Он шел. Он тек. Его вывернутые ноздри трепетали.
Крупицы запаха сочились сверху; одним длинным прыжком он одолел переход, ведущий с яруса на ярус. Здесь, сказало ему обоняние. И он ощутил первый толчок охотничьего азарта.
Здесь.
Мерцали на стенах лишайники; душа его истосковалась за крупной добычей. Даже десяток пойманных тхолей не заменит счастья охоты на сарну. На осторожную, непростую добычу.
Пол был по-прежнему гладок и лыс а значит, он оставался невидимым. Нюх сарны слишком слаб, чтобы защитить ее а слуху ее он не даст пищи. Никакой.
Азарт поднимался в нем, заливал и захлестывал; он чувствовал, как все быстрее и быстрее ворочается в жилах кровь. Здесь сарна. Одна. Там, за веером расходящихся темных коридоров
Сарны сильны но слабеют от ужаса. Восхитительно слабеют. Вплоть до полной покорности.
Он уже не шел и не тек он бежал. Несся, едва касаясь камня подушечками лап. Там, в глубине подушечек, чесались когти. Готовые выстрелить и пронизать живое мясо насквозь
Сделать неживым.
Спустя несколько мгновений он увидел силуэт изящный, хрупкий, по красоте свой схожий с известковыми узорами на стенах Пещеры. Перемигивались на стенах камни-самоцветы, высоко под потолком кружились светящиеся жуки; воздух напоен был запахом сарны. Сладким, свежим, вызывающе теплым запахом.
Он остановился на долю секунды чтобы получить от этого мига как можно более полное наслаждение.
А насладившись, кинулся.
Тело его работало безотказно. Время растянулось. Уже вися в прыжке, он видел, как сарна медленно поворачивает голову, как ее миндалевидные, с поволокой глаза вдруг расширяются, теряют изящество, делаются круглыми, как у барбака
Опускаясь, он успел поймать мгновение ее страха. Слабости. Конца.
Потом был вкус крови.
Потом мир помутился. Он справлял праздник охоты, он был пьян, он был трезв, он был возбужден и спокоен, он был счастлив. Он был СОБОЙ
Самоцветы, лакированные кровью, сделались еще красивее. Он запрокинул окровавленную морду и исторг из себя клич и знал, что от звука этого, бесконечно повторяющегося закоулках и норах, седеет сейчас чья-то нежная шерсть.
Раман сел на постели.
Клич стоял у него в ушах; все остальное терялось в дымке. Колотилось сердце; он встал. Трясущимися руками нащупал в тумбочке флакончик с каплями, прошлепал на кухню, открыл кран; вода показалась отвратительно теплой и с металлическим привкусом.
Что со мной, подумал он смятенно.
Вернулся в комнату. Сел на разоренную кровать это как же он метался во сне!.. Пощупал пульс, потрогал лоб. Все нормально, все в порядке, сегодня у него будет удачный день, все получится, все увидится в солнечном свете, возможно, сегодня к нему придет та самая, долгожданная МЫСЛЬ
Сарна.
Он подскочил на кровати; снова взялся за пульс. Сарна редкостная и славная добыча. Поймать сарну к удаче
Он снова встал. Натянул спортивные штаны, сунул ноги в тапочки, уселся у телефона; долго вспоминал номер пока не понял наконец, что не знает его и никогда не знал. Не удосужился спросить
Он набрал справочную; дозвонился с пятого раза, попросил непривычно заискивающим, сладеньким голосом:
Будьте добры, телефон Павлы Нимробец Адреса, к сожалению, не знаю.
Телефонистка честно искала потом печально сообщила, что найти номер по таким данным не представляется возможным. Вероятно, владельцем телефона Нимробец значится кто-то другой.
Раман поблагодарил. Некоторое время сидел, тупо уставившись в пыльный паркет; потом вытащил записную книжку. Вот, режиссер телевидения господин Мырель
Добрый день. Господин Мырель? Раман Кович беспокоит
На том конце провода удивились и обрадовались. И заверили, что передача в работе, предоставленные материалы оказались весьма удачными и буквально со дня на день
Простите, ваша ассистентка Павла Нимробец. Когда она принесет кассеты обратно?
Кажется, Павлин шеф не питал к ней особого уважения. Его голос сделался осторожным: в общем-то, как только господин Кович потребует
Я не требую, я просто прошу ускорить, так сказать Могу я поговорить с Павлой Нимробец лично?
Пауза.
Конечно, раздумчиво сказали на том конце трубки. Павла Нимробец перезвонит сегодня же Сейчас же
Простите, а она уже на работе?
Раман искоса глянул на часы. Девять утра.
Трубка попросила минуточку на размышления; прислушавшись, Раман смог уловить обрывки далекого разговора. Речь шла о том, что Нимробец, как всегда, опаздывает
Алло, господин Кович?.. Ее еще нет. Возможно, она с утра была в фильмотеке Я велю ей перезвонить вам сразу же, как она появится
Прошу прощения, Раману плевать было, что именно подумает о нем господин Мырель. Вы не могли бы сообщить мне ее домашний телефон?
Снова пауза. Этот Мырель решил, по-видимому, что непутевая Павла добилась-таки в жизни успеха охмурила господина Ковича
Конечно, трубка с запинкой продиктовала телефон, видимо, сверяясь с записями. Что-нибудь еще, господин Кович?
Нет, благодарю вас желаю успехов в работе и рассчитываю в ближайшее время
Да, да, безусловно
Да, спасибо
Да, да
Раман оборвал серию вежливых «даканий», стукнув пальцем по телефонному рычагу. Тут же, переведя дыхание, набрал телефон Павлы Нимробец.
Гудок.
Раман зажмурился. Эге, сердчишко-то, и капли не помогают Сейчас трубку возьмет ее зареванная мать или с кем она там живет. «Сон ее был глубок»
Его передернуло. Он вспомнил вкус крови Павлиной крови
Павлиной?! Он что, все-таки ВЕРИТ?!
Недосуг было разбирать, есть у нее проплешина на груди Или заросла. Шерсть у сарны отрастает быстро
Гудок, еще гудок шестой, седьмой
Раман открыл глаза. Ему было стыдно. Он стыдился своего страха.
Гудок
Никого нет дома. Все.
Он положил трубку. Прошелся по комнате; как был, в одних штанах, вышел на балкон. Прохладное майское утро влажным ветерком лизнуло его плечи, тронуло голый живот он поежился; внизу, на перекресток улицы Кленов и улицы Надежды, разворачивалась утренняя жизнь. Люди шли по своим делам, и этот обычный, деловитый ритм чуть отрезвил горячую голову режиссера Ковича.
Происходящее с ним странно. Происходящее с ним ненормально мало ли на свете сарн Еще неделю назад, пережив в Пещере подобное приключение, он вскочил бы с кровати, как счастливый мальчик, и бурной энергии его хватило бы как минимум на месяц
Одинокий желтый одуванчик в цветочном ящике качнул желтой головой. Под балконом прокатила вдоль улицы Кленов неприметная светлая машина с эмблемой Рабочей главы на крыше и на дверях
Грянул телефон.
То есть он тихонечко зазвонил но Раману показалось, что от звука его сейчас посыплется с потолка штукатурка. Он вскочил в комнату, едва не разбив балконную дверь, сорвал трубку:
Алло!!
Испуганное молчание.
Алло, я слушаю!..
Это господин Кович? Это я, Павла Нимробец
Раман сел. Прямо на пол; уши его покрылись краской, не то от радости, не то от стыда.
Привет, Павла.
Вы просили, чтобы я позвонила?
Интересно, что ей наговорил этот самый Мырель И как он при этом на нее смотрел.
Да, Павла Как, вообще-то, дела?
Смущенное молчание.
«Павла, я очень рад вас слышать» «Извините, господин Кович, но я молодая симпатичная девушка, а вы старый противный козел Уместны ли ваши ухаживания?..»
Он улыбнулся своим мыслям.
Павла, принесите мне кассеты. Обратно.
Сегодня?..
Можно завтра Но принесите, ладно?
Сегодня?..
Можно завтра Но принесите, ладно?
Пауза.
Хорошо Принесу А больше ничего не случилось?
Ничего. Пока, Павла, он повесил трубку и целую минуту сидел на полу, раздумывал, насвистывая под нос неопределенно-бравурную песенку.
Все утро Павла провела перед экраном Раздолбеж решил, что передача о Ковиче продвигается недопустимо медленно. Павла сидела и хронометрировала, и переносила на листок бумаги все перипетии «Железных белок» по реплике, по мизансцене; поначалу было интересно, даже здорово, но после четырех часов кропотливой работы у нее воспалились глаза, а голова гудела, будто праздничный колокол. Она уже ненавидела этих «Белок» всеми силами души или, как говаривала Стефана, «до самой глубины своих фибр»
Ей почему-то было ясно, что странный звонок Ковича не имел ничего общего с заявкой на ухаживание. Пусть себе Раздолбеж корчит какие угодно рожи Павла знала, что ее дамские прелести не заботят Ковича ни капельки. Следовательно
Она спустилась в стекляшку. Взяла пару сосисок в красной лужице томата, уселась за отдельный столик и устало опустила плечи.
Она сказала Тритану о встрече со СВОИМ саагом. Тритан он умеет скрывать свои чувства. Она не знает, что подумал об этом ее приятель-экспериментатор но вот Кович звонит ей, настойчиво, без причины, требует свои кассеты Требует встречи. Зачем?
Задумчиво поедая сосиски, Павла решила, что не пойдет к Ковичу. Что расскажет обо всем Тритану. Да чего там, она в своем праве может быть, ей неприятно еще раз встречаться с хищником который чуть ее не сожрал.
Ободрившись от этой мысли, она прекрасно провела остаток дня хохотала над сценариями детского сериала, просматривала с Лорой готовые анонсы и только время от времени крутила на экране «Белок» от нечего делать выискивала ляпсусы и нестыковки, но к досаде своей не нашла ни одной. «Белки» были совершенны как ледяной дворец, подсвеченный цветными прожекторами. Павла вздыхала.
Уже вечером обнаружилось вдруг, что в редакторском отделе намечается чей-то день рождения; именинник разгружал сумку, полную бутылок и бутербродов, а так как был он по натуре покладист и щедр, то приглашения получили все, оказавшиеся на тот момент в округе, и Павла в том числе. Повода для отказа не было; сгустилась ночь, когда веселая от шампанского, чуть пьяная Павла вышла из автобуса и направилась через собственный дворик к подъезду.
Светились окна немногие, потому что час стоял поздний, а день предстоял рабочий; почему-то не горели фонари. Павла шла под темными деревьями, ноги сами несли ее по сто тысяч раз пройденному пути, и если бы на асфальте оставались тропинки Павла давно протоптала бы поперек двора борозду с полметра глубиной. В темных кронах пробовал силы соловей; Павла любила ночной город. Павла любила тишину и одиночество, незнакомые закоулки и собственный двор, преображенный ночью; впрочем, какая девушка не любит романтичных ночных прогулок.
Павла шла, вдыхала запах ночных цветов и совершенно ни о чем не думала. Завтра будет завтра