посёлок. будничные стихи - Андрей Драгунов 2 стр.

«Так,Нашедший подкову

Сдувает с неё пыль»

Осип Мандельштам

Как будто  не потеряна подкова
и счастье где-то рядом Но тоскливо.
Почти удушье. Скомканная радость
Неразорвавшаяся бомба с самолёта 
ещё тогда
Как больно и как страшно 
не быть убитым!.. Жить до самой смерти!
Смотреть  как часто умирают рядом
знакомые тебе. Друзья, соседи
все те, кто долго помнил о тебе 
всю свою жизнь. Писал воспоминанья 
о видимом  тогда ещё  в начале,
когда все были радостны и живы
а собранный букет простых ромашек 
казался чем-то необыкновенным 
почти, как факт  рождения и смерти.
Из косточки пророщенный росток 
из ничего  можно сказать  из духа,
из слова, то есть, из воспоминанья 
о том, как всё когда-то начиналось.
Как первый вздох среди травы  на волю,
чтоб слиться с облаком и стать такой же пеной
для окружающих  и плыть куда захочешь,
не слушая запреты очевидцев,
и быть теперь, в конце концов  свободным.
И различать по цвету облака 
какое  где  пересекло границу,
в каких краях исследовало жизнь
во всех её возможных вариантах,
что при сравнении оказываются 
одним и тем же 
вполне пригодным для существованья,
даже, когда исчезает вообще желанье
и причина  жить.
Когда никакими словами не выговорить  До свиданья
ибо  будет не правда,
а какая-то смесь нечленораздельных звуков
с остывающим воздухом,
что прямо у горла становится препинанием 
поименуешь его  не расстанешься с ним вовеки 
будешь пожизненно расплачиваться за сказанное.
Знал бы Создатель, когда наградил нас речью 
куда заведёт 
точно бы рты залепил нам глиной
или жаренным воском.
И чтоб фитилёк дымился,
напоминая дурням  за что расплата 
чтобы только скрипели раскаченными деревьями
Смотришь на дела рук своих, описанные словами 
лучше бы  точно  нем был, как озёрный окунь.
Хлопаешь молча жабрами, чешешься плавником о камень 
никакого смысла 
всё сохраняется в своём первозданном виде.
Но когда вода, озвученная тобой,
выливается на стол, за которым пишешь 
это становится жизнью.
И первое сказанное слово  будет последним.
Голос в форме застывшей в воздухе буквы «Ж».
Говорить больше нечего.
Всё, что было можно и всё, что хотел сказать  сказано.
Речь переходит на невообразимо-птичий,
не фиксируемый приборами  клёкот. Щебет.
Иногда, отдыхая на верхушках старых сухих деревьев,
различаешь в низу кого-нибудь с карандашом и блокнотом 
глухо-немого 
чёрточками пытающегося сохранить увиденное Время.
Хотя бы  фрагмент  всё, что возможно доверить бумаге.
Голосу, воздуху, горлу, губной гармошке,
что исполняет всё, что ты ей надуешь
Чешуйки листьев на вытоптанной сухой земле.
Я пишу это  уже не срываясь на крик  от боли
Или  не я.
Или я кричу, но где-то внутри  желудком,
двенадцатиперстной кишкой, печёнкой,
так-как больше нечем 
сердце состарилось в самом начале 
благо, был выходной, и никто не заметил
моё состарившееся сердце
И теперь я шепчу  Господи 
сосчитай моё время, чтобы запомнить
и сосчитать страницы, чтобы хватило вписать в них слова,
что ещё остались  не произнесёнными
Чтобы хватило места  выдохнуть всё,
что Ты нашептал мне раньше 
ещё до рождения.

Как будто  не потеряна подкова
и счастье где-то рядом Но тоскливо.
Почти удушье. Скомканная радость
Неразорвавшаяся бомба с самолёта 
ещё тогда
Как больно и как страшно 
не быть убитым!.. Жить до самой смерти!
Смотреть  как часто умирают рядом
знакомые тебе. Друзья, соседи
все те, кто долго помнил о тебе 
всю свою жизнь. Писал воспоминанья 
о видимом  тогда ещё  в начале,
когда все были радостны и живы
а собранный букет простых ромашек 
казался чем-то необыкновенным 
почти, как факт  рождения и смерти.
Из косточки пророщенный росток 
из ничего  можно сказать  из духа,
из слова, то есть, из воспоминанья 
о том, как всё когда-то начиналось.
Как первый вздох среди травы  на волю,
чтоб слиться с облаком и стать такой же пеной
для окружающих  и плыть куда захочешь,
не слушая запреты очевидцев,
и быть теперь, в конце концов  свободным.
И различать по цвету облака 
какое  где  пересекло границу,
в каких краях исследовало жизнь
во всех её возможных вариантах,
что при сравнении оказываются 
одним и тем же 
вполне пригодным для существованья,
даже, когда исчезает вообще желанье
и причина  жить.
Когда никакими словами не выговорить  До свиданья
ибо  будет не правда,
а какая-то смесь нечленораздельных звуков
с остывающим воздухом,
что прямо у горла становится препинанием 
поименуешь его  не расстанешься с ним вовеки 
будешь пожизненно расплачиваться за сказанное.
Знал бы Создатель, когда наградил нас речью 
куда заведёт 
точно бы рты залепил нам глиной
или жаренным воском.
И чтоб фитилёк дымился,
напоминая дурням  за что расплата 
чтобы только скрипели раскаченными деревьями
Смотришь на дела рук своих, описанные словами 
лучше бы  точно  нем был, как озёрный окунь.
Хлопаешь молча жабрами, чешешься плавником о камень 
никакого смысла 
всё сохраняется в своём первозданном виде.
Но когда вода, озвученная тобой,
выливается на стол, за которым пишешь 
это становится жизнью.
И первое сказанное слово  будет последним.
Голос в форме застывшей в воздухе буквы «Ж».
Говорить больше нечего.
Всё, что было можно и всё, что хотел сказать  сказано.
Речь переходит на невообразимо-птичий,
не фиксируемый приборами  клёкот. Щебет.
Иногда, отдыхая на верхушках старых сухих деревьев,
различаешь в низу кого-нибудь с карандашом и блокнотом 
глухо-немого 
чёрточками пытающегося сохранить увиденное Время.
Хотя бы  фрагмент  всё, что возможно доверить бумаге.
Голосу, воздуху, горлу, губной гармошке,
что исполняет всё, что ты ей надуешь
Чешуйки листьев на вытоптанной сухой земле.
Я пишу это  уже не срываясь на крик  от боли
Или  не я.
Или я кричу, но где-то внутри  желудком,
двенадцатиперстной кишкой, печёнкой,
так-как больше нечем 
сердце состарилось в самом начале 
благо, был выходной, и никто не заметил
моё состарившееся сердце
И теперь я шепчу  Господи 
сосчитай моё время, чтобы запомнить
и сосчитать страницы, чтобы хватило вписать в них слова,
что ещё остались  не произнесёнными
Чтобы хватило места  выдохнуть всё,
что Ты нашептал мне раньше 
ещё до рождения.

Как из мешка, из кармана высыпается медь
на мостовую, булыжники теребя,
шлифуя грани, которым долго ещё терпеть
все наши пальцы, то есть  тебя, меня
ещё кого-то, кто был здесь назначен жить 
в этом пространстве, кто был здесь поименован,
чтобы быть различимым, с возможностью отличить
от кого-то другого, кто назван был по-другому 
не как другие, кто был здесь ещё вчера,
но куда-то  скоро  отправился нынче утром 
со всеми пожитками, как будто бы навсегда
В полной уверенности, что скоро его забудут,
а если и вспомнят, то только случайно  раз 
при оформлении какого-нибудь завещанья,
где всё на продажу, то есть  уже  напоказ 
плюс-минус проценты за выслугу и страданья 
оптом  во всех подробностях  каждый миг 
из незабытого. Память блажит с устатку,
комкая гласными членораздельный крик,
чтобы ни звука больше  в сухом остатке
и никаких волнений, тем паче  слёз.
Выглянешь утром в форточку  жди несчастья,
как пятачок  за ножик  почти всерьёз,
чтобы не быть убитым соседкой Настей
или Варварой  за рубль с мелочью  на пропой
Дедушка, дедушка, где у тебя заначка?..
Вон, сундучок с припасами, но пустой
Мелочь на камушки сдача!.. никак иначе.

