Слушай! Служить не хочешь?
Не хочу! просто ответил солдат.
У тебя будет запись в билете, что ты дурак, ничего если так?
Ничего! ответил солдат. Пусть будет запись, чёрт с ней, с записью! Мне лишь бы убежать отсюда!
Хорошо! смиренно сказал врач и пошёл оформлять бумаги.
Я знал ещё нескольких солдат, навсегда покинувших пост благодаря снисходительности медицинского персонала.
Прощаясь, Коронка подошёл ко мне и сказал: «Я должен был уйти! Только благодаря врачам! Просто потому, что подкоп через выгребную яму я отвергаю принципиально!»
Я знал ещё нескольких солдат, навсегда покинувших пост благодаря снисходительности медицинского персонала.
Прощаясь, Коронка подошёл ко мне и сказал: «Я должен был уйти! Только благодаря врачам! Просто потому, что подкоп через выгребную яму я отвергаю принципиально!»
Попрощавшись с ним, я двинулся к моему корейцу, который обещал приготовить собаку. Кухня корейца располагалась в сарае, примыкавшем к одной из казарм. Там он и священнодействовал. На дегустированиие присутствовало несколько солдат и один прапорщик Кощеев. Действительно собака оказалась очень вкусной. Когда корейцы едят своё излюбленное блюдо, это мало того, что сопровождается целым ритуалом, это событие мирового масштаба. Когда повар подавал нам большое блюдо, даже зажаренная собака будто бы прониклась чувством важности происходящего. Если мне изменяет память, впереди подноса была печень, густо засыпанная кольцами лука, вымоченного в уксусе.
Эхом отозвалась дыра сарая. Заходили зелёные бутылки.
На этой кулинарной сессии меня попытался впервые взять за зебры комсорг прапорщик Бодроу, узнавший, что я умею прекрасно рисовать. А ему до зарезу нужны были богомазы, способные преобразить вид его обшарпанных Членинских комнат.
Бодроу помимо своей боевитой фамилии и привязанности к алкоголю, был ещё и настоящий комсомолец, каких ещё нужно поискать.
Но как он пытался залезть на меня, так и слез. Нет, я неправильно выразился и должен поправиться, чтобы быть понятым правильно. Он хотел использовать мои художественные таланты себе на благо, а я ему сказал: «Нет!» Вот и всё.
Меня на пушку брать не надо, товарищ старший прапорщик! Я сам кого угодно возьму на пушку! А будешь приставать, заколдую попадёшь на губу в Сидоровы Казармы! Там тебе генералы сраку порвут! сказал я ему.
Он бросил есть собачью печёнку и грешным ртом погрозил, что не просто займётся мной, но и вызовет меня на заслушивание. По его мнению, заслушивание было не менее страшной вещью, чем иезуитский суд в Испании.
На что? удивлённо спросил я, На что вызовешь!
На заслушивание! повторил он грозно.
Я засмеялся, как рождественский колокольчик и обеспечил себе врага по гроб жизни.
Он таки пытался меня вызвать на своё прослушивание, но к несчастью у него это не вышло. Черед два дня после неудавшейся попытки привести меня в повиновение он напился и попал, как я ему и пророчил, в Сидоровы Казармы, где его, гниду, научили-таки классическому строевому шагу.
В армии Сан Репы труд её солдат рассматривается начальниками, как законная добыча, трофей, которым обладает самый наглый. Где только не использовались бедные солдаты в грязных бушлатах! Их посылали в колхоз копать картошку, делать бани и дачи друзьям Начальника работ, солдат забирали космонавты с теми же целями, их выписывали делать уборку в санаториях, был случай, когда начальник брал солдата на рыбалку и посылал его орудовать с электроудочкой. Был дождь и солдат погиб. Его списали, как погибшего вследствие своей же неосторожности на стройке и никто не был наказан. А уж героические космонавты прямо не слезали с наших солдат.
Недавно я шёл в Сблызнове около строящегося храма Святого Софита и с удивлением увидел, что около него копошится полдюжины милых моему сердцу стройбатовцев в засаленных робах. Вот оно и сюда пришло армейское рабство поповские постройки тоже стали делать руками армейских рабов. А всё о законности болтают!
Глава 11. Армейские помещики
От великого до смешного один шаг.
Иногда автору приходиться вмешиваться в эмоциональные экзерсисы Алекса Лихтенвальда, дабы исправить небольшие фактические ошибки, вкравшиеся в его воспоминания только лишь по причине удалённости его по времени от случившегося.
Алекс застал в части несколько командиров. Обычно командиры в частях долго не задерживались и переходили из части в часть, что являлось общим и незыблемым принципом. Алекс где-то слышал о более обширном принципе: в случае войны все командиры частей и вообще офицеры ввиду глубокой и неискоренимой ненависти к ним солдат, должны повсеместно заменяться. Алекс не поверил кто будет в ходе войны заниматься таким хлопотливым делом? Было ли такое распоряжение, или нет, бог знает, да только командиры в Алексовой части, действительно, долго не задерживались, из чего незрелый ум мог бы заключить, что идёт война. Первым, кого застал на высоком командирском посту Лихтенвальд, был подполковник Моргопляс. Он остался в памяти военных строителей тем, что плясал лезгинку на утреннем разводе. С ним Алексу пришлось служить вместе всего несколько дней, потому что Моргопляс уже сидел на чемоданах, ожидая перевода. Алекс не увидел Моргопляса в зените своей концертной деятельности и славы, но коллеги много рассказывали о нравах и особенностях подполковника Моргопляса, от которых у наивного Алекса поднимались брови. Однажды крутой зимой, когда не то, что идти на работу, вылезти из холодной казармы страшно, он для приободрения замерзающего личного состава провёл акцию поощрения героев там же на разводе вручал за героический труд яйца отличившимся. Громким петушьим голосом он кричал: «За выдающиеся успехи в деле возведения трансформаторной будки сержант Бермалеев награждается сваренным вкрутую яйцом! Сержант Бермалеев! Выйти из строя! За примерный труд на точке рядовой Хрян награждается сваренным вкрутую яйцом! Выйти из строя!» И вручал яйца. Такое действо, поощряемое вальяжными аплодисментами военных строителей, сразу оценивших забаву, продолжалось довольно долго.
