О том, как богатыри на Москву ходили. И другие былинки - Инна Фидянина-Зубкова 2 стр.

«Если есть богатырь, будет драка;
если есть на свете честь, то её сваха
в кулачных боях похмельных
да в сценах сладких, постельных.

Народится сынок 
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку.

Гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!

Если есть богатырь  будет драка;
если есть на свете честь, то её плаха
навсегда на планете застрянет:
не хотели мы пить, но тянет!»

Пели воины такую песню,
и жизнь казалась им неинтересной.

Тут встал Святогор
и сказал, казалось, с гор:
 Была бы баллада,
но как-то не надо;
была бы идея,
да брага поспела.
Выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.

И поднялся Илья Муромец
да закричал, как будто с Мурома:
 Гой еси, добры молодцы!
Да не перевелись богатыри
на земле чёрныя пока что.
Кто не битися-махатися,
тот под столом валятися, 
и пошёл на Святогора в бой кулачный.

«Что же делаешь ты, мальчик! 
с неба, вроде бы, всплакнули боги. 
Ты пошто полез на сына бога Рода
да на родного брата Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?»

Но богатырь Илюша Муромец,
то ли от ума, а толь от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам Святогора двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора,
из-под его ног ушла черна земля.

И упал богатырь, и не встал богатырь.

«Второй лежит,  баба Яга подумала
и дров в печурку подсунула. 
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки.»

Мужики, мужики, мужичочки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский и вышел
из нашей дружины.
Эх вы, былинные!
Развалились и лежат,
в ладоши хлопать не хотят.

Лежит и Михайло Потык,
но глаз у него приоткрыт,
да думу думат голова:
«Что за нечисть нас взяла?»

А дева Ольга-краса
в каждую руку взяла
по одному богатырю
и тянет к баньке, да в трубу
запихивает, старается.

Потык хотел было не маяться,
а встать на ноженьки. Не смог,
от усилия аж взмок.
Нет, не получается.

Девка к нему приближается,
берёт за леву ноженьку,
волочёт к пороженьку
и бросает прямо в печь.

 Ух и смердит же человек! 
страшным голосом Ольга ругается,
в бабу Ягу превращается
и на палец кривой надевает колечко.

Ёкнуло у Настасьи сердечко,
ей привиделось нечто страшное:
муж в огне, а кольцо украдено
злющей бабкой лесною.

Настасья кличет молодого
зачарованного соколка,
и просит у птицы она:
 Ты лети, мой сокол ясный,
в беде лютой муж прекрасный.
Ты лети, спеши, спеши,
потуши огонь в печи
да колечко верни обручальное.

Покружился сокол, в дорогу дальнюю
пустился стрелы быстрее!

И пока он летит, немеют
рученьки у Михайло свет Потыка,
горит рубаха  печь в жар пошла!
Поднатужился былинный богатырь,
заревел, как хан Батый,
да согнул свои ноженьки длинные
и разогнул в печурке аршинные.
Затрещала печь, ходуном пошла.

Тут нелёгкая птичку принесла.
Глянул сокол, тако дело,
в рот водицы набрал смело
ни много ни мало, а бочечку стопудовую 
бабки Ёжкину воду столовую.
Подлетел к баньке да вылил в трубу
всю до капли воду ту.

Потухла печка, погас огонь,
вывалились богатырешки вон:
выкатились и лежат,
подниматься по-прежнему не хотят.

А баба старая Яга
от расстройства стала зла:
нет у ней силы  истратила,
на воинов всю потратила.
Плюнула и сквозь землю-сыру провалилась,
в самый тьмущий ад опустилась:
пошла силу у чёрта выпрашивать.

А сокол ясный не спрашивал
у Настеньки разрешения,
он тоже сквозь землю и время
метнулся стрелою в ад:
«Наши в огне не горят!» 
и следом за бабушкой в самое смердово зло,
в бесстрашный бой «кто кого»?

Тем временем в баньке у Ёжки
не красные девы-матрёшки
парятся, песни поют,
а воеводушки воду пьют:
сильные, могучие богатыри
не в ратном бою полегли,
а от яда спят вечным сном.