Мне  как будто бы  слово. Я  как будто бы  без языка.
Только пальцы ещё понимают чернила и ручку,
и бумагу, что точно жена  хороша и близка,
и почти безотказна, как стих  к юбилею  на случай
и почти говорю  только шёпотом. Вялый язык
застревает в зубах, пропуская сквозь них междометья,
как какую-то ересь, к которой за годы привык
и, как будто бы, даже, уже  ни за что не в ответе
но чернеет стекло  отражение меркнет совсем,
как, как будто  не зеркало  так  бесполезный осколок,
приспособленный только для украшения стен 
закрывает дыру на обоях, как какой-нибудь войлок.
и морозом немеют слова, речь сосулькой висит
на остывших губах, преждевременно сдавшись морозу 
будто в плен или рабство и там сиротливо звучит,
но не слышно почти и, как будто, уже  не серьёзно.

Ничего нет слаще  раскуренной вечером трубки 
под стакан хорошего старого конька,
когда день уже прожит и кончились злые шутки
пьяных соседей и спит подо льдом река.
И почти не видно в окне, в темноте деревьев 
только кое-где  на ощупь почти  из мрака
выступают ветки, которые, если верить
биологии  точно знают как жить без страха,
то есть, без предрассудков Без вымысла и надежды
на что-то большее, чем сгинуть в аллеях парка,
где почти бессмысленно, не так, как бывало прежде 
существование, тем более, что  не жарко
в это время года и выглядит всё уныло,
и холодный воздух просачивается сквозь раму,
сквозь зашторенный сумрак  туда, где уже остыло
происходящее, не освещённое лампой
но дымок клубится  раскуренной тёплой трубки,
завиваясь кружевом в тусклом пространстве дома,
где уже не слышны  ни разговоры, ни шутки
и не шелохнётся на окне зелёная штора.
И портреты близких  только  свидетели жизни 
тоже молча, как будто бы не отсюда,
что вполне естественно, наверно, в каком-то смысле,
ибо, только в детстве веришь в возможность чуда.

Каждое утро, просачиваясь сквозь толпу,
мужчина в зелёном пальто ходил на работу,
по пути изучал витрины, то есть, ту пустоту,
из-за которой  чаще никто, чем кто-то.
Даже ничто. Невидимо сквозь стекло.
С той стороны, откуда  слова и лица
и другие предметы, которые нанесло,
как песок на берег, собранный по крупицам
с целого света и это не в первый раз
И мужчина в зелёном пальто каждый день сначала
всё начинает, как будто бы здесь и сейчас
всё и закончится  медленно и печально
Каждый день  на работу  теряясь в глухой толпе,
распознавая только чернила стёкол,
мужчина в зелёном пальто с холщёвой сумкой в руке 
почти не заметен, как  уже  тень кого-то.

на девятый день, рано утром  вдруг  оживает штора.
В коридоре пахнет пылью, соседской собакой и перегаром 
тоже соседским. Срубленной веткой еловой
а ещё  горсткой пепла, как будто бы после пожара.
Пахнет кислыми щами, ещё  колбасой и водкой
Жизнь продолжается, как ни в чём ни бывало.
За столом всё те же, включая приезжую тётку,
которая до этого  ни разу не приезжала.
Не писала открытки к майским и к Новому году 
теперь сподобилась  благо, нашёлся повод
и, как будто бы, всё выглядит по-другому,
и, как будто бы, мы всегда были с ней знакомы.
От неё пахнет поездом, курицей и туалетом,
«Красной Москвой» и чем-то приторно сладким 
если б не поезд  подумал бы про конфеты
и у неё диабет, поэтому с сахаром  всё в порядке,
как со взвешенной пылью в воздухе, от которой пепел 
на книгах и мебели, на всём, что способно помнить
происходящее, то есть  всё зло на свете 
за все девять дней, которые, аккурат  сегодня
и теперь, наверно, вместе с ожившей шторой 
на всю оставшуюся  с плачем и криками  Горько!.. 
по любому поводу, даже, в честь именин, которой
девять дней сегодня и выплачена неустойка
за просроченный вексель, выданный при рожденье
Слишком долго жизнь ей казалась  почти что Раем
и теперь  вычитанием и иногда деленьем
обозначается всё, что, увы, за краем,
за колючей проволокой памяти, за сплошным забором,
откуда  ни то, что выйти  послать известие 
проблематично Оригинал с повтором 
во все подробностях  рядом, то есть, на месте
и теперь, как будто бы, даже, глядит с укором
за селёдочный борщ, за то, что  уже  не вспомнить
за то, что слишком быстро  за разговором 
промелькнули дни и уже  девятый  сегодня.