Испуганную женщину, Лейла уже поняла, что дрожала несчастная не от холода, спросили имя, домашний адрес, в котором при ответе отсутствовала улица и название таковой. Следователь, столь веселый своей венгерской жизнью до сего момента, в секунду изменился лицом и голосом, превратившись в разъяренного недоеданием леопарда, вскочил с места, и, прыжком, почти животным, оказавшись рядом с женщиной, глядя ей в глаза шипел: «Ты название улицы, на которой живешь, забыла?». Лейла почувствовала, как от ярости ли, от обиды ли за неудобного следователя, за женщину ли, сердце злобно заколотилось, голос почти пропал, но она все же тихо, почти шепотом, тряся при этом следовательскую руку пробормотала: «В Молдавии не во всех деревнях у улиц есть названия». Следователь с минуту глядя на Лейлу, пытаясь понять сказанное, и, вполне доверяя ей, выпрямился, и молча направился к компьютеру. Женщину трясло все больше, Лейла тихо уговаривала ее не бояться она уже поняла, что несчастная не жертва преступления, она из тех, кто пытается через леса-горы-долины и прочие красоты природы, выбраться в страны, где ждет ее лучшая жизнь, она та, кого переправляют в италии, греции и прочие страны, благополучными считающиеся трафиком. Лейла почти начала размышлять над судьбами людей, решившихся на подобный путь, когда ответ женщины на следующий вопрос следователя обернулся театром жестокой драмы. На вопрос, куда она шла через границу венгерскую, женщина тихо ответила: «В Австралию». Лейла поняла сразу, что перепутала не окончившая и шести классов допрашиваемая, Австралию с Австрией границу которой она и пыталась перейти пешком, но, оба веселых профессией своей, дающей возможность развлекаться почти ежедневно цирком живым, следователя, уже злобно хохотали, переспрашивая: «Куда?». Лейла пыталась вставить в разрывающий маленькую комнату с грязными стенами хохот, что, конечно, женщина имела в виду Австрию, но ее прервали грубым: «Мы не можем ваши предположения в протокол записывать, мы записываем ответы вот этих». Кого этих не было закончено, но ничего хорошего под «этими» не подразумевал говорящий, потому, Лейла была вынуждена повторить вопрос. Женщина на стуле, что к полу навсегда, так же твердо, как и до этого, ответила: «В Австралию». Следователи, уже счастливые начинающимся представлением, радостно хохотали, пока первый, пришедший в себя, не вскочил все тем же леопардом, подлетел в секунду к женщине, не понимающей, что происходит она говорила правду, схватил ее за предплечье и потащил к весящей на стене карте мира. Лейле думалось зачем карта на убого-грязной стене комнаты допросов, видимо, для них гордых следователей, дабы знать, где Молдавия, где Венгрия Размышления Лейлы прервали истошные и перченые смехом крики следователя: «Покажи мне, где Австралия?». Лейла тихо перевела женщине вопрос. Та смотрела на карту глазами, полными слез, тихо повторяя: «Я не знаю». Лейле становился невыносим театр, в котором играли жизнью людей, которой у тех, на самом то деле не было, и она, уже вполне вернувшимся в состояние звучное голосом, обратилась к обоим следователям: «Что вам непонятно, она закончила пять классов школы, не знает она, где на карте Австрия, Венгрия, да и где ее Молдавия не знает». Следователи замолчали и с минуту разглядывали Лейлу, словно та только выпрыгнула со страницы мужского журнала, обнаженной и фотошопом красивой. Пришедший в себя первым, повернувшись снова к пытаемой, уже тише, спросил: «Где Молдавия на карте?». Слезы ручьями и каплями куда-то на грязный пол полились из глаз женщины, тут же вытиравшей сжатой в кулак рукой нос, и тихо шепчащей: «не знаю, я не знаю». Следователи хором рук указали плачущей сесть на стул, что к полу навсегда, сами молча уселись на свои места. О чем они думали, Лейла не знала, да и неинтересны ей были радостные полуживотные: достав пачку носовых платков из сумки, она протянула ее женщине, и, уже смелее, без перевода в сторону леопардов, пыталась ее успокоить: «Не бойтесь, они просто вопросы зададут и отвезут вас на границу, домой отправят, назад. Вы им не нужны, им нужны те, кто вас всех переправляет, не плачьте». Женщина согласно кивая, высмаркивалась, вытирала глаза, и, наконец, перестав дрожать, в молчании уставилась на следователей в явном ожидании вопросов, тех, после которых ее отпустят. Ставшие унылыми за отсутствием возможности продолжения цирка необразованной нелепости женщины, следователи сухо задавали вопросы, кивали головами непонятно что пытаясь этим ослиным движением выразить. Женщина рассказывала, отвечая на вопросы, спокойно, даже пытаясь вспомнить детали. Рассказала она, как сказала ей деревенская ее подруга, что в Кишеневе есть фирмы, которые помогают людям, особенно женщинам, найти работу в странах хороших, с зарплатой, им, молдаванам, невиданной, что видела та объявление в некой газете «Маклер», которую и дала подруге. Позвонив по телефону в газете, она услышала объяснения, куда приехать, чтобы сделать паспорт, что и сделала. Паспорт был готов быстро через две недели, стояла в нем виза в Венгрию, куда их и повезли, после встречи всего через два дня, на автобусном вокзале Кишенева, где перед микроавтобусом белого цвета стоял доброго вида молодой человек, собиравший с каждого прибывшего по тысяче две тысячи долларов кому сколько посчастливилось получить под двадцать процентов в месяц у тех, специальных людей, к которым сама же фирма и отправляла, мол, в долг дают они, и паспорта, с объяснением, что лучше, если все они будут у него. Дальше рассказ женщины сбивался, становился неуправляемым даже следовательскими вопросами: после проверки на венгерской границе все сливалось в долгое путешествие с пересадками по двое уже из багажника одной машины в багажник другой, перевозами в разные места, где она встречала других таких же едущих на работу в Италию, Грецию, Испанию. Ее приводили и оставляли с незнакомыми, мечтающими о новой жизни, в закрытых комнатах разных домов, с занавешанными окнами, смотреть в которые было запрещено: арестуют. Перевозили ее с места на место около двух недель, пока не выгрузили из багажника ночью в лесу, где уже ждала группа из человек пятнадцати. Им раздали отобранные ранее документы и приказали идти строго за тем самым молодым человеком доброго вида, что собирал деньги на кишеневском автовокзале. Также было им сказано молчать просто идти, не разговаривая, если увидят свет в темноте, тут же ложиться на землю. Шли они примерно два часа, когда увидели слепящий свет, словно весь лес осветился им, и услышали крики. Женщина, давая понять, что это все, что она знает и помнит, замолчала. Лейла, повернувшись к следователем, попросила принести ей воды, и когда один из них направился в сторону двери, добавила: «И женщине принесите, четыре часа сидим». Лейле не нужна была вода, она просто поняла из рассказа женщины, что та не ела и не пила ничего последние двадцать четыре часа, пыталась хоть как-то облегчить состояние несчастной. Следователь вернулся в грязно-белую комнату, за ним следом в нее вошел молодой человек в форме с маленькими бутылками воды, стаканами и чем-то, похожим на печенье. Лейла подвинула все принесенное ближе к женщине. Та, смущаясь, но больше удивленно, спросила: «Можно?». Лейла подвинула воду и похожесть печенья еще ближе к женщине, и молча кивнула.
Следователи, то ли от усталости вопросной, то ли в грусти от судеб поведанных, молча курили, ожидая, пока женщина покончит с печеньем и водой. Лейла надеялась, что вопросы закончились, теперь они отпечатают свои глупые протоколы, которые всем надлежит подписать, и через полтора часа новой попытки убить ее дорогой, она будет дома. Лейла посмотрела на часы: о доме речи быть не могло почти восемь утра. Она удивлено посмотрела в окно: было серо-светло, новый день наступал дождивым слякотным воздухом. Лейле почти стало грустно, но, всповнив рассказ женщины, в очередной раз представив, как пятнадцать безсудьбенных шли по слякотной венгерской земле в никуда, в надежду, в представленное ими будущее, раскрашенное в яркие краски собирающими за будущее это по тысяче-две долларов, ей стало стыдно грустить о погоде, о жизни с валяющимся на кровати сутками ненужном ей мужчине, собственная жизнь снова показалась Лейле чудом, сказкой, которую нечто так старательно старалось ей подарить всегда.
Лейла вздрогнула от неожиданного следовательского: «Продолжим, дамы?», она не могла понять, что и о чем он может и хочет продолжить, но, повернулась, в ожидании вопроса. Следующие два часа они все провели в попытке одни выяснить, другая вспомнить, каким был тот, доброго вида молодой человек, что собирал деньги и паспорта, а позже вел их через леса венгерские к мечте, как звали его, с пояснениями на ответ женщины о незнании ей имени, что, возможно, кто-то другой называл его как-то, сколько раз он говорил по телефону в дороге, о чем говорил, на каких языках, как выглядел да как был одет. Не выудив из уставшей женщины никаких особых примет проводника, кроме огромных зеленых резиновых сапог, купленных им при остановке сразу после пересечения венгерской границы в большом магазине, где он покупал хлеб для них, следователи вдвоем кинулись в сторону решетчатого коридора, крича кому то в нем ли, в здании ли вообще вопросом: «Какой супермаркет ближайший к границе?». У Лейлы болела голова, ей очень хотелось чашку кофе, ей очень хотелось выбежать из грязной комнаты со стулом к полу навсегда и несчастной женщиной, почти теряющей сознание от усталости, туда, в сторону решетчатого коридора, где дверь на воздух, в ее обычную жизнь. Ей было все равно какой сумпермаркет ближайший к границе, и зачем следователям это знать, как звали доброго вида проводника в зеленых резиновых сапогах и сколько раз он говорил по телефону: она хотела, чтобы все это просто закончилось женщину отправили домой, в Молдавию, и освободили ее, Лейлу. Глядя на входящих в комнату довольных следователей, Лейла, все же спросила, зачем им супермаркет. На этот раз они смотрели на нее, как на очень глупую модель мужских журналов, пока один, рассмеявшись ее очевидной глупости, снисходителько не изрек: «Ловить там будем, раз они останавливаются». Лейла не сдержалась и быстро, но устало-тихо пробормотала: «Зачем вам супермаркеты, зачем вам как его звали, она же сказала в газете «Маклер» объявление было, найдите вы эту газету в интернете, там телефоны, связывайтесь с Молдавией, и поймаете всех, не мучая бедных людей, которые ничего плохого не сделали». Следователи, уже начавшие распечатывать протокол в количестве экземпляров, привышающем всех присутствующих вдвое, молча смотрели на Лейлу. Она развела руками и отвернулась к женщине. Та просяще спросила: «Теперь все, меня домой отправят?». Лейла кивнула, добавив: «Только протокол подпишем». Женщина неожиданно изменилась в лице, руки ее задрожали как шесть часов назад, глаза в секунды наполнились слезами обиды. Она смотрела на Лейлу так, словно та была виновата во всех ее бедах, несчастной жизни и злобно шептала: «Я не буду ничего подписывать, вы что не понимаете, у меня семья там, вы не понимаете меня убьют». Лейла устало перевела услышанное вопроснику из двух человек. Реакции особой чего Лейла боялась, завление не вызвало один из следователей шлепком приземлив пачку распечатанных протоколов прочеканил: «Бояться нужно было раньше и просить давать показания как безымянный свидетель, теперь поздно. Не подпишите здесь останетесь». Лейла хотела, очень хотела сказать мучителю, что перед началом допроса надо было бы сказать об этом женщине, но усталость победила, она промолчала, чувствуя вину, но, зная, что скажи она подобное врядли они примутся перепечатывать протоколы, а если и примутся, сидеть им всем здесь еще долгих часа два. Пока Лейла терзала себя, женщина уже коряво рука ее все еще дрожала выводила имя на первом листе. Лейла подошла, чтобы помочь ей, показывая, где на всех этих листах должна стоять подпись допрошенного и удивленно, как ребенок, никогда не видевший людей с темной кожей вопрошает «что это», уставилась в бумаги: на каждом листе стояло и ее, Лейлы, полное имя, и полный домашний адрес. Она повернулась к скучающим за сигаретами мужчинам: «Адрес то мой зачем на каждой странице?». Улыбнувшись, один из них ответил: « Не бойтесь, они не запомнят, да и пока не проводников допрашиваем».