Висталь вышел из университета, и шум города вернул в бренную реальность, его душу. Он снова словно вынырнул из очередного глубокого водоёма в кричащую чайками поверхностную действительность. И перепрыгнув через парапет, направился к главной улице города. Он знал, что на окраине этого города живёт известный мудрец, чья мудрость сопоставима с мудростью библейского Иова. Он зашагал по залитым Солнцем узким тротуарам, взяв курс на север, решив пройти через весь город пешком. Нет, он уже не испытывал тягостных мук мыслителя, стремящегося к недосягаемой истине, не страдал от пошлости, недалёкости и низости людей, он любил их такими какие они есть, и не обвинял их ни в чём. Ибо знал, что по большому счёту от них, от их мифического в своей сути произвола, на самом деле мало что зависит. Он лишь хотел ясности собственного взора, и собственного разумения. Он жаждал высшего удовлетворения собственной природы, удовлетворения самых возвышенных душевных потребностей, для которых в этом мире было так мало возможностей. И чем реже такая возможность брезжила на горизонте его воззрения, тем сильнее становились его стремления. Хотя, он хорошо понимал, что искать твёрдую незыблемую надежду в этой безнадёжной жизни, такое же неблагодарное занятие, как искать абсолютную истину. Но мы не оставляем попыток в этом направлении и веками стремимся, как к одной, так и к другой. И почти никогда не осознаём, что найди одну, и вторая не заставит себя ждать. Ибо это «сиамские близнецы», они не ходят отдельно.
Погружённый в свои раздумья, Висталь не заметил, как прошагал почти две трети пути, и вышел на прямую широкую дорогу, которая в конце города, переходила в трассу, уходящую в глубь этой Великой страны. Свернув на перекрёстке на второстепенную дорогу, и пройдя несколько кварталов, он очутился в так называемом «частном секторе». Это была настоящая деревня, с колодцами и садами, банями и чердачными дверками. Висталь подошёл к ветхому забору, за которым виднелся небольшой домик с покосившейся крышей, и заглянул за него. Мудрец жил, как и положено мудрецу, в полном одиночестве, не считая пса, которого очень любил. Пёс мирно зевал в конуре, отгоняя мух периодическим потряхиванием головой. Есть кто дома? Произнёс громко Висталь. Пёс вяло и молча вышел из своего убежища, искоса поглядывая на непрошеного гостя, почёсывая задней лапой за ухом. За обшарпанными дверьми послышался стук. На крылечке показался старик с седой, абсолютно белой бородой, торчащей по бокам. Что хотел, мил человек, проговорил с хрипотцой в голосе, хозяин.
Здравствуйте, Корнелий Варфаламеевич! Я приехал издалека и сегодня уезжаю. Мне бы хотелось поговорить с самым мудрым человеком в округе, могу ли я войти, я не займу у вас много времени? Старик улыбнулся, и, опустив голову, застенчиво произнёс; Самый мудрый, говоришь? Это всё равно, что самый сильный. Всегда отыщется тот, кто непременно окажется сильнее. В природе нет, ни самых сильных, ни самых мудрых, молодой человек, всё это игры впечатлений, и всё всегда на этом свете, лишь по отношению. Но входите, коль уж пришли, я поставлю самовар. Висталь шагнул за околицу, совершенно забыв про пса, который зевая, смотрел на непрошеного гостя лёжа возле будки, и казалось, не обращал никакого внимания на пришельца.
Как величать вас, и откуда вы прибыли? Я никогда не видел такой одежды. Вы не похожи на истерзанного скитаниями странника. Ваше лицо светло, на нём не видны следы воздействия ветра и солнца. И, тем не менее, уважаемый Корнелей Варфаламеевич, трудно отыскать на этом свете более странствующую натуру. Зовут меня Висталь. Я не могу сказать определенно, откуда я прибыл, и тем белее не скажу точно куда уйду. Я также волен и не волен в своей судьбе, как и всякий человек, и точно также подвластен дуновению ветра проведения, и его величества эмира, великого случая! Коему подвластно всё живое на земле. И даже Херувимы, не свободны от его произвола. О себе я мог бы говорить бесконечно. Но я пришёл не для того, чтобы поведать вам свою судьбу, или узнать вашу. У меня иная задача. Я лишь хотел прояснить для себя несколько вопросов, касающихся тончайших областей человеческого мышления. А у кого, как не у мудреца, я мог бы справить эту свою надобность. Я многое повидал на белом свете, многое осознал, но никогда и нигде не встречал бескорыстную мудрость, мудрость, что была бы вне всякого интереса, что была бы хоть чуть-чуть не искривлена этим интересом, корыстью, пусть и высшего порядка. И там, где отсутствовал интерес рационального разума, всегда находил себе место интерес идеального, в его стигматах возвышенного тщеславия или гордости. Скажите уважаемый, есть ли на белом свете совершенно бескорыстная мудрость, или мы только наряжаем всё и вся в бескорыстие?
