Мы могли бы проследить в пьесах Толстого целую историю любви встречу и увлечение, страсть, счастье, разлуку, смерть и воспоминание, в этом цикле не может быть, конечно, и речи о густоте чувственных красок, о цинизме, простодушном ли, как в наших былинах, или искусственном, как у Парни, Бальзака, Гонкура, о дразнящих недомолвках Жорж Занд или Гюго, которые делают так часто недоступным для школы чтение эротической поэзии. Есть в этом круге стихов Толстого несколько пьесок, которые меня привлекают и которые я считаю полезными для русской школы, для юношества. Гр. Толстой, конечно, поэт не для детей, и у него нет, или почти нет, чтения для детского возраста, какое можно найти у Пушкина, Майкова, Некрасова, Никитина, Полонского, Плещеева и многих русских поэтов. Но зато как-то особенно сродни ранней юности изящный, идеально-чистый, порой мистический характер его поэзии. Он роднит Толстого, как роднит Полонского, с тем временем человеческой жизни, когда душа полна неясных и высоких стремлений, когда в уме толпятся начатки, обрывки, эскизы тысячи мыслей когда глаз ищет идеально-прекрасных образов, ухо ждет мелодических сочетаний. Слова: «любовь», «женщина», которые как-то особенно тщательно выключаются из нашего школьного чтения, выключаются не по праву, особенно теперь, когда юноша сидит на школьной скамье до 20 лет. Все дело в красках и формах, которыми мы облекаем законные стремления человеческого сердца.
Покойный Некрасов, в последние годы своей поэтической деятельности, дал нам в стихах, глубоко прочувствованных и сильных, хотя местами набросанных с лихорадочной небрежностью, прекрасный, горячо-любимый им образ матери. Гр. А. К. Толстой обрисовал нам образ другой, неизвестной нам, но любимой им и прекрасной женщины. Оба эти образа в поэтической своей обрисовке не должны остаться чуждыми русскому юношеству. Уважение к женщине, чувство, к сожалению плохо развиваемое в наше время, должно поддерживаться изучением поэзии: всякое уважение поддерживается именно идеальным представлением о предмете уважения, а таковое и дается нам поэзией. Героиня уважения Толстого представляется нам доброй и тихой один вид ее мирит людей с горем, делает их добрей. В ее наружном спокойствии сквозит вечная грусть; эта грусть не безотчетна: она происходит от того, что нежное сердце этой женщины стыдится своего счастья: все хорошее в окружающем, даже свет солнца, тень дубравы, самый воздух точно кажутся ей «стяжанием неправым» чем-то таким, что она отняла у других, что есть не у всех людей в таком изобилии.
Между тем, у нее в действительности очень мало, даже совсем нет счастья; но себя она не жалеет, потому что мысль ее прикована постоянно к скорби других людей. Это прекрасное созданье является жертвой тревог жизни; в мягкой и робкой душе ее нет силы для борьбы и сопротивления; как оторванный листок, который плывет по течению, как сизый дым, который не смеет бежать к облакам, она смята выпавшим ей на долю страданием; точно лощинка, которая одна, в светлый весенний день не цветет, покрытая тенью от высоких гор, а вся заливается холодными ручьями талого снега, ее сердце принимает отовсюду «чужое горе». Мы рассмотрим только три стихотворения, но и в них, мне кажется, намечены отчетливо черты идеального женского образа. Конечно, эпос и драма могут дать образ более яркий, отчетливый, более жизненный, но и у лирики есть свои преимущества: одушевление в передаче и яркий идеализм в обрисовке.
Ой, честь ли (говорит он)
Гусляру-певцу во приказе сидеть,
Во приказе сидеть, потолок коптить.
Ой, коня б ему, гусли б звонкие.
Ой, в луга бы ему, во зеленый бор.
Бог создал его зорким, задумчивым любителем природы и всего прекрасного, у него нет практического смысла:
И все люди его корят, бранят, говоря:
«Не бывать ему воеводою,
Не бывать ему посадником,
Думным дьяком не бывать ему,
Ни торговым делом правити».
На закате дней шум осенних падающих листьев, который прежде совпадал с оживленнейшей порой его творчества, шепчет ему как бы отпуск с поэтической службы:
Всему настал покой, прими ж его и ты,
Певец, державший стяг во имя красоты.
Проверь, усердно ли ее святое семя
Ты в борозды бросал, оставленные всеми;
По совести ль тобой задача свершена,
И жатва дней твоих обильна иль скудна?
На эти, вопросы, конечно, еще нельзя дать ответа. Детальный разбор его сочинений даст, вероятно, возможность, ответить на два первые. А задать их было, конечно, вполне естественно для человека, который так много получил от природы и от людей.
В поэзии Толстого довольно мало описаний. Картина природы служит в его лирике, обыкновенно, не центром, а лишь фоном, деталью, или иллюстрацией к изображению уголка в мире человеческих ощущений. Он любит осень и мимоходом дает ряд, осенних пейзажей. Ум его отказывается творить, «когда природа вся трепещет и сияет» и, напротив, вдохновляется сереньким, хмурым фоном осенней картины.
Нам тихий свой привет
Шлет осень мирная. Ни резких очертаний,
Ни ярких красок их. Землей пережита
Пора роскошных сил и мощных трепетаний,
Стремленья улеглись; иная красота
Сменила прежнюю; ликующего лета
Лучами сильными уж боле не согрета,
Природа вся полна последней теплоты.
