На этих словах Нина Маратовна показала классу первый том второго издания «Красной книги СССР» из школьной библиотеки. Она заговорила о том, как на животных, занесённых в Красную книгу, запрещено охотиться, и что в местах, где они живут, наша страна старается не строить новые шахты и новые заводы. Олеська слушала, но смотрела уже не на доброе лицо Нины Маратовны, объявлявшей хорошую новость о спасении редких животных, а на малиновую обложку с золотыми буквами, тогда ещё новенькую. «Редкие и находящиеся под угрозой исчезновения виды животных и растений» пояснял красивым столбиком золотой курсив слева от названия.
Олеська слышала выражение «Красная книга» раньше, слышала про какие-то «виды, занесённые в Красную книгу», и смутно догадывалась, что эта книга имеет государственную, то есть волшебную, власть, но до того урока не знала, какую власть и над чем. Кто бы мог подумать, что «виды» это живое? Теперь она поняла, в чём сила Красной книги, и, главное, увидела своими глазами, что эта книга существует не только где-то в Нашей Стране, как Чёрное море, дружба народов и мороженое на палочке, а прямо в руках у Нины Маратовны так близко, что можно потрогать.
Из-за этой близости государственно-волшебная сила первый раз в жизни показалась Олеське управляемой. Эта сила, подумала Олеська, была примерно как электрический ток, служивший признаком двадцатого века на улице Мира.
Никто никогда не мог толком объяснить Олеське, что такое ток, почему он зажигает люстры и оживляет телевизор, но все знали, откуда он берётся (из Теплоэлектростанции), и управлять им было проще простого: щёлкнул выключателем и готово. Красная книга работала похожим образом. Нина Маратовна не объяснила, почему сила Красной книги действует на людей, как она заставляет нашу страну не рыть новые шахты в местах проживания медведей, но источник силы был ясен (Учёные в Экспедициях), и почти ясно было, что именно требуется сделать, чтобы защитить этой силой животное. Надо было занести животное в Красную книгу, то есть напечатать его название в окружении научных слов на больших страницах, которые Олеська потом листала на столе у Нины Маратовны всю перемену, то и дело зачитывая редких животных и самые научные слова столпившимся вокруг одноклассникам.
Не думайте, что Олеська была наивной. О нет, она понимала, что аналогия с выключателем не совсем точна. Кто попало, вроде неё или даже Нины Маратовны, не мог занести животное в Красную книгу это умели только люди, которые печатали книги и жили в Ленинграде. Эти люди, наверное, были как электрики, которые однажды приезжали менять столбы и провода, и на улице Мира больше месяца не было света. Всё это время Олеська собиралась с духом, чтобы спросить электриков о природе тока (они-то уж по-всякому знали), и так и не собралась. Но если бы она встретила людей, печатающих Красную книгу, она бы осмелилась подойти к ним и спросить, потому что они были не как электрики, они-то уж по-всякому не орали и не пахли, как папа с дядей Мишей и дядей Бугром во время пьянки. Они, наоборот, всегда носили свадебные пиджаки, как люди в телевизоре, и говорили «дорогие товарищи» и «добрый вечер».
Не думайте, что Олеська была наивной. О нет, она понимала, что аналогия с выключателем не совсем точна. Кто попало, вроде неё или даже Нины Маратовны, не мог занести животное в Красную книгу это умели только люди, которые печатали книги и жили в Ленинграде. Эти люди, наверное, были как электрики, которые однажды приезжали менять столбы и провода, и на улице Мира больше месяца не было света. Всё это время Олеська собиралась с духом, чтобы спросить электриков о природе тока (они-то уж по-всякому знали), и так и не собралась. Но если бы она встретила людей, печатающих Красную книгу, она бы осмелилась подойти к ним и спросить, потому что они были не как электрики, они-то уж по-всякому не орали и не пахли, как папа с дядей Мишей и дядей Бугром во время пьянки. Они, наоборот, всегда носили свадебные пиджаки, как люди в телевизоре, и говорили «дорогие товарищи» и «добрый вечер».
После уроков Олеська долго представляла, как Нина Маратовна свозит их в Ленинград в место, где печатают Красную книгу. Во втором классе они один раз ездили в Театр юного зрителя, пять часов туда и пять обратно, Олеську тогда укачало, она наблевала на сиденье «Икаруса», водитель визгливо матерился и заставил её тереть сиденье бензиновой тряпкой, и дома ей дали подзатыльник и сказали, что никуда она больше не поедет, пока не перестанет блевать в автобусах. Но Нина Маратовна пообещала, что поговорит с родителями перед следующей поездкой, и в Олеськиных фантазиях этот разговор уже состоялся. Она приехала в Ленинград к издавателям Красной книги, а они как раз издавали новую Красную книгу. У них оставалось место на одной странице, как раз на одно дополнительное животное.
Может, у вас, ребята, есть на примете хорошее животное? спрашивали издаватели.
Олеське очень нравилось выражение «есть на примете», и она тянула руку и говорила:
У меня есть на примете очень хорошее животное!
Животное называлось «сохатый». Олеська знала наверняка, что сохатый редкое животное, потому что дядя Бугор рассказывал папе, что видел в лесу последнего «нормального сохатого» «хер знает когда». При этом сохатого пока точно не было в Красной книге Олеська проверила по алфавиту. Она никогда не видела фотографий или рисунков сохатого, но, насколько она могла судить, сохатый был как лось, только раза в два больше и величественней, с кустистыми рогами до второго этажа. Наверно, поэтому почти всех сохатых уже перестреляли охотники вроде дяди Бугра. Сохатого надо было обязательно занести в Красную книгу, чтоб его перестали убивать и чтобы в его лесах не строили заводы и шахты.
