Иван Сергеевич Тургенев
РУДИН
I
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички. На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Она шла не торопясь и как бы наслаждаясь прогулкой. Кругом, по высокой, зыбкой ржи, переливаясь то серебристо-зеленой, то красноватой рябью, с мягким шелестом бежали длинные волны; в вышине звенели жаворонки. Молодая женщина шла из собственного своего села, отстоявшего не более версты от деревеньки, куда она направляла путь; звали ее Александрой Павловной Липиной. Она была вдова, бездетна и довольно богата, жила вместе с своим братом, отставным штабс-ротмистром Сергеем Павлычем Волынцевым. Он не был женат и распоряжался ее имением.
Александра Павловна дошла до деревеньки, остановилась у крайней избушки, весьма ветхой и низкой, и, подозвав своего казачка, велела ему войти в нее и спросить о здоровье хозяйки. Он скоро вернулся в сопровождении дряхлого мужика с белой бородой.
Ну, что? спросила Александра Павловна.
Жива еще проговорил старик.
Можно войти?
Отчего же? Можно.
Александра Павловна вошла в избу. В ней было тесно, и душно, и дымно Кто-то закопошился и застонал на лежанке. Александра Павловна оглянулась и увидела в полумраке желтую и сморщенную голову старушки, повязанной клетчатым платком. Покрытая по самую грудь тяжелым армяком, она дышала с трудом, слабо разводя худыми руками.
Александра Павловна приблизилась к старушке и прикоснулась пальцами до ее лба он так и пылал.
Как ты себя чувствуешь, Матрена? спросила она, наклонившись над лежанкой.
О-ох! простонала старушка, всмотревшись в Александру Павловну. Плохо, плохо, родная! Смертный часик пришел, голубушка!
Бог милостив, Матрена: может быть, ты поправишься. Ты приняла лекарство, которое я тебе прислала?
Старушка тоскливо заохала и не отвечала. Она не расслышала вопроса.
Приняла, проговорил старик, остановившийся у двери.
Александра Павловна обратилась к нему.
Кроме тебя, при ней никого нет? спросила она.
Есть девочка ее внучка, да все вот отлучается. Не посидит: такая егозливая. Воды подать испить бабке и то лень. А я сам стар: куда мне?
Не перевезти ли ее ко мне в больницу?
Нет! зачем в больницу! все одно помирать-то. Пожила довольно; видно, уж так богу угодно. С лежанки не сходит. Где ж ей в больницу! Ее станут поднимать, она и помрет.
Ох, застонала больная, красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты
Старушка умолкла. Она говорила через силу.
Не беспокойся, промолвила Александра Павловна, все будет сделано. Вот я тебе чаю и сахару принесла. Если захочется, выпей Ведь самовар у вас есть? прибавила она, взглянув на старика.
Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно.
Так достань, а то я пришлю свой. Да прикажи внучке, чтобы она не отлучалась. Скажи ей, что это стыдно.
Старик ничего не отвечал, а сверток с чаем и сахаром взял в обе руки.
Ну, прощай, Матрена! проговорила Александра Павловна, я к тебе еще приду, а ты не унывай и лекарство принимай аккуратно
Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.
Дай, барыня, ручку. пролепетала она.
Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб.
Смотри же, сказала она, уходя, старику, лекарство ей давайте непременно, как написано И чаем ее напойте
Старик опять ничего не отвечал и только поклонился.
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно подходило под цвет его одежды.
Здравствуйте, проговорил он с ленивой усмешкой, что это вы тут такое делаете, позвольте узнать?
Я навещала больную А вы откуда, Михайло Михайлыч?
Человек, называвшийся Михайло Михайлычем, посмотрел ей в глаза и опять усмехнулся.
Это вы хорошо делаете, продолжал он, что больную навещаете; только не лучше ли вам ее в больницу перевезти?
Она слишком слаба: ее нельзя тронуть.
А больницу свою вы не намерены уничтожить?
Уничтожить? Зачем?
Да так.
Что за странная мысль! С чего это вам в голову пришло?
Да вы вот с Ласунской все знаетесь и, кажется, находитесь под ее влиянием. А по ее словам, больницы, училища это все пустяки, ненужные выдумки. Благотворение должно быть личное, просвещение тоже: это все дело души так, кажется, она выражается. С чьего это голоса она поет, желал бы я знать?
Александра Павловна засмеялась.
Дарья Михайловна умная женщина, я ее очень люблю и уважаю; но и она может ошибаться, и я не каждому ее слову верю.
И прекрасно делаете, возразил Михайло Михайлыч, все не слезая с дрожек, потому что она сама словам своим плохо верит. А я очень рад, что встретил вас.
А что?
Хорош вопрос! Как будто не всегда приятно вас встретить! Сегодня вы так же свежи и милы, как это утро.
Александра Павловна опять засмеялась.
Чему же вы смеетесь?
Как чему? Если б вы могли видеть, с какой вялой и холодной миной вы произнесли ваш комплимент! Удивляюсь, как вы не зевнули на последнем слове.
С холодной миной Вам все огня нужно; а огонь никуда не годится. Вспыхнет, надымит и погаснет.
И согреет, подхватила Александра Павловна.
Да и обожжет.
Ну, что ж, что обожжет! И это не беда. Все же лучше, чем
А вот я посмотрю, то ли вы заговорите, когда хоть раз хорошенько обожжетесь, перебил ее с досадой Михайло Михайлыч и хлопнул вожжой по лошади. Прощайте!
Михайло Михайлыч, постойте! закричала Александра Павловна, когда вы у нас будете?
Завтра; поклонитесь вашему брату.
И дрожки покатились.
Александра Павловна посмотрела вслед Михайлу Михайловичу.
«Какой мешок!» подумала она. Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из-под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок.
Александра Павловна отправилась тихонько назад по дороге домой. Она шла с опущенными глазами. Близкий топот лошади заставил ее остановиться и поднять голову Ей навстречу ехал ее брат верхом; рядом с ним шел молодой человек небольшого роста, в легоньком сюртучке нараспашку, легоньком галстучке и легонькой серой шляпе, с тросточкой в руке. Он уже давно улыбался Александре Павловне, хотя и видел, что она шла в раздумье, ничего не замечая, а как только она остановилась, подошел к ней и радостно, почти нежно произнес:
Здравствуйте, Александра Павловна, здравствуйте!
А! Константин Диомидыч! здравствуйте! ответила она. Вы от Дарьи Михайловны?
Точно так-с, точно так-с, подхватил с сияющим лицом молодой человек, от Дарьи Михайловны. Дарья Михайловна послала меня к вам-с; я предпочел идти пешком Утро такое чудесное, всего четыре версты расстояния. Я прихожу вас дома нет-с. Мне ваш братец говорит, что вы пошли в Семеновку, и сами собираются в поле; я вот с ними и пошел-с, к вам навстречу. Да-с. Как это приятно!
Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой вдовы. Другая вдова определила его на службу. Вообще дамы средних лет охотно покровительствовали Константину Диомидычу: он умел искать, умел находить в них. Он и теперь жил у богатой помещицы, Дарьи Михайловны Ласунской, в качестве приемыша или нахлебника. Он был весьма ласков, услужлив, чувствителен и втайне сластолюбив, обладал приятным голосом, порядочно играл на фортепьяно и имел привычку, когда говорил с кем-нибудь, так и впиваться в него глазами. Он одевался очень чистенько и платье носил чрезвычайно долго, тщательно выбривал свой широкий подбородок и причесывал волосок к волоску.
Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату.
Александра Павловна выслушала его речь до конца и обратилась к брату.
Сегодня мне все встречи: сейчас я разговаривала с Лежневым.
А, с ним! Он ехал куда-нибудь?
Да; и вообрази, на беговых дрожках, в каком-то полотняном мешке, весь в пыли Какой он чудак!
Да, быть может; только он славный человек.
Кто это? Господин Лежнев? спросил Пандалевский, как бы удивясь.
Да, Михайло Михайлыч Лежнев, возразил Волынцев. Однако прощай, сестра, мне пора ехать в поле: у тебя гречиху сеют. Господин Пандалевский тебя проведет домой
И Волынцев пустил лошадь рысью.
С величайшим удовольствием! воскликнул Константин Диомидыч и предложил Александре Павловне руку.
Она подала ему свою, и оба отправились по дороге в ее усадьбу.
Вести под руку Александру Павловну доставляло, по-видимому, большое удовольствие Константину Диомидычу; он выступал маленькими шагами, улыбался, а восточные глаза его даже покрылись влагой, что, впрочем, с ними случалось нередко: Константину Диомидычу ничего не стоило умилиться и пролить слезу. И кому бы не было приятно вести под руку хорошенькую женщину, молодую и стройную? Об Александре Павловне вся ая губерния единогласно говорила, что она прелесть, и ая губерния не ошибалась. Один ее прямой, чуть-чуть вздернутый носик мог свести с ума любого смертного, не говоря уже о ее бархатных карих глазках, золотисто-русых волосах, ямках на круглых щечках и других красотах. Но лучше всего в ней было выражение ее миловидного лица: доверчивое, добродушное и кроткое, оно и трогало и привлекало. Александра Павловна глядела и смеялась, как ребенок; барыни находили ее простенькой Можно ли было чего-нибудь еще желать?