Все говорит об отцветании, отдыхе, жизни в воспоминаниях и, вместе с тем, об отчете, о проверке прошлого.
Подобный мотив, только сжато и может быть сильнее, когда-то взял Гете в своей пьесе «Ueber allen Gipfeln» (известна по-русски в лермонтовском переводе «Горные вершины»).
Может, быть, было бы не бесполезно для ученика сравнить эти два стихотворения: тут кроме точек соприкосновения, найдется и много несогласного.
Поэт любит лес, но описаний лесной природы у него мало. Он живет в поэзии сосредоточенной жизнью духа. Когда он идет в сосновый бор, там ручей начинает ему рассказывать таинственные истории, легенды, и он заслушивается их, забывая об окружающем его ландшафте. Из лирических пьес Толстой только одну «На тяге» посвятил впечатлениям охоты: здесь есть и картина леса ранней весной, и картина охоты; но автор не удерживается на этой объективной, ландшафтной почве; стоило защелкать соловью, как окружающий весенний пейзаж преобразился в его душе в горькие сожаления о былых радостях и пережитой молодости. У Толстого есть еще поэтическое описание Малороссии, напоминающее известное «Kennst du das Land». Это не есть непосредственно создавшаяся поэтическая картина, а целый ряд описаний и исторических воспоминаний, скрепленных общим именем Малороссии, которую поэт считал своей настоящей родиной.
Очень часто картина природы, открывающаяся перед поэтом, приводит за собой другие картины особенно, картины прошлого. Степь, покрытая темно-голубыми колокольчиками, вызывает в его фантазии казацкую старину и поездку запорожцев в Москву, к «Тишайшему царю», чтобы отдаться под его высокую руку. Стога на широком лугу говорят поэту о том, что когда-то они были цветами, но что их подрезали острыми косами и раскидали далеко друг от друга; на голове у них уселись черные вороны и галки; согнать этих напрошенных гостей они зовут грозного и светлоокого орла, своего далекого отца. Кто же не узнает в этих скошенных цветах южных славян, в воронах и галках турок и австрийцев, в светлооком орле Белого царя?
Сердце, сильней разгораясь от года до году,
Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду;
В ней, как в раскале железо, оно закипело.
Вот еще пример метафорического сравнения, где душевный мир освещается образом, взятым из конкретного:
Сердце, сильней разгораясь от года до году,
Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду;
В ней, как в раскале железо, оно закипело.
Вот еще пример метафорического сравнения, где душевный мир освещается образом, взятым из конкретного:
Вырастает дума словно дерево,
Вроет в землю корни глубокие.
По поднебесью ветвями раскинется,
задрожит зашумит тучей листьев.
Или еще замечательное, по своей характерности для поэзии Толстого, сравнение. Поэт своим спокойным созерцательным умом отражает, как зеркалом вод, желанный и любимый лик:
И ясно вижу (на дне души, как на дне озера) глубь,
где как блестящий клад,
Любви моей к тебе сокровища лежат.
Вот сравнения сложные:
1)
Душа тревожна, как листы.
Она, как гусли, многострунна.
Твоя же речь ласкает слух,
Твое легко прикосновенье,
Как от цветов летящий пух.
Как майской ночи дуновенье.
Иногда двойное сравнение касается не двух различных и особых предметов, а только двух признаков одного и того же предмета:
Ты словно яблони цветы,
Когда их снег покрыл тяжелый;
Стряхнуть тоску не можешь ты,
И жизнь тебя погнула долу.
Вот пример сравнения, где сопоставляются две раздельные, законченные картины:
Уж ласточки, кружась над крышей, щебетали,
Красуяся, идет нарядная весна
Порою входит так, в дом скорби и печали,
В цветах красавица надменна и пышна.
Это сравнение, переходящее в параллелизм. Вспомним при этом, может быть, единственное неизящное сопоставление у графа Толстого это сравнение своей души с мучеником, с которого сдирают кожу:
Живая ткань ее обнажена,
И каждое к ней жизни прикасанье
Есть злая боль и жгучее страданье.
Иногда пропускается один член сравнения, чтоб интенсивнее выделить второй:
Ты прислонился ко мне, деревцо, к зеленому вязу,
Ты прислонился ко мне, я стою и надежно и прочно.
Сравниваться могут еще реальное и предполагаемое, наблюдаемое и желаемое:
Но юный плющ, виясь вкруг зданья,
покрыл следы вражды и зла.
Ужель еще твои страданья
Моя любовь не обвила?
Но чаще всего встречается сравнение мимолетное, по одному признаку:
Сквозной узор их молодых ветвей.
Как легкий дым, терялся в горной дали.
Рядом со сравнением (о параллелизмах мы уже упоминали, а олицетворения будут указываться ниже, в разборе его притч), можно отметить еще контрасты:
1) признака:
И была его длань, как погибель сильна,
Сердце зыблемой трости слабее.
2) Явления:
Природы смерть покойна и легка;
На части сердце, умирая, рвется.
3) контраст, сопряженный со сравнением:
Но жизнь шумит, как вихор ломит бор
Как ропот струй, так шепчет сердца голос.
4) контраст отрицательный:
Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью,
Все же не стану блестящей, холодною сталью.
Хороши некоторые сочетания красок, из которых вообще Толстой, вероятно, больше всех, любил голубую, потому что он часто ее одну отмечает в своих картинах: