Ты приходил ко мне через день. Я спускалась к тебе в халате.
Мы стояли на лестнице. Ты говорил:
Когда тебя нет, нет ничего. Пусто и черно, как в космосе.
Я спросила:
Может, я тебе рожу?
Ты помолчал и ответил:
Не надо. Дай мне спокойно умереть.
Ты пьешь, это превращается в болезнь. Талант это тоже болезнь своего рода. Патология одаренности. Кино съедает тебя всего целиком. Ты совершенно не умеешь жить. Ты умеешь только работать. У тебя хрупкая психика, нет уверенности в завтрашнем дне. Режиссер человек зависимый: вдруг кончится талант? Вдруг придут власти, которые запретят? Вдруг придет болезнь, как к Параджанову, и съест мозг?
И только я отдых от проблем. Со мной только счастье и прекрасная химия. Пусть так и останется. Пусть все будет, как было.
Хорошо, торопливо соглашаюсь я. Ты потерпи
Пришел Валька Шварц и принес мне мандариновую ветку с мандаринами.
Поставь в банку, как цветы. Это не завянет, сказал Валька.
Я никогда не видела раньше мандариновую ветку. Желтые шарики висели, как елочные украшения. Листья пахли цитрусом. Откуда в Вальке эта тонкость?
Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? спросил Валька.
В стране? уточнила я, потому что в стране продолжались бешеные перемены, и народ все еще жил перед телевизором.
Нет, не в стране, ответил Валька.
В сценарии?
Я знала, что Валька сейчас на тридцатой странице, в том месте, где Виктор Гюго теряет сына. Сын тонет, Виктор узнает это из газет.
Нет, не в сценарии, сказал Валька. В твоей жизни. Что будет дальше с тобой.
Интересно Я напряглась, поскольку Валька любил говорить о тебе гадости.
Ты сделаешь аборт. Больше никогда не родишь. Ты начнешь его упрекать. Вы станете ругаться, и он тебя бросит. И ты превратишься в подранка.
В кого?
В раненого зверька, но не убитого до конца. Из тебя будет торчать нож.
А он?
А он найдет себе другую и будет эксплуатировать ее терпение и молодость. Сейчас он эксплуатирует терпение жены, твое тело. И ждет, когда это кому-нибудь надоест.
Что ты предлагаешь? спросила я.
Я предлагаю тебе сохранить ребенка. А там видно будет.
Я представила себе, как пополню команду в нашей семье: мама молодая, красивая, без мужа, с двумя взрослыми дочерьми. Сестра с дочерью и без мужа. Теперь я кинозвезда с ребенком и без мужа. А там будет видно. Или не видно.
Найдешь себе настоящего мужчину, сказал Валька.
Что такое настоящий мужчина, по-твоему?
Деньги и мясо, объяснил Валька. Мужчина должен зарабатывать деньги, сам выбирать на базаре мясо и отвечать за свою женщину. А твой не мужчина. Сын полка, всеобщая сиротка. Ни за что не отвечает и только разрешает себя любить.
Он талант, возразила я. Это важнее мяса на базаре.
Талант не освобождает человека от простой порядочности.
Я молчала. Мне жаль было убивать нашего ребенка. Я его уже любила.
По моим ногам дул ветер. Я замерзла.
Валька снял куртку и положил ее на лестничную площадку, на которой мы стояли.
Встань, сказал Валька. Пол холодный.
Я не вставала. Мне не хотелось топтать его одежду.
Выходи за меня, предложил вдруг Валька. Никто и не узнает, чей это ребенок.
Я тебя все равно брошу.
Потом все равно вернешься.
Почему? удивилась я.
Потому что он будет всегда женат. А я буду всегда тебе нужен. Между нами будут действовать две силы: центробежная и центростремительная.
Я внимательно посмотрела на Вальку. Он хорошо и даже как-то весело встретил мой взгляд. Любое месиво жизни Валька украшал острым умом остроумием. Может быть, именно поэтому Валька брал готовые литературные конструкции Золушка, жизнь Гюго, пропускал это через мясорубку своего видения, и получалось нечто третье. Жаль, что я любила не Вальку. Но я любила не Вальку.
Ты сама бросишь его, когда у тебя раскроются глаза, сказал Валька. Он подбирает людей по системе собак. До тех пор, пока они ему служат. А когда перестают служить, он набирает новую команду.
Пусть, сказала я.
Ну и дура, сказал Валька.
Конечно, согласилась я.
Мы засмеялись, чтобы не заплакать.
Ветку с мандаринами я поставила в банку, и когда мои соседки по палате, бедные, выскобленные прекрасные женщины, увидели желтые шарики на ветке, их лица стали мечтательными.
Среда день абортов. В этот день через руки врачей проходит по двадцать женщин.
Самое мучительное это когда раскрывают ход в твое нутро, в святая святых. Этот ход природа сомкнула намертво, и раскрывать приходится железом и усилием. Взламывать. Потом берут ложку на длинной ручке, она называется кюретка, и выскабливают хрупкую жизнь. На маленьком подносике образуется кровавая кучка. Ее не выбрасывают. Это биологически активная масса, из нее что-то приготавливают. Кажется, лекарство.
Я лежала в определенной позе и ждала, когда мне дадут наркоз. И в этом временном промежутке ожидания я успела подумать: вот так же, в этой позе, я принимала тебя и любила. А сейчас в этой же самой позе я убиваю результат нашей любви. Вместо теплой, желанной плоти в меня войдут железо и боль.
Когда я отдавалась тебе с разбросанными ногами это было красиво. А сейчас, когда сие не освящено чувством, это стыдно, унизительно и противоестественно.
Все то же самое, но со знаком минус.