Ты умён не по годам. И твой разум, выливаясь из двух разных источников, сливается в бурный поток, заставляющий шевелится даже сросшиеся камни. Ты мог бы спровоцировать к мысли не только пчёл и муравьёв, но даже эти древние камни! Да. Ты абсолютно прав. Мудрость самое тщеславное чудовище, когда-либо сотворённое всевышним. Её тщеславию завидуют даже Боги! Ибо благодаря ней, люди в своих мудрствованиях часто поднимаются даже над Богами! Тщеславие мудрости способно превратить все остальные тщеславия, в рудименты. Ты спрашиваешь меня, может ли быть мудрость бескорыстна? Бескорыстная мудрость это всё равно, что бескорыстное желание. Но дело в том, что подчас, её корысть настолько возвышенна и тонка, что не замечаема даже мудрецами. Знаешь ли ты странник, чего ты на самом деле ищешь, когда ищешь бескорыстную мудрость? На самом деле ты ищешь полную свободу. Ты устал от зависимости, от проникновения метастаз моральности и всяческого бесконечно разнообразного заблуждения во все уголки мира, и твоя душа жаждет этой свободы. Она утомлена тем, что нигде и никогда не встречала этой свободы, настоящей свободы. Свободы без исключений, свободы, которая бы не тащила на себе горб заблуждений и моральных предрассудков.
Но если я могу тебе советовать, спрашиваю потому, что вижу своим внутренним взором, что скорее мне впору просить у тебя совета. Но всё же, прими один. Найди для себя и своей мудрости самую возвышенную корысть, ибо твоя тонкая душа, будет испытывать страдания от грубой заинтересованности, присущей большинству людей, как, впрочем, и многим мудрецам. Теперь я угадываю твою истерзанную душу. По всей видимости, на твою долю выпало немало. Но сколько ещё предстоит, не знают даже Боги! Отдохни где-нибудь под кроной тенистого дерева, и твоя мудрость снова будет ласкать твой трепещущий разум.
Скажи старик, что даёт человеку его мудрость? Знаем ли мы её? Если с хитростью всё более-менее ясно и просто, то с мудростью, мы заходим подчас в такие тёмные леса и такие дебри, где не мудрено и заблудиться. Мудрость, в большинстве случаев даёт силу. Но часто и забирает у человека эту силу, иссушая его волю. Иногда даже возникают мысли, что жизнь и мудрость пьют из одного озера, и чем больше одна выпивает, тем меньше остаётся другой.
Старик помолчал, и лукаво улыбнувшись, заговорил так: Есть у меня одна маленькая история, точнее сказать притча. Быль, или не быль, я уж и сам не знаю. Память одного человека, почти такая же несостоятельная субстанция, как память человечества. Здесь, со временем, всякая быль обретает очертания мифа, а всякая небылица превращается в исторический факт. Таких примеров не мало. И по большому счёту, какая разница быль, или не быль, важна лишь гармония. И мораль всякой настоящей истории, призванная усовершенствовать гармонию нашего бытия, уже имеет свою ценность, не зависимо от правды исторических событий. По большому счёту вся наша большая история сплошной вымысел. Во всякой были, былью является лишь скелет этой истории, который не видим за покровом «кожи» сотканной из аффектов историков и философов, пишущих её, и утверждающих в фолиантах все её события. Они словно катят торбу в гору, набитую доверху «вещами-событиями». Постоянно меняющаяся местность, и меняющиеся толкатели торбы, привносят в её движение свою динамику. Они, сменяя уходящих на отдых толкателей, постоянно теряя из неё на ухабистых перевалах, и докладывая вещи, превращают содержимое повозки в нечто такое же динамичное как сама телега. И история превращается в нечто антимонолитное, нечто далёкое от начальной архаичной истинности. Как всякий организм, со временем трансформируясь, изменяется до неузнаваемости, так история меняет все свои очертания, переодеваясь без конца в новые одежды-толкования. Её живое тело, со временем превращается в прах, а «скелет» превращается в песок. И на этом песке вырастает «Верблюжья колючка», или «Кактус», из которого умелые руки изготовят нечто завораживающе интересное, нечто небывалое «Текилу», так пьянящую нашу душу.
