Я собирался отдать вам ее раньше, Изабелла, сказал он. Большое вам спасибо. И все дела улажены.
Он снова бросил в мою сторону многозначительный взгляд. Зато мисс Браш старательно избегала встречаться со мной глазами. С небрежностью, в которой сквозила нарочитость, она взяла ручку и сунула в карман пальто.
Благодарю вас, мистер Лариби, произнесла она равнодушно. Право, жаль, что перьевые ручки в нашей библиотеке вас не устраивают. Не в моих правилах одалживать свою каждому, кто хочет написать письмо, знаете ли. Но вы сказали, что уже несколько недель никак не могли закончить послание своей дочери.
И это было все, что мисс Браш сочла нужным предложить в качестве объяснения.
Впрочем, Лариби действительно мог придумать ложный предлог, чтобы получить вожделенную авторучку, и мисс Браш в таком случае ничего не подозревала, как и хотела заставить нас думать. Но мне стало ясно главное. Как и следовало ожидать, наша энергичная и крайне деятельная старшая дневная медсестра стала для меня крепким орешком.
XVI
Погода начала меняться. К тому времени, когда мы вернулись после прогулки, с востока наползли темные тучи, и все шло к тому, что скоро начнется буран или сильный дождь со снегом.
XVI
Погода начала меняться. К тому времени, когда мы вернулись после прогулки, с востока наползли темные тучи, и все шло к тому, что скоро начнется буран или сильный дождь со снегом.
Пациенты неизменно реагировали на ухудшение погоды. После обеда атмосфера в лечебнице стала напряженной; все нервничали и тревожились даже заметнее, чем накануне. И я готов был расцеловать умницу Геддеса, когда он предложил мне партию в сквош.
Получив разрешение мисс Браш, мы переоделись, а Джон Кларк отпер для нас закрытый корт. Это было небольшое, отдельно стоявшее строение в дальнем углу двора. Когда мы вошли, в нос ударил затхлый запах редко используемого помещения. Пациенты мужского отделения заведения доктора Ленца явно не питали склонности к физической активности. Признаться, я и сам не заглядывал прежде сюда ни разу, хотя в дни трезвого образа жизни считался неплохим игроком в сквош.
Как только Кларк нас оставил, мы начали. Геддес жаловался на плохую форму, но я мог бы догадаться, что это традиционная английская скромность. Он отделал меня как бог черепаху и лишь потом признался, что в 1926 году был чемпионом клуба любителей сквоша в Калькутте.
Но моя треклятая болезнь затронула и испоганила в моей жизни все, Дулут. Она проявляется даже в физических упражнениях. Поистине удивительно, что я не уснул сегодня после первого же сета. Он прислонился к стене, стирая невидимые капли пота со лба. Это просто ужасно, Дулут. Половину своей жизни я существую словно в дреме. Тупой, как баран.
Или как пьяница, сказал я ему в утешение.
Я уже научился уважать мужество этого человека. Он был единственным из нас, кто никогда не устраивал публичных истерик. Вероятно, этому учат пример короля Эдуарда и традиции Британской империи.
Он отклонил мое предложение продолжить игру, сославшись на усталость. У меня сложилось впечатление, что вопреки своей браваде он в глубине души испытывал страх. Внезапно он спросил:
Вы приходили ко мне в палату прошлой ночью, Дулут? Или это мне приснилось?
Приходил.
И мы что-то подписывали как свидетели подлинности завещания Лариби?
Верно, подписывали.
Он посмотрел на меня с удивлением, и, как мне показалось, ему хотелось, чтобы я все отрицал.
Значит, так оно и было на самом деле, пробормотал он.
И даже его тихий голос эхом отразился от стен корта, причем пугающим эхом, как будто один из духов Фенвика подхватил его слова. Я бросил по этому поводу шутливую реплику, но он сразу же сказал:
Мне нужно уезжать отсюда, Дулут.
Он говорил со странно отчаянной интонацией. А когда настолько уравновешенный человек, как Геддес, начинает так говорить, поневоле встревожишься сам.
Вы считаете, что вас здесь плохо лечат? спросил я.
Нет, дело не в этом. Я и не ожидал полного выздоровления. Он откинул голову с безукоризненно аккуратной прической, упершись в стену затылком, и смотрел прямо перед собой. Конечно, все можно списать на болезнь и нервы. Я так и делал, пока вы не заверили меня, что происшедшее в вашей комнате не плод моего воображения. Понимаете, мне все это представлялось видением во сне. Но если то был не сон, тогда не сон и другое.
Я кивнул, ощущая странную тяжесть на душе.
События в вашей комнате мне запомнились смутно, продолжал он. Но у меня отложилось в памяти, как Уоррен вернул меня в мою палату. Почему-то мне стало вдруг очень страшно. И я долго лежал потом почти в прострации.
Он провел пальцем по усам. Были заметны его тщетные усилия унять дрожь в руке.
И вдруг это произошло, Дулут. Причем нечто настолько невероятное, что вы едва ли мне поверите.
Что же произошло?
Я лежал в полусне, когда услышал этот дьявольский голос, который окликал меня по имени.
Боже милостивый!
Но это еще не все. Я сначала решил, что зову сам себя, как было в первый раз, но быстро понял свою ошибку, потому что в палате на самом деле кто-то был.
До меня дошло, что он ничего не знает о других пациентах, слышавших голоса. Я ведь даже не рассказал ему о собственном переживании. Можно было только себе вообразить, как мой визит подействовал на него.