Я постоянно возвращаюсь в ту черную среду. Я опоздала на тридцать секунд. Мне надо было успеть сказать, что я передумала, потом встать с кресла и уйти. Потом я позвонила бы Вальке Шварцу, и он приехал бы за мной на машине и забрал к себе домой.
Ты бы позвонил вечером, мама бы сказала:
А она у Валентина Константиновича.
А что она там делает? удивился бы ты.
Не знаю. Кажется, вышла за него замуж.
Ты пришел бы к нам. И сказал бы мне одно слово:
Змея.
Змея жалит только тогда, когда защищается, ответила бы я. А в остальное время это тихое, грациозное создание.
Ты бы сказал:
Я думал, что ты моя Джульетта Друэ.
Джульетта Друэ была слабая актриса. Она служила идее искусства через другого человека. Через Виктора Гюго. А у меня есть свой талант и свое материнство. В этом дело.
Я думал, мы никогда не расстанемся, сказал бы ты.
Вот так я могла говорить с тобой, если бы послушалась Вальку. Но я не послушалась, и все стало развиваться по его сценарию.
Валька великий сценарист.
Мы стали ссориться.
Отношения не стоят на месте. Накапливается усталость.
Ты подвозишь меня к моему дому и уже знаешь, что я не захочу сразу выйти из машины. Буду медлить. Ныть. И я медлю. Ною. Потом все-таки выхожу.
Ты срываешь машину с места, как застоявшегося коня, и мимо меня проносится твой профиль над рулем. И я вижу по профилю: ты уже не здесь. Не со мной.
Вечером ты мне звонишь. Я лежу в обнимку с телефоном.
Мама смотрит на меня и говорит:
В конце декабря грянул мороз, и моя машина заглохла в центре города, неподалеку от твоего дома.
Я забежала в автомат, позвонила к тебе домой. Объяснила создавшуюся ситуацию. Спросила:
В конце декабря грянул мороз, и моя машина заглохла в центре города, неподалеку от твоего дома.
Я забежала в автомат, позвонила к тебе домой. Объяснила создавшуюся ситуацию. Спросила:
Не подскочишь?
От моего дыхания шел пар и ресницы заиндевели.
Не подскочу, ответил ты легким голосом. Я пообещал Денису пойти с ним в «Орбиту». Я уже полгода обещаю, и все время что-то происходит.
Денис это младший сын. «Орбита» магазин. Значит, Дениса отменить нельзя, а меня можно. Меня можно бросить в тридцатиградусный мороз на дороге выкручивайся, как хочешь.
Во мне что-то лопнуло. Я проговорила почти спокойно:
Когда ты сдохнешь, я приду и плюну на твою могилу.
Я не ожидала от себя этих слов. И ты тоже не ожидал от меня этих слов. Ты замер, потом сказал:
Не говори так. У меня воображение
Ты живо представил себе сырой холм на Ваганьковском кладбище, неподалеку от могилы Высоцкого. Я подъехала, оставила машину за оградой, а сама прошла на территорию кладбища. Подошла к твоей могиле, плюнула и ушла. О Боже
На другой день мы встретились у Вальки для работы. Валька должен был читать нам новый кусок. Отношения Джульетты и Виктора начинали уставать. Любовь тоже болеет и выздоравливает. Или умирает в мучениях.
Ты разделся и повесил куртку. Я не смотрела на тебя после вчерашнего. Я тебя ненавидела. Не-на-ви-де-ла.
Потом все-таки подняла глаза и увидела: над твоей бровью малиновая полоса, как будто приложили утюг.
Что это? спросила я.
Сосуды рвутся, грустно ответил ты.
И у меня самой что-то порвалось внутри, и жалость пополам с любовью затопила грудь. Я обняла тебя, прижала, прижалась сама. Сказала тихо:
Прости
Я ненавидела себя за мелочность. Ну, не родила Ну, проторчала час на дороге. Не умерла же. И даже если бы и умерла. ВСЕ можно положить к ногам любви. Даже жизнь.
Прости, снова сказала я.
Через неделю мы опять поругались.
Это было в гостях. Хозяин дома подарил мне Библию. Хозяин дома был иностранец, делал бизнес на русском православии, вернее, на церковном песнопении. Он возил церковный хор по городам Европы и очень неплохо зарабатывал. Но дело не в нем, а в Библии. Хозяин дома протянул мне Библию. Ты цапнул ее, перехватил, положил на свой стул и сел сверху. Как бы шутливо определил: МОЕ. Шутливо, но отобрал.
Я шутливо столкнула тебя со стула и забрала книгу.
Ты ничего не сказал, просто посмотрел очень внимательно.
Твоя собака не слушала команду. Не повиновалась. Такую собаку надо менять.
Я все чаще ненавидела тебя. Если раньше между нами была любовь любовь, то теперь любовь ненависть. Как коктейль «Кровавая Мери», когда водка смешивается с томатным соком.
Меня пригласили во Францию сниматься в кино. Однажды вечером позвонил человек по имени Жан-Люк, предложил роль, контракт и сказал, что вечером мне завезут сценарий.
Я готова была сказать «да» сразу, независимо от роли и суммы гонорара. Я хотела поменять картинку за окном и выплеснуть из себя «Кровавую Мери».
Ты спросил:
А как же Джульетта Друэ?
Я ответила:
Джульетта дура. А Виктор сволочь.
Ты удивился:
Почему?
Потому что он эксплуатировал ее чувство. А она разрешала. И всю жизнь проторчала в любовницах.
А могла бы выйти замуж за офицера в синей майке и варить ему фасоль.
А что, существуют только таланты и бездари? Черное и белое? А середины не бывает?
Середина между черным и белым это серый цвет. Серость.
Впоследствии я убедилась: ты был прав. Но это впоследствии.