И вот всю жизнь я пью какую-то жидкость из этого стаканчика. Чувствую своеобразный вкус. Только что понять не могу.
Какая-то видимая только мне чайка крикнула слышимым только мне голосом слово «рай». На самом деле это был скрип двери. Вышла вахтерша в белом халате и что-то сказала мне.
Что? переспросил я.
Заходим! Уже одиннадцать. Повторила она.
Я втоптал окурок в землю, превращая его в бумажно-ватно-табачное крошево, и зашел внутрь.
Идя по коридору к своей комнате, я думал: «чайки в действительности всегда кричат слово рай. Может, они знают, что это такое?»
Я усмехнулся начавшемуся бреду и стал заниматься своими привычными, бесполезными и бесславными делами, о которых завтра никто и не вспомнит. Даже я. Я вспоминал, что скоро переезжаю обратно в общежитие.
* * * *
Общежитие.
За окном бушевала осень. Солнце то выглядывало из-за быстрых туч, то снова в них куталось и от этого освещение мерцало, как от сломанной мигающей дневной лампы.
А по комнате были разбросаны многочисленные пивные бутылки, клубы пыли катались от сквозняка по полу, как перекати-поле в пустыне, и все вокруг: стены, тумбочки, кровати, стулья, столы, и прочее, хотя и стояло, но выглядело так, будто вот-вот развалится. И это мой дом Общежитие на выходных было пустым и вселенски пьяным. Сосед по комнате мило дрых на своей койке в противоположном углу после пятничной пьянки. Вчера им было весело, а я, игнорируя их и их громкие посиделки, пытался спать. И у меня даже получалось.
Сейчас я как всегда размышлял. И как всегда размышления, в виду моего прогрессирующего эгоцентризма, не выходило за пределы «о себе». И от этой невозможности постоянно чесался затылок.
Я сидел на своей койке, под окном, из щелей которого постоянно тянуло холодом, из-за чего я никак не мог выздороветь. Хотел заклеить эти щели, но ни лента с утеплителем, ни даже скотч на клее «моменте» не держались из-за отстающей старой краски. И я передумал заклеивать окна. Видимо, не очень-то и хотел. Проще было все время быть простуженным, просквоженным, с ноющими костями спины и кашлем. Наверное, так.
Кругом была такая разруха, что ничего не хотелось делать, кроме как часами пялиться в окно или курить, читая книги.
Сидел я и вспоминал все обо всех, чувствуя себя дедушкой в доме престарелых. Почки ныли также, и мысли были схожие, наверное.
Сначала вспомнил одну девушку, которая в прошлом году вела у нас тренинги по сплочению коллектива в учебной группе. Чуткая такая, мы ее любили. Она нам сильно помогала. Всем и каждому, кто хотел ее помощи. И ассоциировалась она у меня по внешности с коалой. Хотя, если задуматься, не только по внешности Но, когда первый семестр первого года кончился, все ее позабыли. Вернее, я позабыл, так как за других думать не берусь. Просто никто про нее не говорил, несмотря на все, что она для нас сделала, и для меня лично. Все чувствовали, будто она своя. Вся такая своя. Какие упражнения делали мы в группе, как она говорила, все это я помню. Жаль, что так вышло, думал я. Но дальше банального «жаль» мысли и чувства не пошли. Да и что я могу сделать? Вернуть ее? Да, она могла бы вести тренинги по субботам, но Черта с два! Видимо, для меня, да и, по-видимости, для всех, важнее личное время, нежели опостылевшая группа.
Та же история, что и с заклейкой окон. И таких историй немало. И вывод пришел как бы сам собой:
Мы говорим «жаль, что так выходит», но ничего не делаем для того, чтобы выходило по-другому.
В этой сермяжной истине заключен вопрос, который никогда не найдет ответа:
Почему? Почему мы всегда находим дурацкие отговорки, говорим, что нам лень, что есть другие дела в конце концов отвечаем на этот вопрос «почему?» другим вопросом, риторичным: «Зачем?» И внутри нас разворачивается диалог, хотя и не всегда осознаваемый.
Как «Зачем»? Чтобы не было так жаль!
Да не так уж сильно и жаль
Но ведь можно же сделать лучше!
Не факт, что будет лучше
И этот диалог своей бесконечностью заводит нас в тупик.
Однако бывают случаи-исключения, если никакие «зачем?», «лень», «дела поважнее» не могут побороть «Почему?» «Почему бы и нет?», если нам этого действительно хочется.
Так и меня завел в тупик, и мышле-памать мигрировала в другое пространство и время. Куда уже не помню, так как сразу после воспоминаний, всплыл тот же вывод. Так сказать афоризм моего дня
Так и вся жизнь. А пока «жаль, что так вышло»
Дым вылетел изо рта, и его безвозвратно засосало в щель окна. Ну и неважно. Думал о предстоящем дне, наполненным заранее чем-то и кем-то. Мысль о наполненности дня казалась глупейшей из всех, потому что день, как ни старайся заполнен будет. Спишь ли ты заполняешь день сном, работаешь ли работой. Пустота, в конце концов тоже есть заполнитель.
И мысль эта была тише, чем дешевые попсовые песни, что брякали на мобильниках девиц в конце семидесятиметрового коридора. Тише, чем шуршание щетины о воротник джемпера при повороте головы в их сторону. И даже тише, чем свист ветра в бесконечных щелях окон. Тише и бессмысленней.
Я, по своему обычаю, постирал носки, почистил зубы и лег спать в два часа ночи. Как всегда не заботясь о том, в каком состоянии буду завтра, то есть сегодня, проснувшись в семь тридцать.
Кругом царила беспроглядная тьма сонной пустоты, несмотря на сидевших у нашей комнаты пьяных девушек. Они курили, опершись другу на спину и слушали песни, тупее которых я даже ничего не мог представить что-то вроде «я хочу быть только с тобою», сочиненное людьми, не умеющими выражать своих чувств. Быть может, мне показалось, что вокруг царила тьма, ведь я валился с ног от желания спать, поэтому тьма эта, вероятно, была в моих глазах.
Сегодня, или вчера одна из тех девиц сказала мне ни с того ни с сего, когда я курил у своей комнаты.
Почему не заходишь ко мне?
А должен был бы? Я изобразил ухмылку.
Ну, посидели бы, чайку попили.
Заходить к ней я и не собирался и поэтому не знал, что ей ответить.
Может, как-нибудь зайду. Ничего более подходящего для ухода от ответа на недвусмысленный вопрос я не нашел.
Ждем, значит.
Мне не понравилась последняя ее реплика, но я ее проигнорировал и пошел по своим делам. Кто она мне, чтобы я к ней заходил и чаек пил? Нет, я конечно понимаю, она слишком одинока для отсутствия секса, но ничего поделать я не мог. У меня было кого осчастливливать.
Так я поднял одеяло, прямое и шершавое как лист фанеры, лег под него и укрылся, под мысль, точно под песню, о том, что когда-то хотел купить планшет для рисования на компьютере. И это желание почему-то почудилось сродни желанию моего знакомого купить телевизор за тридцать девять тысяч девятьсот девяносто рублей.
Лег и понял, что девицы из коридора мигрировали, вероятно, к себе в комнату. И кроме тьмы все вокруг поплыло невесть куда. И мысли мои стали чуть громче, по сравнению с этой вселенской тишиной. Мерещилось, будто во всем мире кроме сопения носами соседей по комнате и скрипа железной кровати никаких звуков больше просто-напросто не существует.
Мое сознание закатилось куда-то под одеяло, а может даже под простыню, и я провалился в забытье.
* * * *
Я вхожу в помещение складов. Я здесь бываю часто, когда захожу за деталями. Кручу тонкую ручку под потолком. Включается лампа накаливания. Колеблется свет. И меня сопровождает мысль о том, что электростанция сама снабжается током сильно изменчивого напряжения, тогда как в городе оно постоянное.
Наша электростанция, как сапожник без сапог, говоря по-простому.
Появилось много сложной работы. Все дело в том, что ветра практически нет, а энергию откуда-то брать надо. Вот и приходится усиливать генератор дополнительными «хорошими» запчастями. Вдруг я замечаю звук главного, верхнего, винта.
Мое сознание закатилось куда-то под одеяло, а может даже под простыню, и я провалился в забытье.
* * * *
Я вхожу в помещение складов. Я здесь бываю часто, когда захожу за деталями. Кручу тонкую ручку под потолком. Включается лампа накаливания. Колеблется свет. И меня сопровождает мысль о том, что электростанция сама снабжается током сильно изменчивого напряжения, тогда как в городе оно постоянное.
Наша электростанция, как сапожник без сапог, говоря по-простому.
Появилось много сложной работы. Все дело в том, что ветра практически нет, а энергию откуда-то брать надо. Вот и приходится усиливать генератор дополнительными «хорошими» запчастями. Вдруг я замечаю звук главного, верхнего, винта.
Долгое шшшуррххх шшшшууууррррррх шшшурххххххххххххххх
Вращение все медленней и медленней. Звук точно как огромной мокрой тряпкой протирают огромное металлическое ведро. Если бы винт был живым, я бы назвал этот «шурх» гортанным.
Я стою и, насвистывая Скрябина, подыскиваю детали. Насвистывать Скрябина нелегко. Почти невозможно. Но, по-моему, у меня получается. И я этому чрезмерно рад. Даже заулыбался. И, несмотря на улыбку, у меня выходит довольно неплохо. Я полагаю, многие, кто слышал мелодию солирующего инструмента, узнали бы ее из моих уст. Замолчав на секунду, я выбираю нужную коробку и отмечаю, что как раз в этом месте должна быть пауза.
Но винт не дает мне покоя. Ладно бы, что он крутился все медленнее, к этому мы все привыкли, так он крутится все громче и громче! И меня это беспокоит.
Что с винтом? Я спускаюсь на этаж ниже, догоняя Рчедлу.
Ничего, а что? Удивляется она.
Винт что-то как-то слишком громко шумит.
Наверное, смазать маслом надо
Она делает еще пару движений губами, но безумный звон в ушах не дает мне узнать их значения. Я куда-то лечу во тьме. Удар о стену. Руки следуют за головой. Звон стихает. Тишина. Откуда-то веет запах гари. Куда делась Рчедла? Ничего не вижу. Где я вообще? Пол подо мной переворачивается, как будто рука, в которой я сидел и которая меня скинула. Сердце ёкает в груди. Тяжелые бревна, пыль, побелка, труха и мое тело летит кубарем вниз. Я падаю и меня огревает тяжелая дубина по хребту. Голова будто взрывается, и я, издавая истошный вопль, умудряюсь посмотреть вверх. Только спустя с минуту я наконец понимаю, что вижу. Гнутые конструкции, огонь. Генератор, который весит двадцать тонн, висит на одной опорке прямо надо мной. Сквозь зияющие дыры в стенах просматривается обглоданный взрывом винт.
Я бессильно пытаюсь сбросить с себя упавшую балку, но она слишком тяжелая, мне не поднять ее одному. Мелькает юбка и руки, видимо, Рчедлы, хватаются за балку и тянут. Однако проку от этого нет