Городская служба охраны здоровья с прискорбием сообщает, что сегодня ночью ушел из жизни господин Петер Сухич, бывший бессменным мэром столицы на протяжении десяти лет, вплоть до выборов прошлого года Господин Сухич не страдал фатальными заболеваниями, однако преклонные годы ему исполнилось восемьдесят два стали причиной общего ослабления организма Сон его был глубок, смерть пришла естественно. Завтра в десять часов утра состоится траурное шествие, и горожане, желающие отдать последний долг уважаемому соотечественнику, могут явиться в девять тридцать к зданию мэрии
Павла, ты чего? удивленно спросила секретарша Лора.
«Сон Павлы Нимробец был глубок, и смерть пришла естественно».
Павла проглотила соленую слюну:
Слушай
Она почти решилась спросить, нет ли у Лоры знакомого психоаналитика. Решилась спросить но в последний момент замолчала. Слишком глубоко сидит запрет на стыдное. А с Лорой еще работать и работать
Если, конечно, Раздолбеж не исполнит своей угрозы и не выгонит нерадивую ассистентку Нимробец в три с половиной шеи.
Слушай, Лора Мне тут Передача будет по Раману Ковичу, главрежу Психологической Драмы У тебя к нему нет никаких дорожек? Ну, знакомых там
Лора смотрела недоверчиво. У Лоры был отменный нюх она прекрасно поняла, что главный вопрос Павлы остался незаданным.
Кович? Не знаю, что тебе А, вот на пятом канале есть такой декоратор, Стесь, хороший парень, так вот он бывший актер, и как раз с Ковичем работал Павла, а ты почему такая смурная сегодня?..
Хороший парень Стесь увел ее курить на лестничную площадку.
Изредка прикладываясь из вежливости к жесткому вонючему фильтру, Павла смотрела, как хороший парень Стесь, сорокалетний брюнет с породистым, слегка испитым лицом, жестикулирует дымящейся сигаретой.
Кович?..
Стесь сделал паузу. Мастерскую, наполненную внутренним драматизмом; собственно говоря, вся речь бывшего актера состояла сплошь из пауз, а слова, скупые и донельзя многозначительные, служили всего лишь реденькой крепежной прослойкой.
Кович М-м-м. Время идет, а люди ничему не учатся. Ничему, Стесь прищурился, меряя Павлу жгучим взглядом черных глаз. Любой его жест был широк, красив и выверен; Павле вдруг пришло на ум, что такой вот прищур сквозь сизый дым сигареты она уже где-то видала неоднократно. В кино.
Кович Все это стадо идиотов. Все одинаковое, и они орут, что орет сосед А я, девочка, он вдруг подался вперед, буравя Павлу взглядом, а я никогда в жизни ничьей задницы не лизал. Так и запиши.
Запишу, мрачно подумала Павла.
Стесь докурил. Задумчиво бросил окурок в железную урну, промахнулся, скептически поджал губы:
Кович Дерьмо твой Кович. Скотина и провокатор. У нас таких любят
Он вдруг взял Павлу за пуговицу. Задумчивым доверительным жестом:
Ты, девочка, береги честь смолоду. Ты, смотрю, такая хорошая Полным-полно идиотов, только и думают А ты помни! он выпустил Павлину пуговицу, чтобы наставительно поднять палец.
Павла уныло кивнула.
После обеда Раздолбеж выругал ее за старые фильмы, которые она должна была привезти из фильмотеки и не привезла. Фильмотека помещалась в двух кварталах от студии Павла пошла пешком, и торжествующий май всеми силами атаковал угнездившуюся в ее душе тоску. Атаковал и добился некоторых успехов увидев в зеркале витрины свое кислое, бледное, угрюмо сморщенное лицо, Павла устыдилась и быстренько изобразила улыбку. Память мышц а ее лицо прекрасно помнило, как улыбаются высвободила в ее душе резервы оптимизма; переступая порог фильмотеки, Павла уже напевала. Потому что долгая грусть утомляет. Потому что этой ночью ее ждет спокойный сон без сновидений, и следующей, и послеследующей, а попав, наконец, в Пещеру, она больше никогда в жизни не встретит саага.
Ни одного.
По закону статистики.
И она рассмеялась, и так, с милой улыбкой, выслушала сообщение старушки-фильмотекарши о том, что заказанных фрагментов нет и еще долго не будет. Старушке было неудобно, она то и дело пожимала покатыми плечами:
Какой-то дурак в аппаратной пиво разгрохал, литровую бутылку А они пива нанюхались и показились. Крысы-то. Налакались, видимо, все пожрали, ну прям подчистую перегрызли, ничего не работает, света нет, приедут монтеры полы вскрывать будут Крысы, они от пива сдурели. Раньше проводов не грызли теперь вот Так что, девочка, не будет заказов, с недельку еще не будет, тут с утра такой топот под полом стоял куда твое дело
Улыбка на Павлином лице потихоньку растаяла. Поблагодарив старушку-фильмотекаршу интересно за что, за добрую весть?! она побрела обратно, и, увидев в зеркальном стекле шикарной машины свое убитое горем лицо, не попыталась даже разгладить складку на лбу. А, какая разница
Раздолбеж долго молчал. Как всегда бывает в таких случаях, утраченные фрагменты старых фильмов с каждой секундой приобретали в его глазах все большую ценность сейчас он поверит, что без них завтрашняя передача вообще невозможна.
Улыбка на Павлином лице потихоньку растаяла. Поблагодарив старушку-фильмотекаршу интересно за что, за добрую весть?! она побрела обратно, и, увидев в зеркальном стекле шикарной машины свое убитое горем лицо, не попыталась даже разгладить складку на лбу. А, какая разница
Раздолбеж долго молчал. Как всегда бывает в таких случаях, утраченные фрагменты старых фильмов с каждой секундой приобретали в его глазах все большую ценность сейчас он поверит, что без них завтрашняя передача вообще невозможна.
Ну, вы даете тихо сказал он наконец.
Павла прерывисто вздохнула. «Вы даете» как будто это именно она перегрызла провода в фильмотеке!..
Все, за что вы беретесь, Нимробец, с тоской сообщил Раздолбеж, все, за что вы беретесь То дождь пойдет, то автобуса нет, теперь вот крысы
Я их не приглашала, сказала Павла искренне.
Очень скоро оказалось, что иллюстрированный журнал «Сюжеты» не имеет обыкновения печатать на первой странице содержание. Хочешь чего-нибудь отыскать будь добр, листай страницы.
Павла листала.
Подшивки были тугие и тяжелые; «Сюжеты» выходили каждую неделю, толстые, лаковые, форматом с небольшой рекламный щит. Павла то и дело отвлекалась, разглядывая шикарные иллюстрации, погружалась в чтение, изучала подборки о новомодном движении Созидающего Туризма, о конкурсе методических программ для младенцев с несформировавшимся «этическим скелетом», и о последних нашумевших фильмах, и о новых разработках в ветеринарии, и о «культуре праздников в сложных климатических условиях», о ночных клубах, аукционах аквариумных черепашек, о новейших космических проектах, искусстве устраивать рукотворные гроты и вечеринках с участием рок-звезд. Спустя два часа, обалдевшая от информации, с тяжелой головой и замутившимися глазами, она наткнулась наконец на статью о Рамане Ковиче.
Худрук Психологической Драмы сидел в песочного цвета кресле, Павла долго и устало смотрела в его желчное, некрасивое и необаятельное лицо. Ей воочию виделось, как берущий интервью журналист вертится вокруг в поисках слабого места или пикантной подробности но все его выпады разбиваются о каменную, непоколебимую самоуверенность первого режиссера столицы.
«Скажите, а почему из театра уволился такой-то?» «Я не врач и не могу оказывать психиатрическую помощь.» «Газеты писали о громком скандале, когда такая-то, которую вы отстранили от работы, пыталась покончить с собой» «Бедняга не доигрывала на сцене, зато в жизни переиграет кого угодно. Если кто-то хочет покончить с собой, но его спасают значит, это спектакль» «Все говорят, что ваша последняя премьера» «А вы ее видели?» «Н-не довелось, билетов, знаете ли» «Билеты все проданы на месяц вперед, но вы все равно сперва посмотрите, а потом поговорим»
Павла вздохнула и решила дальше не читать, а попросту отнести Раздолбежу ксерокопию.
До вечера до закрытия библиотеки ее добычей стала подборка в журнале «Театр», несколько похожих статей в непохожих друг на друга газетах и едкая заметочка в «Сплетнице» последняя премьера Рамана Ковича подвергалась искусыванию и ядовитым насмешкам. Герои, мол, передвигаются исключительно кругами, как на ипподроме, и говорят исключительно штампами, как в провинциальном музее, а если героиня обнажает грудь так хотя бы нарисовать его стоило, этот бюст, кружочками обвести, чтобы зритель, так сказать, хоть некое подобие увидел А что герой сгорает от страсти об этом в программке надо писать, потому как бестемпераментный, белый как моль артист такой-то, загнанный режиссером в оболочку бешеного ритма, похож на детскую погремушку такой же пустой и такой же шумный
Библиотекарша уже стояла над Павлой, вроде как карающее привидение; Павла заказала ксерокопии, откусила от завалявшейся в «дипломате» булки и побрела домой.
В детстве ей случилось увидеть один из ранних спектаклей Ковича, тогда еще очередного режиссера какого-то мелкого театрика; «Девочка и вороны» премьера обернулась взрывом, и даже спустя год билеты все еще невозможно было купить за ними простаивали ночами. Четырнадцатилетняя Павла, сопровождаемая ревностным надзором старшей сестры Стефаны, попала на спектакль случайно, на «лишний билетик», и потом целый месяц пребывала в потрясении, в эйфории. И потом смотрела снова, и снова, и снова, потому что спектакль шел, наверное, лет десять
Десять лет Кович сидел на своем троне неотлучно. То есть он, конечно, странствовал по городам и весям, приходил в Драму главным режиссером и уходил снова, исчезал на год-другой и снова возвращался на гребне скандала, но трон лучшего режиссера и так считала не одна только Павла бродил за ним, как верная лошадь.
А потом он окончательно обосновался в театре Психологической Драмы, разогнал половину тамошних актеров и набрал взамен своих людей. Павла видела несколько спектаклей критики захлебывались от восторга, имея перед глазами самую обыкновенную, пресную лабуду. Павла вздохнула.
Все семейство было в сборе; Влай, муж Стефаны, играл с Митикой в настольный хоккей, и от его темпераментных бросков черная шайба то и дело вылетала за бортик и катилась под диван, и Митика начальственно указывал пальцем, и Влай послушно лез в пыльное царство потеряных вещей, копошился там, оставив на поверхности одни только тощие ноги в спортивных штанах, и возвращался довольный, с добычей. Стефана жарила блинчики дым стоял коромыслом; Павла совсем не хотела есть, но привычный напор сестры заставил ее через силу прожевать несколько ложек гречневой каши.