Руслан быстро освоился. Просидев с час на своей кровати, он, болтая ногами в новых мужских кроссовках размера на четыре больше, чем надо бы, с интересом озирался, закутавшись в большую, размером на толстого мужика, старую потёртую кожаную куртку. Потом стал прохаживаться по палате, проверил краны в умывальнике, потряс тихо решётку, подошёл ко мне:
Ты давно тут?
С трудом сдерживаю улыбку, глядя в детские глаза:
Второй месяц.
Пацан понимающе кивнул, посмотрел на бинтованные руки:
Болит?
Нет.
Кивает спокойно, проходит дальше, к Коляну:
А ты давно?
Колян улыбается, садится на кровать:
А тебя сюда зачем?
Пацан разговорчивый, спокойный. Запросто принимает угощение. Со всеми на «ты». Абсолютно смелый взгляд. Разговор начинает неожиданно. Подходит и говорит, глядя спокойно, в упор:
Дай яблоко, дядя.
Колян тихо смеётся, с удовольствием смотрит на ребёнка, кивком-взглядом приглашая нас к разговору, протягивает яблоко:
Чё натворил?
Распахнув огромную куртку, Руслан отирает яблоко об узкий женский розовый свитер, смачно откусывает:
Ни чё не тварил. Участковый привёл. Да выяснени Потом брат заберёт.
Садится рядом на матрас, аккуратно откинув простыню.
Руслан пробыл у нас почти неделю. Рассказы его врезались в память.
Он и его старший брат (на два года старше), жили с дедом. Дед старый. Остались в доме они втроём после «первой чеченской». Мать как-то ушла в магазин и пропала. Дед Муса продал корову, чтобы поехать в Грозный найти сына, их отца. Сына не нашёл, приехал больной. Денег не было. Дед лежал всё дольше и сильно кашлял, пока они с братом шастали по деревне. Где-то яблок нарвут, где-то курицу прихватят. Соседей почти не было. Все разбежались. Почти пол-улицы домов были сожжены. Редкий прохожий быстро пробегал по горелым доскам и камням на дороге. Днём бродили по разграбленным дворам, собирали дрова. Вечером закрывались дома и тушили свет. Ночью часто где-то рядом раздавались то шум мотора, то выстрелы. Два раза приходили и к ним. Слабый дед Муса научил их на этот случай и братья теперь при стуке в запертые кованые двери, хватали из-под кровати старое, как мир, одноствольное ружьё, выставляли в узкое окошко ствол и кричали поочерёдно в темноту: «Уходи, убью!». Один раз кто-то кричал весело по-чеченски совсем близко. Брат стрелял в воздух, потом они тряслись в тишине возле деда, который, слабо улыбаясь, ворчал, гладя брата по голове:
Зачем стрелял? Два патрона было Теперь один. Просто так не стреляй.
В сарае, пристроенном из камней к домику так, что в него можно входить как со двора, так и из дома, у них уже два года жил русский дед. Его им отдали за долг. Деда все звали Руски. От хозяйства остался только старый пёс, скотины не было никакой, и Руски уже практически не работал. Автоматически мёл двор, иногда выходил в развороченный взрывами огород, ковырялся в земле, собирая павшие яблоки. Сварив тощую курицу, Руски напёк пресных лепёшек из остатков муки, и братья наелись, наконец, от пуза. Муса слабо похлебал бульон, и жестом отправил пленника к себе в сарай. Натужно морщась от боли, он гладил живот и говорил тихо старшему:
Скажи ему, пусть уйдёт. Скажи, пусть днём уйдёт. Ночью заблудится, убьют.
Брат кивал, хмуря брови, говорил, когда старик разрешит взглядом:
Отведу до моста? Мост за Мелехо солдаты ремонтируют. К ним отведу?
Старый Муса с трудом ложится на спину, громко стонет:
Руслан, иди.
Младший выходит. Муса слабо манит старшего поближе и говорит ещё тише:
Смотри, как он ходит. Я больной. Он тоже больной. Еды нет. Патронов нет. Вам тоже надо уходить. Русик маленький. Смотри за ним. Я скоро умру. Сам решай. Пусть русский уйдёт, старик с трудом поворачивается на бок, морщась от боли, говорит медленно, или убей. Если они поймают, издеваться будут. Убей, если хочешь. Потом уходите.
Старик скрепит зубами от боли, кряхтя, не может уложить себя. Достав из кармана небольшой узелок, кладёт на кровать:
Тут деньги. Мало денег. Спрячь себе. Поедешь в Москву. Там есть улица. Савецки. Дом не знаю Забыл Подожди
Дед без сил роняет голову, пытаясь отдышаться:
Подожди. Сейчас.
Несколько минут он прерывисто дышит, растирая себе грудь: «Ой Алла!", вытирает большой ладонью седую бороду, говорит твёрже, словно даёт указание:
Я скоро умру. Если они придут, вам тоже плохо будет. Его отпусти. Пусть уходит. Или убей. Дома не надо. В огород веди. Если отпустишь дай немного денег. На посту надо. И вы уходите Утром уходите. Деньги спрячь. В Москву идите. Там Рустам жил. На улице Савецки Дядя твой. Там спросишь. Понял?
Понял.
Иди.
В сарае Руски живёт на тюфяке, рядом на стене висит куртка, тряпки. В углу старый жбан с водой. Возле него на кучке сена гнилые переспелые яблоки. Русик любит сюда приходить. Руски добрый. Из соломы он плетёт то собаку, то лошадь. Когда была корова, он доил её. Тихо и смешно ругал куриц и готовил вкусно. Из двух-трёх продуктов он приловчился готовить так, что даже суровый Муса тайком не брезговал попробовать его стряпню. Когда пропала мать мальчишек, Руски уже готовил всегда и для этого пацаны приволокли к сараю старый тяжёлый таган с котелком. С пропажей матери стало голодно и тоскливо. Особенно вечером. Русик приходил к пленнику, садился поодаль, гладил старого пса, наблюдая как пленник ворошит в костре поленья: