Тем не менее решаюсь продолжать так: замкнувшись по мере развития удельных дроблений древнего Киевского государства в местные земские мирки, боярство земель русских держит в руках своих местное управление, сохраняя его организацию и в пору бескняжия, а при наличности местного князя оно его окружает как неизбежный и необходимый орган его управления, составляя вокруг него тем более влиятельную и сплоченную думу, чем эфемернее и неустойчивее делается положение княжеской власти во главе крупных территорий-земель.
И, подобно тому как мы видим великого князя литовского окруженным радой, так местные князья выступают в документах, окруженные своим боярством. При заключении Кревской унии Дмитрий Корибут, князь Новгород-северский, дает грамоту Ягайле на верность королю и короне Польской, а бояре северские дают через два года (1388 г.) поручную грамоту за него. Тут видим несколько князей, двух воевод и других бояр. Они утверждают, что князь Корибут обещал Ягайле верность по их «доброй раде», и обещают ту же верность за князя и за себя, притом они подобно литовским панам городельского и раньше виленского актов говорят и от имени «молчавших земян», а сами себя именуют «всем поспольством боярами», их добрая рада есть «наше всего поспольства бояр примовление»{68}.
Полагаю, что текст этот весьма многозначителен и бросает надлежащий свет на значение слов «tota universitas», о которой говорит виленский акт (1401 г.). Бояре берут на себя обязательство за грады и земли и за «молчавших земян». Значит ли это, что «грады, земли и земяне» в какой-либо форме высказали свое мнение? Отнюдь нет.
Уже в XIII в. боярство южной Руси говорит и действует именем «всей земли». Так и тут. Северские бояре воплощают в себе все земское поспольство. Они местная владетельная сила, состоящая из местных служилых князей, воевод, перед нами «представители местной аристократии и администрации» (Довнар-Запольский), но не как два, а как единый социально политический элемент жизни земли боярство. Его родовой строй выступает в данной грамоте совсем так же, как родовой строй литовского панства в виленском акте: одни записаны с сыновьями, другие «с братом», «со всей братьей». Это XIV век.
Так, замечает Довнар-Запольский, уже в период сложения государства наблюдаем среди боярства «признаки особой сословной организации» и стремление его «занять преобладающую роль». И далее: «боярство, очевидно, составляет тесно сплоченный класс, объединяемый общностью интересов, близостью к власти и участием в ней», основанном на старой традиции{69}.
И долго остается устойчивым традиционное значение города как центра земли. В XIVXV вв. города сравнительно немного сделали успехов в приобретении новых черт специфического центра жизни городского общества. Когда мы читаем, например, переписку между Полоцком и рижанами, перед нами полочане бояре и milites[79].
Лишь на втором плане и в наиболее крупных центрах выступают мещане со все нарастающей примесью торгово-промышленного люда немецкой крови, вроде тех виленских мещан, которые сыграли видную роль в возвращении Ягайлу власти в Вильне после его поражения Кейстутом или купцов Владимира-Волынского, о которых говорит и Галицкая летопись еще в XIII в. («местичи русци и немци») и грамота 1324 г. от имени «consilium et universitatis civitatis Lodimiriensis»[80].
Городская область земля-княжение старой Руси лишь постепенно преобразовывается, меняя внутреннее свое строение. Еще и в недрах Литовско-Русского государства боярство и земянство рисуются сконцентрированными в городе, связаны с ним больше, чем позднее.
Мало того, если в Галицкой земле, да и на Волыни, еще до перехода их под власть польскую и литовскую замирают и сходят на нет следы старых вечевых порядков, то нельзя того же сказать о других землях западной Руси Полоцкой, Витебской, Смоленской. Имеем определенные свидетельства о вече в Смоленске, Полоцке в XV в.
В летописи (Супрасльском списке) читаем о событиях 1440 г.: воевода Смоленский, пан Андрей Сакович, стал приводить к целованию смольнян в том, что им признать того князя, какого князя паны и вся земля литовская посадят на великом княжении, и не отступать от Литовской земли, а пока держать его, пана Саковича, воеводой.
«И владыка смоленский Семион и князи и бояре и местичи и черные люди целовали на всем том», но потом «здумаша смольняне черные люди-кузнецы, кожемяки, перешевники, мясники, котельники пана Андрея согнати силою с города, а целование переступили» и, вооружившись, «зазвонили в колокол». Пан же Андрей «почал ся радити со бояры смоленскими» и по их совету пошел с ними и своими дворянами против восставших и хотя обратил их в бегство, но должен был с женой и боярами бежать из Смоленска, в котором разыгрался «мятеж велик».
«И владыка смоленский Семион и князи и бояре и местичи и черные люди целовали на всем том», но потом «здумаша смольняне черные люди-кузнецы, кожемяки, перешевники, мясники, котельники пана Андрея согнати силою с города, а целование переступили» и, вооружившись, «зазвонили в колокол». Пан же Андрей «почал ся радити со бояры смоленскими» и по их совету пошел с ними и своими дворянами против восставших и хотя обратил их в бегство, но должен был с женой и боярами бежать из Смоленска, в котором разыгрался «мятеж велик».
