Кругосветная география русской поэзии - Эльдар Ахадов 2 стр.

Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда».

Вступление

Мой родной, мой земной, мой кружащийся шар!
Солнце в жарких руках, наклонясь, как гончар,
вертит влажную глину, с любовью лепя,
округляя, лаская, рождая тебя.
Керамической печью космических бурь
обжигает бока и наводит глазурь,
наливает в тебя голубые моря,
и где надо,  закат, и где надо,  заря,
И когда ты отделан и весь обожжен,
солнце чудо свое обмывает дождем
и отходит за воздух и за облака
посмотреть на творение издалека.
Ни отнять, ни прибавить  такая краса!
До чего ж этот шар гончару удался!
Он, руками лучей сквозь туманы светя,
дарит нам свое чудо:  Бери, мол, дитя!
Дорожи, не разбей: на гончарном кругу
я удачи такой повторить не смогу!

Где черный ветер, как налетчик,
Поет на языке блатном,
Проходит путевой обходчик,
Во всей степи один с огнем.
Над полосою отчужденья
Фонарь качается в руке,
Как два крыла из сновиденья
В средине ночи на реке.
И в желтом колыбельном свете
У мирозданья на краю
Я по единственной примете
Родную землю узнаю.
Есть в рельсах железнодорожных
Пророческий и смутный зов
Благословенных, невозможных,
Не спящих ночью городов.
И осторожно, как художник,
Следит приезжий за огнем,
Покуда железнодорожник
Не пропадет в краю степном.

Как часто, как часто я в поезде скором
сидел и дивился плывущим просторам
и льнул ко стеклу холодеющим лбом!..
И мимо широких рокочущих окон
свивался и таял за локоном локон
летучего дыма, и столб за столбом
проскакивал мимо, порыв прерывая
взмывающих нитей, и даль полевая
блаженно вращалась в бреду голубом.
И часто я видел такие закаты,
что поезд, казалось, взбегает на скаты
крутых огневых облаков и по ним
спускается плавно, взвивается снова
в багряный огонь из огня золотого, 
и с поездом вместе по кручам цветным
столбы пролетают в восторге заката,
и черные струны взмывают крылато,
и ангелом реет сиреневый дым.
* * *
На сумрачном вокзале по ночам
торжественно и пусто, как в соборе, 
но вот вдали вздохнуло словно море,
скользнула дрожь по двум стальным лучам,
бегущим вдаль, сходящимся во мраке, 
и щелкнули светящиеся знаки,
и в черной глубине рубин мигнул,
за ним  полоска янтарей, и гул
влетел в вокзал, могучий гул чугунный, 
из бездны бездн, из сердца ночи лунной,
как бы катясь с уступа на уступ.
Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери.
Вагоны удлиненные под дуб
окрашены. На матовой фанере
над окнами ряд смугло-золотых
французских слов,  как вырезанный стих,
мою тоску дразнящий тайным зовом
За тенью тень скользит по бирюзовым
прозрачным занавескам. Плотно скрыв
переходные шаткие площадки,
чернеют пыльно кожаные складки
над скрепами вагонов. Весь  порыв
сосредоточенный, весь  напряженье
блаженное, весь  жадность, весь  движенье, 
дрожит живой, огромный паровоз,
и жарко пар в железных жилах бьется,
и в черноту по капле масло льется
с чудовищных лоснящихся колес.
И через миг колеса раскачнулись
и буферов забухали щиты 
и пламенисто-плавно потянулись
в зияющий колодец темноты
вагоны удлиненные И вскоре,
забыл вокзал их звон и волшебство,
и стало вновь под сводами его
торжественно и пусто, как в соборе.

Тарковский Арсений Александрович

УТРО В ВЕНЕ
Где ветер бросает ножи
В стекло министерств и музеев,
С насмешливым свистом стрижи
Стригут комаров-ротозеев.
Оттуда на город забот,
Работ и вечерней зевоты,
На роботов Моцарт ведет
Свои насекомые ноты.
Живи, дорогая свирель!
Под праздник мы пол натирали,
И в окна посыпался хмель 
На каждого по сто спиралей.
И если уж смысла искать
В таком суматошном концерте,
То молодость, правду сказать,
Под старость опаснее смерти.

СНЕЖНАЯ НОЧЬ В ВЕНЕ
Ты безумна, Изора, безумна и зла,
Ты кому подарила свой перстень с отравой
И за дверью трактирной тихонько ждала:
Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.
Ах, Изора, глаза у тебя хороши
И черней твоей черной и горькой души.
Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,
Ничего, он сейчас задохнется, Изора.
Так лети же, снегов не касаясь стопой:
Есть кому еще уши залить глухотой
И глаза слепотой, есть еще голодуха,
Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.

Языков Николай Михайлович

ЭЛЕГИЯ
Опять угрюмая, осенняя погода,
Опять расплакалась гаштейнская природа,
И плачет, бедная, она и ночь и день,
На горы налегла ненастной тучи тень,
И нет исходу ей! Душа во мне уныла:
Перед моим окном, бывало, проходила
Одна прекрасная, отколь и как сюда
Она явилася, не ведаю,  звезда
С лазурно-светлыми, веселыми глазами,
С улыбкой сладостной, с лилейными плечами.
Но и ее уж нет! О! я бы рад отсель
Лететь, бежать, идти за тридевять земель,
И хлад, и зной, и дождь, и бурю побеждая,
Туда, скорей туда, где, прелесть молодая,
Она господствует и всякий день видна:
Я думаю, что там всегдашняя весна!

