Вор окликнул каргу. Дождавшись, когда, открыв кабинку, она уберется восвояси, закурил и незаметно, привычным движением пальцев заклинил язычок замка.
Будет смеху, если Серега, притащив в очередной раз чтиво, прознает о сегодняшнем рецидивном визите
А может, пока не поздно, рвануть отсюда во все лопатки?.. Зачем зря рисковать, да и гвоздь в качестве отмычки может подвести
Прикрыв дверцу, вернулся в парную и там тщательно пытался выбить из себя дурь.
Трусоват стал, трусоват. Не будешь угонять «Жигули» и шарить по квартирам, убеждал вор себя шепотом, охаживая крепким веником то грудь, то спину. Браться надо за то, что по силенкам Грабитель из тебя никудышный, да и писатель тоже
После парной вор встал под ледяной душ.
Среди тяжелых скамеек белели тела людей сквозь струйки воды они походили на ленивых рыб.
По силуэтам вор насчитал человек пять, не больше.
Оставив таз на ближней скамье, вышел на сияющий кафель, прошелся вдоль кабинок и вдруг обнаружил, что он совершенно один.
Карга куда-то испарилась.
Заглянул в моечную никто не собирался выходить. Было слышно, как гудят под кранами тазы да шумит незанятый душ.
Вернулся к кабинкам, еще раз огляделся. Только сквозняк шевелил тяжелую гардину перед входом.
Вор быстро достал отмычку, без суеты открыл ближнюю дверцу.
И, начав прощупывать карманы, услышал шаги.
Попался, ворюга! выкрикнула карга, приступая со шваброй наперевес. Думал, я тебя, ирода, не узнаю, думал, забыла, как ты курил-курил, а потом раз и обчистил того дядечку!..
И, начав прощупывать карманы, услышал шаги.
Попался, ворюга! выкрикнула карга, приступая со шваброй наперевес. Думал, я тебя, ирода, не узнаю, думал, забыла, как ты курил-курил, а потом раз и обчистил того дядечку!..
Рядом с нею наступали, покачиваясь, слесарь с черным разводным ключом и толстый кочегар в порванной закопченной майке.
Ишь, усы отрастил, изверг! не унималась карга. Сейчас за тобой приедут, уже вызвали!..
Вор попятился, бухнулся на сиденье, сдернул чужую рубаху и, прикрываясь ею, понял, что теперь не убежать.
И вдруг вся прошедшая жизнь, как в перевернутом бинокле, отпрянула вдаль, стала маленькой и никому не нужной, и ничего нельзя было поделать, только сожалеть о потерянном и догадываться, что ему так и не написать ни романа, ни повести, ни даже крошечного рассказа