Вы напугали меня до полусмерти своим приходом, Дулут. Но это оказалось еще ужаснее. Я чувствовал, что в темноте кто-то есть, но больше никто ничего не говорил. И вдруг меня окликнули по имени, он слегка пожал плечами. Знаю, это звучит как одна из страшных историй о привидениях, какие рассказывают друг другу дети, но она подошла прямо к моей постели та фигура. Я мог видеть ее совершенно отчетливо.
Мужчина или женщина? поспешил я вставить вопрос.
Я не разобрал. Честно говоря, меня трясло, как последнего идиота. Но зато я хорошо расслышал, что было сказано. Очень тихо и зловеще: «Будет еще одна вещь на мраморном столе, Мартин Геддес. Фогарти стал лишь первой. На очереди вы, Лариби и Дулут».
На корте для сквоша воцарилась звенящая тишина, когда он замолчал.
Конечно, продолжил он после паузы, это мог быть всего лишь Фенвик в своей обычной роли, но только получилось уж очень жутко. И звучало слишком серьезно. Так, словно этот человек хорошо знал, о чем говорил. Я мог бы вызвать Уоррена по внутреннему телефону, но
Прекрасно понимаю ваши чувства, заверил его я, чувствуя, как холод пробежал по спине.
Я подумал, что мне нужно обо всем вам рассказать, Дулут, тихо добавил англичанин. Потому что фигурировало ваше имя и была произнесена та ваша нелепая фраза: «Вещь на мраморном столе». Что все это значит?
Он пристально смотрел на меня. Я мог лишь выдерживать его взгляд. Дар речи покинул меня.
И еще упоминание о Фогарти, упорствовал он. Было сказано, что Фогарти стал первым. И его больше здесь нет. С ним ничего не могло случиться?
Мне оставалось только радоваться, что Геддес ничего не знал о моей находке в кабинете физиотерапии, а у меня не было необходимости рассказывать ему обо всем.
Должно быть, заболел, ответил я осторожно.
Заболел? Возможно, что так. Геддес принялся яростно крутить в руке ракетку. Но это объяснение меня не удовлетворяет, Дулут. Морено разговаривал со мной вчера в хирургическом кабинете, где я принимаю новое лекарство, с которым они экспериментируют. И он сказал о Фогарти нечто весьма странное. У меня сложилось впечатление, что он пытается выведать, не видел ли кто-то из нас Фогарти. Возможно, Фогарти перепугался, как и мы все, после чего сбежал без предупреждения? Насколько я его знал, ему ничего не стоило бросить все, включая и собственную жену. Как бы то ни было, но здесь что-то происходит, и по непонятным причинам мы с вами оказались в это замешаны. Я не из трусливых. Готов противостоять любой опасности, когда знаю, в чем она состоит. Но все настолько бессмысленно, до такой степени запутанно. Тебе даже не дают шанса бороться. Вот почему у меня возникло желание убраться отсюда.
Мне ли было его не понять? Получив теперь уже второе, пусть и косвенное предупреждение, я сам ощутил, что тоже хотел бы уехать, пусть возвращение к спокойной жизни представлялось чреватым возобновлением пьянства. Но у меня имелась веская причина задержаться. Я не собирался бросать здесь Айрис совершенно беззащитной. Вероятно, было большой самонадеянностью с моей стороны думать, что я смогу ей хоть чем-то помочь. Но здесь не оставалось никого другого, кому я мог бы доверять. А ведь Айрис тоже слышала голос. Ей грозила опасность.
Геддес заговорил снова до странности приглушенным тоном:
Сначала это предупреждение от духов через Фенвика. Потом записка в книге Лариби. Именно Лариби стал их целью, это несомненно. Я только не понимаю, при чем здесь мы.
Внезапно меня осенила простая и на первый взгляд нелепая мысль.
Быть может, все дело в завещании? Ведь мы с вами заверили его. И тогда мне ужасно жаль, что я вовлек вас в неприятности.
Геддес взял время на размышление.
Это не может быть связано с завещанием. Я впервые услышал голос за два дня до того, как узнал о завещании. Нет, здесь что-то другое. Нечто прямо и лично направленное против нас с вами.
Мы оба замолчали. Тишина на корте для сквоша ощущалась как-то по-особенному, стоило разговору прерваться. Легкий отзвук эха голосов быстро пропадал. Рождалось безумное ощущение, что здесь разговаривал кто-то еще, умолкая, стоило умолкнуть нам, и вслушиваясь.
Раз уж мы оба оказались вовлечены, сказал Геддес, то, как я считаю, нам следует сделать все возможное и разобраться, что здесь творится. Отведу на эту попытку ровно два дня, и если ничего не узнаю, сразу же уеду.
Он снова примолк, и мы обменялись взглядами.
Я в шутку сравнил нас с двумя сиротками в бурю, напомнил я с улыбкой. Похоже, я сам не догадывался, насколько оказался прав. Что касается партнерства с вами, то считайте, что предложение принято.
Едва закончив фразу, я вспомнил о наложенном на меня руководством лечебницы обязательстве хранить в секрете некоторые факты. Передо мной возникла моральная проблема, которая показалась слишком сложной, чтобы сразу с ней разобраться. По крайней мере на данный момент представлялось умнее держать Геддеса в относительном неведении обо всем, что мне известно, нежели рисковать лишиться расположения начальства и вместе с ним важного источника информации. И кроме того, после обескураживающе неудачных опытов с психоанализом накануне, я едва ли чувствовал себя вправе снова подвергать риску душевное здоровье пациентов.