Туроверов Николай Николаевич

АЛБАНСКИЕ СТИХИ
1.
Глубокий снег лежал в горах.
Был лунный свет мутнее дыма.
Попутчик мой сказал: Аллах
Хранит в дороге пилигрима,
Кто он, откуда? Для меня
Не всё равно-ль? На горном склоне
Он своего поил коня
И вместе пили наши кони.
Теперь нас ждет в горах ночлег.
И знаю я, дрожа от стужи,
Он для меня расчистит снег,
Простелет рваный плащ верблюжий
И, вынув свой кремень и трут,
Зажжет подобранные сучья.
Счастлив Аллах, царящий тут 
Слуги ему не надо лучше.

2.
Я скрылся от дождя, от ночи и от бури
В пастушьем шалаше. Пастух был нелюдим;
Но он мне место дал у очага на шкуре
И круглый хлеб, надъеденный самим.
В горах случайны и безмолвны встречи.
Что он мне мог сказать, что мог ответить я,
Когда нас крепче слов сближает мех овечий
И скудное тепло дымящего огня.

3.
Что мне столетия глухие,
Сюда пришедшему на час?
О баснословной Византии
Руин лирический рассказ.
Мне всё равно какая смена
Эпох оставила свой прах
Средь этих стен и запах тлена
В полуразрушенных церквах.
Запомню только скрип уключин,
Баркас с библейскою кормой,
Да гор шафрановые кручи
Над синей охридской водой.

4.
Знаю, я тебе не пара, 
Твой отец богатый бей;
От Валоны до Скадара
Равных нет ему людей.
У бродяги  иноверца
Нет на свете ничего,
Только сердце, только сердце
Однолетки твоего.
Завтра я уеду рано.
Не проснется твой отец.
Ты услышишь каравана
Невеселый бубенец.

Рейн Евгений Борисович

В НОВУЮ АНГЛИЮ
На первом этаже выходят окна в сад,
Который низкоросл и странно волосат
От паутины и нестриженных ветвей.
Напротив особняк, в особняке детсад,
Привозят в семь утра измученных детей.
Пойми меня хоть ты, мой лучший адресат!
Так много лет прошло, что наша связь скорей
Психоанализ, чем почтовый разговор.
Привозят в семь утра измученных детей,
А в девять двадцать пять я выхожу во двор.
Я точен, как радар, я верю в ритуал 
Порядок  это жизнь, он времени сродни.
По этому всему пространство есть провал,
И ты меня с лучом сверхсветовым сравни!
А я тебя сравню с приветом и письмом,
И с трескотней в ночном эфире и звонком,
С конвертом, что пригрет за пазухой тайком
И склеен второпях слезой и языком.
Зачем спешил почтарь? Уже ни ты, ни я
Не сможем доказать вины и правоты,
Не сможем отменить обиды и нытья,
И всё-таки любви, которой я и ты
Грозили столько раз за письменным столом.
Мой лучший адресат, напитки и плоды
Напоминают нам, что мы ещё живём.
Семья не только кровь, земля не только шлак
И слово не совсем опустошённый звук!
Когда-нибудь нас всех накроет общий флаг,
Когда-нибудь нас всех припомнит общий друг!
Пока ты, как Улисс, глядишь из-за кулис
На сцену, где молчит худой троянский мир,
И вовсе не Гомер, а пылкий стрекулист
Напишет о тебе, поскольку нем Кумир.

Сурков Алексей Александрович

ВОСКРЕСЕНЬЕ В ВЕСТ-ЭНДЕ
Вопреки непреложным законам истории,
Исполняя давно устаревшую роль,
Как в далеком «блистательном» веке Виктории,
На охоту и в оперу ездит король.
По старинным аллеям, под липами зябкими,
Каждый день, и неделю, и месяц, и год,
Поражая зевак непомерными шапками,
К Букингему гвардейцы идут на развод.
Где каштаны столетние ветками тонкими
Отражаются в зеркале синих прудов,
Перезрелые леди гуляют с болонками,
Оскорбляя пейзаж Кенсингтонских садов.
И, посильно борясь с невеселыми думами,
По традициям канувших в прошлое дней,
Амазонки и денди с учтивыми грумами
Объезжают в Гайд-парке красивых коней.
Будто рента старинных родов не размотана,
Не построена клетка британскому льву,
Будто «старая добрая Англия»  вот она 
Не в гравюрах, не в книгах  жива наяву!
Сбросьте пыльный парик обветшалой романтики!
Наготу не прикроете ширмой старья.
Из-за хмурых просторов туманной Атлантики
Продиктован вам новый закон бытия.
Раздавил ваши души пресс девальвации,
Планом Маршалла выжжена начисто спесь,
Новый босс отнимает сокровища нации 
Независимость, гордость, достоинство, честь.
Все равно вы утонете в черном неверии.
Декорации прочь! Не поможет игра.
Побрякушки, архивная пыль, мишура 
Вот и все, что осталось от вашей империи.

Светлов Михаил Аркадьевич

ПЕСЕНКА АНГЛИЙСКОГО МАТРОСА
Плыву, плыву в тумане,
Плыву в кругу ночей.
Британия, Британия,
Владычица морей.

Вокруг земного шара
Британская вода,
Стоят у Гибралтара
Английские суда.
Неисчислимы рейсы,
Широкий путь открыт, 
У берега твой крейсер
На Индию глядит,
Ты в Африке оставила
Следы от якорей,
Британия, Британия,
Владычица морей!

Но берегись, Британия!
В морях плывет беда,
Волнуется у берега
Китайская вода.
И что ты будешь делать,
Отечество мое?
Ведь пароход на суше
Не годен под жилье!
Закрой глаза от света
Китайских фонарей,
Британия, Британия,
Владычица морей!