И мы б не узнали о том,
да Потык богатырь-гора
не испил он яду до дна,
а поэтому пошевелился,
поднялся, пошёл, расходился,
раскидал злую печь на кусочки,
поплакал над братьями, ночью
собрался их хоронить.

«Не спеши им могилы рыть! 
пташка синичка сказала
и в ухо Михайлушке зашептала. 
Там у бабы Яги в светлице,
стоит чан, в нём живая водица;
только воду ту сторожит
чёрный кот, он на чане спит.»

И пошёл Потык в светлую горницу,
нашёл чан, на нём кот коробится 
когти вывалил и шипит.

Михаил ему говорит:
 Ах, ты кот-коток,
шёл бы ты на лоток,
мне водица нужна живая,
дай-ка я её начерпаю.

А Чернушка кот-коток
прищурил хитро свой глазок
да говорит: «Мур-мур, мур-мур,
люб мне твой Илюша Мур,
и поэтому сему
я отдам тебе воду»,
но с условием одним 
Ёжку вместе победим.
А как? Узнаешь позже.
Бери что нам не гоже!»

Ай да набрал Потык воды,
сощурив глаз (нет два, нет три),
и пошёл к дружинушке своей.

«Воду в рот им, не жалей!» 
птичка синичка трещала.
И о чудо, дружинушка оживала.

Но что же там в страшном аду?
Бабка Ёжка схватила метлу
и летит к центру земли,
туда, где огонь развели
черти с чертенятами
рогатыми, патлатыми.

А ясный сокол несётся вдогонку!
Старушка приметила гонку
да стрелой калёной помчалась.
И с кем бы она ни встречалась
на своём мимолётном пути,
успевала всем бошки снести!

Наконец, у котла приземлилась,
долго в костёр материлась
да чёрта звала лохматого.
И его, конечно же, матами!

Вышел чёрт да спрашивает:
«Чего ты не накрашена?»

Спохватилась тут Ягуся,
обернулась девкой Дусей.
 Так лучше?  и глаз скашивает.

«Да, вечность нас изнашивает, 
бес вздохнул и лоб потёр. 
Тебя чего принёс то чёрт?»

Дуся льстивенько сказала:
 Я без силушки осталась,
дай мне силушку, дружок!

Чёрт открыл в груди замок,
вынул силу и подал:
«Евдокиюшке б я дал
даже сердце и себя.
Бери силу, вон пошла!»

Дуська силушку схватила,
на себя вмиг нацепила
и давай расти, расти!
Выросла из под земли
такой могучей,
как грозная туча.
И стало ей тяжко 
палец распух у бедняжки,
а на пальце кольцо Алешкино.

Топнула Дусенька ножками,
нож достала булатный,
отрезала палец и сразу
в бабушку превратилась,
в маленькую такую. Забилась
под ракитовый кусток,
потому как соколок
уже клевал её в темечко.
И подобрав колечко,
к хозяйке полетел своей
мимо лесов, мимо полей.

Ну а бабушка Яга
тихо в дом к себе пошла
новые козни обдумывать,
чинить баньку, подкарауливать
новых русских богатырей.

А кот-коточек, котофей
сбежал от бабкиных костей
прямо в лес, лес, лес, лес 
ловить мышей да их есть.

Вот и сокол-соколок
колечко лихо доволок,
опустился на окно:
«Тук-тук!» В горенке темно,
хозяйка плачет и рыдает 
своего мужа поминает.

«Ты не плачь, не горюй, жена,
жив, здоров твой муж! На, проверь сама», 
кинул на пол соколик колечко,
покатилось оно за печку.

Полезла Настя его доставать,
а там блюдечко. Надо брать.
Схватила девица блюдце,
протёрла тряпочкой. Тут-то
и показало оно Алешку.
Жив, здоров, с друзьями и кошкой
бредут по лесу куда-то,
лошадей потеряв. Ай, ладно.

Но что же там в страшном аду?
Бабка Ёжка схватила метлу
и летит к центру земли,
туда, где огонь развели
черти с чертенятами
рогатыми, патлатыми.

А ясный сокол несётся вдогонку!
Старушка приметила гонку
да стрелой калёной помчалась.
И с кем бы она ни встречалась
на своём мимолётном пути,
успевала всем бошки снести!

Наконец, у котла приземлилась,
долго в костёр материлась
да чёрта звала лохматого.
И его, конечно же, матами!

Вышел чёрт да спрашивает:
«Чего ты не накрашена?»

Спохватилась тут Ягуся,
обернулась девкой Дусей.
 Так лучше?  и глаз скашивает.

«Да, вечность нас изнашивает, 
бес вздохнул и лоб потёр. 
Тебя чего принёс то чёрт?»

Дуся льстивенько сказала:
 Я без силушки осталась,
дай мне силушку, дружок!

Чёрт открыл в груди замок,
вынул силу и подал:
«Евдокиюшке б я дал
даже сердце и себя.
Бери силу, вон пошла!»

Дуська силушку схватила,
на себя вмиг нацепила
и давай расти, расти!
Выросла из под земли
такой могучей,
как грозная туча.
И стало ей тяжко 
палец распух у бедняжки,
а на пальце кольцо Алешкино.

Топнула Дусенька ножками,
нож достала булатный,
отрезала палец и сразу
в бабушку превратилась,
в маленькую такую. Забилась
под ракитовый кусток,
потому как соколок
уже клевал её в темечко.
И подобрав колечко,
к хозяйке полетел своей
мимо лесов, мимо полей.

Ну а бабушка Яга
тихо в дом к себе пошла
новые козни обдумывать,
чинить баньку, подкарауливать
новых русских богатырей.

А кот-коточек, котофей
сбежал от бабкиных костей
прямо в лес, лес, лес, лес 
ловить мышей да их есть.

Вот и сокол-соколок
колечко лихо доволок,
опустился на окно:
«Тук-тук!» В горенке темно,
хозяйка плачет и рыдает 
своего мужа поминает.

«Ты не плачь, не горюй, жена,
жив, здоров твой муж! На, проверь сама», 
кинул на пол соколик колечко,
покатилось оно за печку.

Полезла Настя его доставать,
а там блюдечко. Надо брать.
Схватила девица блюдце,
протёрла тряпочкой. Тут-то
и показало оно Алешку.
Жив, здоров, с друзьями и кошкой
бредут по лесу куда-то,
лошадей потеряв. Ай, ладно.

 Ах, вы сильные русские богатыри!
Недалеко ль до горя, до беды?
Куда путь держите, на кого рассчитываете,
кому хвалу-похвальбу поёте,
об чём думу думаете,
почему пешие, а не конные? 
старичок-лесовичок, тряся иконою,
спрашивает наших пешеходов.

 Потеряли, батяня, подводу,
и теперь мы не конны, а пешие, 
удальцы поклоны отвесили.

 Знаю, знаю я горе-беду:
подводу вашу ведут
баба Яга с сотоварищами
на старое, древнее кладбище.
Там коней ваших спустят в ад,
и пойдут на них скакать
бабы Ёжки приятели  черти.

 Не видать лошадям смерти!
Что там за сотоварищи?
Мы им повыколем глазищи.

 Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору.
Я вам укажу дорогу.

Разозлились богатырешки и вдогонку!
Только пыль забилась под иконку
у старичка-лесовичка,
да и то не на века.

* * *

Волен мужик, не волен,
а богатырь тем более.
Бежит дружина
(дрожит аж Инна),
бабу Ягу проклинают,
московских князей вспоминают
недобрым словом:
«Обяжут ль пловом?»

Дошли, наконец, до полянки,
где разбойничье гульбище-пьянка:
Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору
едят, пьют день который.
Замочки с харчей богатырских скинули,
с вином бочоночки выпили,
и жуткие песни поют.

 Погоди, не спеши, уснут, 
Илья Муромец тормозит дружину. 
А спящих с земельки сдвинем
и быстро опустим в ад.

Час прошёл, и воры спят,
лишь баба Яга у костра
сидит, сторожит сама.
Но с бабой проклятой тягаться 
каково это, знают братцы.