приходила маленькая, крепенькая врач и заглядывала в нос, непроизвольно прижимаясь ко мне своей высокой, полной грудью, туго обтянутой белоснежным халатом. Мне тоже приходилось после этого туго (кхе кхе). Ну как можно было не влюбиться в нее на все оставшееся в училище время?
А за окном с плаца доносилось буханье училищного духового оркестра наши учились ходить строевым шагом в составе роты и курса.
Замком взводом у меня был Вова Кузнецов. Он поступил в училище из армии, как и Чемодан, Саша Жарков, Вовка Корешков, Саня Белан, Наумов, Тихон и другие. Естественно, выучка военная у них у всех уже была на высоте, поэтому и по назначали их на командные должности сразу, образовав костяк и опору для начальника курса.
Замком взводом у меня был Вова Кузнецов. Он поступил в училище из армии, как и Чемодан, Саша Жарков, Вовка Корешков, Саня Белан, Наумов, Тихон и другие. Естественно, выучка военная у них у всех уже была на высоте, поэтому и по назначали их на командные должности сразу, образовав костяк и опору для начальника курса.
Я вроде не был расп яем, но за что получил от Вовки за три месяца первого курса аж ДЕВЯТНАДЦАТЬ нарядов на кухню вне очереди, до сих пор не могу сказать. Конечно, отходить их все я не смог, но именно столько Вовка мне «впаял»!
Это сильно сказалось на учебе. Во-первых, было много незнакомых специальных предметов. Математика началась «Вышка», сопромат, «тряпки» (материаловедение). На школьной подготовке особо-то не выедешь. А тут после лекций идешь в наряд сампо пропускаешь, а на следующий день пропускаешь вообще все лекции! Итого вылетает два дня теории. В итоге, несмотря на свою «тяму» и старание, я за математику получил просто трояк за семестр.
Это, кстати, мне потом икнулось на выпуске. После сдачи госов на красный диплом мне и еще паре человек предложили пересдать имеющиеся текущие трояки, и получилась бы золотая медаль. Но я решил закончить с красным. Сейчас не знаю, что с ним, с красным то, делать, а так бы куда еще и кучу золота девать было?
Но сразу после 19-ти нарядов меня, к моему сильному удивлению, назначили командиром 73-го классного отделения с присвоением звания «младшой..»! Да и с Вовкой мы всю жизнь были в прекрасных отношениях, как в училище, так и после.
Про телевизор
Первая училищная зима была для всех нас очень тяжелой. Для меня же первый курс вообще остался черным пятном, просто провалом в памяти. После эйфории поступления постоянный жесткий распорядок и различные скотогонки лекции, наряды, зачеты, работы.
Еще и погода выдалась в ту зиму холодная и снежная. По утрам три круга вокруг училища бегом, потом упражнения на плацу. Никаких скидок! Плевались и кашляли, сопли желто зелеными предгайморитными пятнами виднелись везде на снегу. После умывания холодной водой часто, вместо зарядки, бросали снег, чистили территорию огромно-го училища. А снегу в ту зиму, первую зиму нашу в училище, выпало бога-а-а-то. Напротив нашей казармы кусты, растущие в сторону бани, были забросаны снегом выше веток. Кинешь лопату вверх на кучу снега, а ветер ее ф-у-у! всю назад. И работа насмарку. Приходили с уборки территории, снимали сапоги, а они снимались вместе с портянкой примерзала портянка к сапогу. Поставишь такую на батарею, она стоит, как носок, потом от тепла размягчается, расправляется и потихоньку ложится, сушится себе дальше. На плацу курс постоит на построении, потом ушел в УЛО на месте курса про таявшие до асфальта тёмные следы наших ног. Как умудрились не списаться по здоровью уже на первом курсе загадка.