Перед сном, несмотря на промозглый осенний дождь, Олеська побежала по-большому не в помойное ведро в кладовке, а в сортир на улице. Он стоял между дровяными сараями и обслуживал все четыре семьи из нашего дома. Там было два очка, разделённых щелястой перегородкой.
На Олеськино счастье, второе очко пустовало. Никто оттуда не кряхтел. Было темно и тихо, только по рубероидной крыше постукивали частые капли. Удостоверившись, что никто её не слышит, Олеська произнесла заветную фразу вслух:
Сохатый занесён в Красную книгу.
Слова были такие весомые и вкусные, что она сразу же повторила их погромче:
Сохатый занесён в Красную книгу!
Она повторила их ещё несколько раз, пока машинально комкала и разминала в руках газету «Известия», нарезанную на щедрые восьмушки, и применяла её по главному назначению. Потом она слезла с очка и минут пять стояла молча в пахучей сырой темноте, слушая шум дождя и наблюдая сквозь щёлку в двери, как за белой занавеской в жёлтом прямоугольнике окна хлопочет силуэт тёти Гали Тимохиной. Тимохины жили в квартире между нашей и Олеськиной, у них был сын, который четыре года спустя жестоко влюбился в Юльку Соловьёву, а ещё через четыре погиб в Чечне, но Олеська не знала ничего о будущем, кроме того, что ей хотелось побыстрее вырасти, уехать в Ленинград и стать человеком, издающим Красную книгу.
Тетрадка
На следующий день Олеська долго караулила подходящий момент. Четвёртым и пятым уроком были труды, их вели другие учителя, и это, с одной стороны, расстраивало Олеськин план, а с другой давало шанс, потому что если смотаться с трудов пораньше, можно было подловить Нину Маратовну где-нибудь возле учительской и поговорить с ней вообще без одноклассников.
Как на удачу, в тот день у них была не готовка с последующим кормлением мальчиков в стиле «глава семьи пришёл с работы», а кройка и шитьё. Тётя Лена, Олеськина мама, работала в ателье портнихой, брала много халтуры на дом, и всё семейное шитьё и штопанье, от папиных трусов до Дрюшиных распашонок, лежало на дочерях. Вернее, чаще всего на Олеське, потому что Вика свою долю начала спихивать на младшую сестру, едва та научилась относительно крепко держать иголку и ножницы.
В общем, Олеська выполнила задание в два раза быстрей остальных, к началу пятого урока. Трудовичка похвалила её и хотела заставить помогать одноклассницам. Олеська не стала качать права (качание прав никому никогда не помогало ни в школе, ни на улице Мира), она просто наврала на скорую руку, что ей нужно забрать Андрюшу из садика, Вика сегодня не может.
Меня выпорют иначе, добавила она для верности.
Трудовичка сдалась. Она не знала, может ли Вика забрать Андрюшу, но знала, каких детей бьют ремнями и скакалками, а каких ладошкой шлёпают. Все учителя это знали, кроме физкультурника Степаныча, для которого все дети были одинаковые: спортинвентарь «ребёнок» в наборах по 2530 штук, размер от малого до крупного. Даже Туранчокс знала, кого дома бьют, хотя ей, кажется, наплевать было.
Улизнув с трудов, Олеська первым делом заглянула в свой кабинет, девятый. Тут ей опять повезло. В девятый не поставили другой класс на пятый урок, а у Нины Маратовны было окно перед продлёнкой. Она сидела за своим столом возле фикуса, думала о болезни мужа и проверяла тетрадки так же машинально, как Олеська разминала восьмушки газеты «Известия» накануне.
Олеся? Нина Маратовна отложила ручку и улыбнулась. Случилось что-то?
Олеська замотала головой.
Я передник для мишки сшила первей всех, Майя Григорьна меня отпустила. Я к вам на секундочку, можно?
Нина Маратовна сказала, что конечно можно. Олеська подошла к ней, поставила на пол портфель и взялась обеими руками за краешек стола, так что на виду остались только два больших пальца, украшенных царапинами, уколами, фломастером и позавчерашней зелёнкой.
У неё был заготовленный вопрос, но вдруг не нашлось смелости его задать. За спиной Нины Маратовны стоял книжный шкаф со стеклянными дверцами, а в шкафу четыре шеренги книг с разномастными корешками, и Олеська чувствовала себя голой рядом с этими книгами. Они как будто стыдили её за дурацкую мечту. Всё, что казалось таким сбыточным под стук вечернего дождя, теперь отодвинулось в самую дальнюю даль Нашей Страны, куда-то за озеро Байкал или на Красную площадь.
Нина Маратна, сказала она наконец, разглядывая обгрызенный ноготь у себя на большом пальце. А где нужно учиться, чтобы издавать книги? Чтоб
Она набрала в лёгкие много воздуха, покраснела и умолкла, стесняясь продолжать. Зажмурилась даже ненадолго. Это помогло во мраке слова будто сами выпали изо рта:
чтобы вот, ну например, Красную книгу издавать? Про животных? Это в Ленграде, да? В институте?
Она добавила про Ленинград и институт, чтобы Нина Маратовна не подумала, что она, Олеська, не представляет себе, каких нечеловеческих усилий это требует стать издавателем Красной книги.
Ты книги хочешь печатать, когда вырастешь? спросила Нина Маратовна очень серьёзно. Хочешь в типографии работать, где книги печатают?
Олеська не была уверена, что хочет работать именно в «типографии», но всё же кивнула.