Так вот, эта история имела место в одной горной деревушке в древности, в центральной части нынешнего Китая. На окраине поселения жил человек средних лет. В деревне он слыл безумцем. Звали его Лао цзы. Он редко работал, и мог часами напролёт гонять голубей, присвистывая и прикрикивая в след кружащей в небе стаи. И вот однажды в эту глухую деревню забрёл знаменитый мудрец. Его знал весь средний Китай, и почитали его во всех селениях, куда он волей случая заходил. Звали его Мо цзы. В те времена, слово «мудрость» произносили без стеснения, ибо тогда мудрости не стыдились, но гордились ею.
Зайдя к старосте, он спросил: Есть ли в деревне мудрые люди, с кем он мог бы утолить жажду общения. На что староста ответил, что мудрецов нет, но есть один безумец, он живёт на краю деревни. Ты узнаешь его дом по возвышающейся голубятне. Что ж, ответил мудрец, коль нет мудрецов, пообщаюсь с безумцем. Опыт, не маловажная вещь в нашей жизни. А чураться безумцев большая расточительность, с улыбкой на лице закончил старик. И спросив направление, отправился на край деревни. Подойдя к дому с высокой голубятней, он застал сидящего на крыше безумца при своём привычном занятии. Здравствуй безумец! Крикнул Мо цзы. Здравствуй мудрец, ответил Лао цзы. Как ты узнал, что я мудрец, спросил Мо цзы. Весь твой внешний вид говорит об этом. Каждая деталь твоей внешности кричит, и только слепой не прочитает на твоём челе печать мудрости. Зайди в дом, я угощу тебя крепким чаем. Я сам собираю его в горах и уверен, тебе понравится. Мо цзы, в некотором недоумении и тревоге от услышанного, вошёл в дом. Убранство дома было до предела просто. Мо цзы бывал во дворцах и лачугах, но здесь всё отдавало какой-то вечной простотой. Ты, верно, устал, и хотел бы отдохнуть. Дальний путь утомляет, но отдохновение от него, тем сладостнее.
Зайдя к старосте, он спросил: Есть ли в деревне мудрые люди, с кем он мог бы утолить жажду общения. На что староста ответил, что мудрецов нет, но есть один безумец, он живёт на краю деревни. Ты узнаешь его дом по возвышающейся голубятне. Что ж, ответил мудрец, коль нет мудрецов, пообщаюсь с безумцем. Опыт, не маловажная вещь в нашей жизни. А чураться безумцев большая расточительность, с улыбкой на лице закончил старик. И спросив направление, отправился на край деревни. Подойдя к дому с высокой голубятней, он застал сидящего на крыше безумца при своём привычном занятии. Здравствуй безумец! Крикнул Мо цзы. Здравствуй мудрец, ответил Лао цзы. Как ты узнал, что я мудрец, спросил Мо цзы. Весь твой внешний вид говорит об этом. Каждая деталь твоей внешности кричит, и только слепой не прочитает на твоём челе печать мудрости. Зайди в дом, я угощу тебя крепким чаем. Я сам собираю его в горах и уверен, тебе понравится. Мо цзы, в некотором недоумении и тревоге от услышанного, вошёл в дом. Убранство дома было до предела просто. Мо цзы бывал во дворцах и лачугах, но здесь всё отдавало какой-то вечной простотой. Ты, верно, устал, и хотел бы отдохнуть. Дальний путь утомляет, но отдохновение от него, тем сладостнее.