Земля, кормилица моя,
Ее всегда недоставало,
И вся крестьянская семья
О ней мечтала.
Крестьянин груб с детьми, женой,
Почтителен он с Богом,
А вот, любовь его с землей,
Нам говорит о многом!
Руками мнет, вдыхает запах,
Потом берется и за плуг.
И, кажется, землей пропах он,
Она и счастье, и недуг.
Он за нее пойдет в огонь,
И будет смертно биться,
Родимую, ее не тронь,
Она его землица!
Семья растет, растут сыны,
А где им взять наделы?
Ночь подойдет и тяжки сны,
Чтобы такое сделать?
По окончании полевых работ он отправлялся с товарами, взятыми у местного купца Котельникова М. М., по югу России, Товар был простым, но нужным в крестьянском хозяйстве: косы, серпы, мыло, клеенка. Если у покупателя не было денег на покупку, товар продавался в долг, Покупатель в специальной тетради против своей фамилии ставил свою подпись, а если был неграмотным, то ставил отпечаток своего большого пальца правой рука. После уборки урожая и продажи его крестьянами, у тех появлялись деньги, чтобы рассчитаться за купленное в кредит.
Мой дед отправлялся вновь в путь, это называлось править долги. Такие поездки давали около 2025 рублей дохода, а это стоимость двух коров по ценам того времени.
По окончании полевых работ он отправлялся с товарами, взятыми у местного купца Котельникова М. М., по югу России, Товар был простым, но нужным в крестьянском хозяйстве: косы, серпы, мыло, клеенка. Если у покупателя не было денег на покупку, товар продавался в долг, Покупатель в специальной тетради против своей фамилии ставил свою подпись, а если был неграмотным, то ставил отпечаток своего большого пальца правой рука. После уборки урожая и продажи его крестьянами, у тех появлялись деньги, чтобы рассчитаться за купленное в кредит.
Мой дед отправлялся вновь в путь, это называлось править долги. Такие поездки давали около 2025 рублей дохода, а это стоимость двух коров по ценам того времени.
Повсюду возникал извоз,
Сезонная работа,
Крестьянский движется обоз,
Возьмут ли где-то, что-то?
Жара дурманящая, в воздухе пыль,
Катится деда подвода
Справа и слева бурьян, да ковыль,
Чаша небесного свода.
Рот пересох, струйками пот,
Рубахой его вытирает.
Пора бы поесть, подтянуло живот,
Он о еде намекает.
Степь под Тамбовом, Царицын и Сальск,
К ним добирался сквозь степи,
А дома семейка его осталась
Жена и любимые дети.
Вдали на пригорке большое село,
Продаст там клеенку и косы,
В калмыцкие степи его занесло.
Куда его только не носит.
Сложное материальное положение семьи Мелиховых, заставило и мою бабушку, Анну Евгеньевну, искать побочные заработки, и тут, она воспользовалась Божьим даром излечивать недуги страждущих людей. Теперь, будучи преклонного возраста, и являясь врачом- патологоанатомом, я понимаю, что бабушка использовала приемы лечебного массажа (я в детстве испытал его, когда она у меня лечила лакунарную ангину, после того, как все медицинские средства, рекомендованные врачами, облегчения не давали), многие травяные настои. Все это сопровождалось чтением молитв бабушкой и при полном отсутствии посторонних лиц, в том числе и родителей.
И дед Максим не досыпал,
И бабушка трудилась,
Ей Бог такое чувство дал,
Когда ему молилась
Снимала хворь своей рукой,
Настоем и отваром,
Нарушен в доме был покой,
(Трудилась хоть недаром).
Она могла в глухую ночь,
Не предъявив условий,
Идти к больному и помочь
Всем лицам, всех сословий.
И слава по селу плыла
Ее повсюду ждали,
Но с бедных денег не брала,
Богатые давали!
Зерно, муку, пшено и мед,
Платки, отрезы ситца.
Коли от сердца, то берет,
От злобы не годиться!
Бывало, скажет: «Бог мог дать,
И дал мне без оплаты,
С людей я деньги стану брать,
Дар заберет обратно!»
В селе не было акушерки, бабушка принимала новорожденных, и у бедных, и у богатых, а за это полагались подарки, чтобы дитя было живым и здоровым, Подарки порой были богатыми. Она ухаживала и за больными сыпным и брюшным тифом. Дед Максим так боялся, что она принесет заразу в дом, на что бабушка отвечала: «Все в руце божьей, не даст, не заболею!»
И что удивительно, тифами переболело все село, за исключением семьи Мелиховых. Бабушка заразы домой не принесла. Впрочем, забегая вперед, скажу, что она за свои прожитые 104 года никогда ничем не болела, не было у нее ни насморка, ни простудного заболевания. Бывали случаи, когда заработки иссякали, тогда собирали мою мать, Наталью (она была малым ребенком), и направляли к Беловым. Обували в разбитые ботинки, зная, что дед Евгений не отпустит внучку, не починив их. Мать моя была смышленым и льстивым ребенком. Приходя к своим дедушке и бабушке, она никогда не начинала с просьб, а начинала с того, что предлагала бабушке и дедушке поискать в их головах (по-видимому, насекомых). В крестьянских семьях тогда это было принято. Занимались этим, перебирая и разглаживая волосы и тогда, когда в головах и не было насекомых. Надавав ей за заботу орехов, жареных семечек и конфет, ее отправляли назад, домой, дав требуемую сумму. Истине ради, возврата сумм не наблюдалось. Семья Мелиховых, кроме родителей, насчитывала пятеро крепких и здоровых детей: двух сыновей, Ивана и Михаила, и трех дочерей Пелагею, Наталью и Ирину. Дети взрослели. А тут подошла и революция, и вслед за ней гражданская война Сыновья Иван и Михаил пошли в Красную армию (уговорил их сделать это мой отец Котельников. Петр Иосифович). А старшая дочь Пелагея вышла замуж за офицера царской армии. Дед, как один из самых грамотных на селе, был избран старостой. Тут ему пришлось довольно туго, слишком уж часто менялась власть на селе. Когда в село входили красные, дочь Пелагея бежала из села Пушкарное в село Жадино со своими пожитками, а дед ходил «козырем», два сына в Красной армии это факт. Когда приходили белые, защиту оказывала родня со стороны зятя, белого офицера. Иногда бывало и так, что приходили такие, каких ни к красным, ни к белым отнести было нельзя. Об одном таком случае, я и расскажу, он произошел в 1919 году в январе месяце
С каждым днем Максим Васильевич слабел, все чаще оставался дома, а в теплое время года сидел в саду и курил самокрутку. Наступил день, когда он уже не смог скрутить ее и попросил сделать это дочь Наталью. Та скрутила, раскурила и дала отцу, он потянул и бросил со словами:
«Больше уже не надо!»
Дочь, не поняв отца, сказала:
«Вот и хорошо! Мать больше не будет ругать за табак!»
На что, он ответил:
«Да, больше ей не придется меня ругать!»
В этот день он умер. Причина смерти предположительно рак пищевода. Было это в 1921 году.
Бабушка Анна Евгеньевна (Белова) после смерти мужа оставалась с младшим сыном Михаилом. А потом, в 1930 году вместе с его семьей поехала в гор. Керчь. Михаил Максимович устроился работать в селе Тобичик, а бабушка осталась с дочерью. Долгие годы она жила, как член нашей семьи. Она мне запомнилась сухой, чрезвычайно подвижной старушкой. Сколько я ее знал, у нее не было зубов, но черты лица оставались красивыми, несмотря на западение рта. Ела она пищу такую, как и все. Ножом при приеме пищи не пользовалась, эту роль выполнял довольно длинный ноготь большого пальца правой руки. Бабушка никогда ничем не болела. Никаких несварений желудка или еще каких-нибудь расстройств. Не знала она и простудных заболеваний. Изо всех внуков самым любимым был Виталий, мой брат, а самым нелюбимым я. Чаще всего меня звала «Германцем!» Всю свою сознательную жизнь я помню ее, копошащейся у плиты. Ее коронными блюдами были борщ, рассольник, каши, в том числе и тыквенная, а также картошка во всех видах, из пирожков, которые она пекла, предпочитала с тертым маком и горохом. Нередко она готовила и галушки. К спиртному относилась хладнокровно, но пару рюмок выпить могла. Часто вспоминала проделки выпившего мужа. Я запомнил несколько. Они потрясающи. Случалось это тогда, когда дед отправлялся на ярмарку. Распродав нехитрое крестьянское добро: холсты, часть зерна, да приложив к ним деньг полученные за работу у купца Котельникова, при торговле товарами (извоз), дед покупал ситец женщинам на сарафаны, деготь, обувь, потом отправлялся в трактир. Там покупал две бутылки водки, заказывал самовар чаю, крендели к нему. Сало и хлеб всегда были при нем в достаточном количестве. Одну бутылку водки и самовар чаю он выпивал в трактире, вторую прятал в санях и выпивал на половине пути. А после Его водили черти. Однажды по пути он увидел знакомого парнишку, позвавшего его. Дед пошел за ним, а уж вернуться назад не смог. Только на следующее утро, его, трезвого вызволяли из болота, бросив ему связанные вожжи туда, где он сидел на большой купе (кочке). Как он туда забрался, никто понять не мог, ведь вытаскивать пришлось, бросив ему конец от вожжей. То его ночами кружило от одного села к другому, то он шел с приятелями, игравшими на гармошке и оказывался одиноким в лесу Отрезвление наступало, после наложенного крестного знамения. Одному случаю, сама бабушка была свидетельницей. Возвращаясь из Рыльска, они подъехали к копани (так назывались глубокие ямы неподалеку от берега реки, в которых вымачивалась конопля, чтобы не травить воду реки ее настоем. Около копани стояли «копицы» (небольшие копны) уже извлеченной конопли. Дед снял с головы картуз, раскланялся перед «копицами», говоря:
Здравствуйте, господа общественники! И возмущаясь их молчанием, добавил в сердца Да я вас, хамы, сейчас!.. Размахнувшись кулаком он нанес удар по копице
Бабушка до слез смеялась, сидя на возу.
Дрова рубила бабушка сама, отобрать у нее топор было невозможно. Только она затапливала печь, или плиту. Вспоминается, чуть не ставший трагичным случай. Нас было двое дома. Дров было мало, плита едва теплилась. В квартире холодно хоть собак гоняй! Я расколол толовую шашку, без взрывателя на меленькие кусочки и подбрасывал по одному в плиту, они плавились и горели огнем, выделяя черный дым. Бабушка решила весь тол бросить в плиту, я едва успел его выхватить, воскликнув: «Бабушка не делайте этого, если его туда бросить весь, то ни нас с вами, ни дома не будет» После этого они ничем, кроме артиллерийского пороха не пользовалась, разжигая им плиту. Вспоминается случай, когда толовой шашкой она хотела постирать белье, и удивилась, что мыло не мылится.
Сопровождала нас во всех поездках по городам и весям.
Перенесла все бомбежки, все переходы, совершаемые нашей семьей, говоря, что ей есть о чем рассказать на том свете родственникам. Когда мать уехала с отцом из Керчи, обменяв квартиру на Симферополь, бабушка переехала туда. Я помню, как мне трудно было ее доставить с железнодорожного вокзала на квартиру по ул. Чехова 34. Она наотрез отказалась садиться на трамвай, сказав, что его двигает нечистая сила, ибо мотора она не видела. Пришлось бабушку везти на такси. Уже, живя в Ливнах, я узнал, что бабушка умерла в возрасте 104 года, проживала она последнее время в Керчи, у старшей дочери Полины. Занедужила она после смерти сына Михаила Максимовича. Я на похоронах не был. Она на два года пережила возраст своего отца. Отец Анны Евгеньевны умер 102 лет, а ее бабушка 115 лет, в этом возрасте у нее были все зубы, только она за год до смерти ослепла. Старший сын Иван еще при жизни отца отделился женившись. Анна Евгеньевна вначале жила с сыном Михаилом, а потом, с 1929 года, после замужества дочери Натальи с Петром Котельниковым она стала жить с ними, и ее биография совпадает с биографией семьи Котельниковых, Бабушка побывала и в гражданском немецком концлагере. Умерла бабушка в г. Керчи в 1954 году, в возрасте 104 лет. Кстати, два ее старших брата были заколоты штыками немцами, когда ими была оккупирована Курская область, за связь с партизанами. Возраст их был: одному 103, другому 106 лет.