А смольняне, изымав маршалка смоленского Петрыкея, утопили его в реке, себе же воеводой призвали князя Андрея Дмитриевича дорогобужского (из тверских). И когда великокняжеский престол занял Казимир, а бояре смоленские попытались вернуться из Литвы в Смоленск, то
«черные люди пустиша их у город, они же разъехались по своим селом и затым бысть брань велика межи бояр и черных людей. И бояся бояр, черные люди призваша к собе осподарем князя Юрия Лигвеневича; и посла князь Юрьи поимати бояр, и поимаша бояр и поковаша их, именье их подаваше (Юрий) бояром своим».
Кончилась смута приходом литовского войска и суровой расправой. Картинка, живьем дошедшая в XV в. из «киевских» времен{70}.
Понятно, что эти вечевые силы представлялись литовской власти недопустимым бунтарством. И в грамоте полочанам{71}Казимир предписывает полоцким боярам, мещанам, городским дворянам и всему «поспольству», чтобы «в згоде межи собою были, а дела наши городские вси згодою посполу справляли по давному, а сымались бы вси посполу на том месте, где перед тым сыймывались здавна, а без бояр мещаном и дворяном городским и черни соймов не надобе чинити».
И ряд дел ведется городскими общинами от своего имени, даже сношения с иноземцами по делам торговым. Так, «полочане, вси люди добрые и малые», пишут грамоты в Ригу «от всех мужь полочан» или «от мещан полоцких и от всего поспольства»{72}. К сожалению, у нас мало сведений о внутренней деятельности этого вечевого самоуправления. Роль местного автономного законодательства мы можем наблюдать лишь с XVI в., т. е. когда, по выражению Довнар-Запольского, «сами веча стремятся перейти в сеймики одного шляхетства»{73}.
Однако и сеймы начала XVI в. это собрания не шляхты, а бояр и мещан главного города, стало быть, не сеймики, а веча. И выступления их носят печать большой старины, традиции древнерусской. Разумею такие случаи, как заявление витебских бояр и мещан, что они не хотят иметь воеводой Ивана Богдановича Сапегу ввиду «тяжкости и кривды» и потому бьют челом, «абы его милость (король Сигизмунд) водле прав и привилеев предков его милости и его милости самого дал им иного воеводу». И Сигизмунд вывел Сапегу из Витебска согласно статье витебского привилея: «им нам давати воеводу по старому, по их воли; и которой им будет не люб воевода, а обмовят его перед нами: ино нам воеводу им иного дати, по их воли»{74}.
Но этот вечевой архаизм в данный период замирающее историческое переживание. Со второй половины XV в., с развитием шляхетских привилегий в Литовско-Русском государстве, нарастает обособленность сословий, слагающихся в обособленные и в праве и в организации замкнутые социально-политические группы. Совместная их деятельность теряет смысл, становится невозможной. Общественная самодеятельность горожан-местичей замыкается в формах городского самоуправления, построенных по-новому, на началах так называемого магдебурского права. А военно-землевладельческий класс все крепче забирает в свои руки руководящую роль в областной жизни, также в новой форме осуществляя свою деятельность общественно-политического характера, именно в форме сословных сеймиков.
Однако этот процесс обособления сословий развивается постепенно, проходя промежуточную стадию совместной деятельности различных общественных слоев, выступающих в зависимости от содержания того или иного очередного вопроса то порознь, то вместе, то друг против друга. И эта промежуточная стадия весьма существенна, хотя бы потому, что, с одной стороны, указывает условия разложения старого единства городских вечевых общин, преобразившихся в сословно расчлененные единицы, а с другой на те бытовые, выработанные самой жизнью, условия, которые дали содержание тем заимствованным из немецкого и польского права формам, в которые вылился новый сословный строй.
Этим последним уясняется и значительно ограничивается ходячее представление о «заимствовании» и в западной Руси иноземных форм сословного строя.
В той же грамоте Казимира Ягеллончика (14561457 гг.), где воспрещается мещанам и черни чинить сеймы без бояр (в Полоцке), видим жалобу мещан, дворян, черных людей и всего поспольства на бояр, что те «вельми мало» участвуют во взносе «помочи з места Полоцкого» на земскую потребу, которую Полоцкая земля обязана вносить согласно «листу» господарскому под присягою. Бояре возражали, что согласно привилеям Витовта и самого Казимира они не обязаны вносить помочи под присягою. И Казимир, рассмотрев спор с панами радою своею, предоставляет боярам «класть тую помочь», когда господарь потребует, без особой присяги, а «под суменьем» «каждый по силе» в силу общей их присяги господарю «во всем добра хотети», а остальной общине оставляется, по ее, как утверждает грамота, собственному желанию, старый, общий порядок сбора «помочи» под присягою.
Для заведывания сбором устанавливается особая коллегия из двух бояр, двух мещан, двух дворян, двух из поспольства «добрых, а годных, а верных», которая будет хранить казну в скрыни за четырьмя ключами боярским, местским, дворянским и с поспольства, так, чтобы «один без другого до скрыни не ходили» и чтобы, «што возьмут и што роздадут», было всегда всем им ведомо и на учете{75}.