Командир майор Бузуев, сменивший Моргопляса, хоть и носил остро славянскую фамилию, при ближайшем рассмотрении оказался обыкновенным татарином, и витиеватые восточные нравы, напоенные негой и непредсказуемостью, при нём расцвели пышным цветом. На своём представлении перед частью, он, уже наслушавшись чуждых наущений о непорядках, разъевших дисциплину, сразу стал топать маленькими наполеоновскими ножками в тщательно начищенных сапогах и пугать военных строителей поистине адовыми картинами своего будущего правления.
Бузуев, однако, слова не сдержал, так как оказался хитёр, и вёл политику подковёрную и вкрадчивую.
.
Следующим в нашей иерархии по праву должен стоять майор Дранко.
Майор Дранко, начальник снабжения части, маленький, толстенький человечек, обладал классическим меланхолическим характером. Описывать его следует снизу. Сапоги не налазили на его почти женские икры, и были всегда приспущены дембельской гармошкой. Военные шальвары, о которые он беспрерывно вытирал руки во время полководческих инспекций столовой и офицерских кабинетов, были залоснены до потери натурального защитного цвета и блестели, как колготки Мадонны. Френч его был вообще неописуем по той же причине огромному числу жирных пятен по всей поверхности. Пятна располагались очень живописно, но по большей части на животе. Рубашка под френчем имела точно такой же вид и в описании не нуждалась. Фуражка, более напоминающая первый блин, испечённый дилетантом, занимала на его голове всегда какое-нибудь причудливое место и либо съезжала за ухо, либо каким-то чудом держалась на затылке. Ходил майор, переваливаясь, как пингвин, из себя не выходил никогда, и на его лице обычно было отрешённое выражение. Его африканские губы были припухлы и масляны, глазки, маленькие, но буравящие, были масляны же. Отрешённость от жизни и её бурь спасала нервы майора Дранко и сохраняла его здоровье от неминуемых для нормального человека, попавшего в армию, инфарктов и инсультов. Хладнокровие его было феноменально. Прошлой зимой его в течение пяти месяцев бомбардировали из штаба депешами, предупреждая о том, что вагон угля для котельных выслан, потом его стала бомбардировать станция, куда уголь был выгружен на неприспособленной площадке вблизи путей. Слёзно его просили забрать уголь. Клянчили. Умоляли. Мол, добро лежит под открытым небом, без охраны, как бы чего не вышло. Пропадёт добро. Но майор Дранко выжидал и ничего не предпринимал. Когда весной, при первых пернатых, военные строители были откомандированы на станцию, угля там уже не было, а на месте кучи оставалась горка чёрной пыли и жёлтая газета с огненным призывом к бдительности. Когда майор доложил об инциденте командиру войсковой части, тот долго рвал и метал, посылая громы и молнии на голову зама по снабжению, но Дранко держался стойко и обвинял во всём «Нечестных людей».
Хотя он и говорил абсолютную правду насчёт нечестности местного населения и его воровских поползновениях, он так и не смог объяснить, почему ему не пришло в голову заняться вывозкой чуть раньше, а не через пять месяцев. Вспоминая об этом сейчас, я уже не склонен считать такой подход глупым, как раньше, напротив, пере нами умнейший и дальновиднейший подход: Уголь предназначался собственно говоря не самой части, а военному городку, что снимало с майора Дранко львиную долю ответственности за происходящее, и исчез он, я полагаю, совсем не без помощи ушлого майора. Окажись этот человек в конце концов валютным миллионерам, в этом не было бы ничего удивительного. Но о том, чего не знаем, говорить не будем. В общем, майор Дранко был чудесный человек, прекрасный военный и изумительный, судя по всему, семьянин.
Именно этот майор волею судьбы чуть было не послужил причиной моей безвременной кончины. Именно он приказал мне заменить заболевшего ангиной начпрода, и сопровождать машину в Бецк, где часть получала положенные ей продукты. Получив все причитающиеся бумаги, я сел рядом с водителем и в приподнятом настроении стал рассматривать импортный порнографический журнал.
Ехать нужно было часа два. Полёт над занесёнными снегом полями проходил нормально. Серые камни торчали из-под снега, холодный ветер трепал сухие зимние ветки. Вдали маячили тревожные заросли бамбука. Я стал засыпать, как вдруг меня бросило на окно и с силой ударило. Мы свалились в кювет. Водитель обрушился на меня. Молодой водитель, не знавший причуд здешней дороги не совладал с поворотом и вылетел по счастью в гигантский сугроб, где наше путешествие закончилось. Я вылез из машины. Болела грудь и рука. Проинструктировав шофёра, хромая, я двинулся по дороге к посёлку. Там я позвонил в часть, а сам, как античный герой своим ходом отправился в общежитие. Раздевшись, я огляделся. На руках были две ссадины, рука и грудь почти черны.
Именно этот майор волею судьбы чуть было не послужил причиной моей безвременной кончины. Именно он приказал мне заменить заболевшего ангиной начпрода, и сопровождать машину в Бецк, где часть получала положенные ей продукты. Получив все причитающиеся бумаги, я сел рядом с водителем и в приподнятом настроении стал рассматривать импортный порнографический журнал.