Персидские лирики XXV вв. - Сборник "Викиликс" 5 стр.

О каратель заблуждений
На пути за красотою!
В этом море всяких мнений
Как сойдемся мы с тобою?

Не кудрей извивы сами,
Не улыбки уст прелестных
Торжествуют над умами,
А красот в них тень небесных.

Чар природных не скрывая,
Будь и нам утехой взора:
Ведь красавица такая
Жить не может без простора

Постучаться мне опасно:
Вижу здесь врагов я стаю;
Подойти к дверям негласно
Лишь как нищий я дерзаю.

Сплетни, бедность, униженье
И любви терплю я муки;
Но боюсь: мое терпенье
Изнеможет от разлуки.

В праздный день гулять не стыдно;
В поле все спешат гурьбою;
Сердца в городе не видно
Не плененного тобою.

Чтоб сказать лишь, чем болею,
Я желал с тобой свиданья;
Но сказать я что сумею?
Ты со мной,  и нет страданья.

Ты со мной гасить ли свечи,
Чтоб враги нас не видали?
Блеск твой место нашей встречи
Скрыть позволит нам едва ли.

Саади тебе ль изменник?
Он не ищет лучшей доли;
Знает он, твой давний пленник:
Этот плен приятней воли.

Мне твердят: люби другую!
У одной не будь в опеке!
Как играть игру двойную
Да еще при Атабеке?

Друг тот, кого не тяготит суровый нрав подруги,
Кто жить готов не для себя, а для забав подруги.

Любовник верный под мечом не выскажет признанья,
Себе на шею без вины вину приняв подруги:

В стремленьи к пользе лишь своей подругу брать не
честно;
Пусть я умру, сгубив себя, но не предав подруги!

Слыхал я прежде, что иных любовников в пустыню
Загнали толки злых людей и тяжкий нрав подруги;

А мне знаком один лишь путь: в тот край, где дом
любезной;
Один покой когда лежу, к ногам припав подруги.

Любовь к подруге, говорят, во время роз приятна;
А я ни мига не живу, в душе не звав подруги.

Бездушный сад не веселит, и в нем тоскует зритель,
Меж сотней розовых кустов не отыскав подруги.

О, ветер, если полетишь ты вертоградом духов,
Напомни ей, что старый друг блюдет устав подруги.

Я тайны мук своей любви ни с кем не разделяю
Она твоя; я нарушать не буду прав подруги.

Все любят общество людей, а Саади свой угол:
Людей бросает человек, слугою став подруги.

О жажде спроси у скитальца в пустыне, иссохшей от зноя:
Как цену вод ты узнаешь, у тока Ефратского стоя?

С тобою мне вечер что утро: ты свет проливаешь мне
в очи;
Когда же меня ты покинешь, мне дни безразличны и
ночи.

Хоть был от тебя я далеко, надежд не бросал я нимало:
Года уходили, а сердце твой близкий возврат обещало.

Не видно меж нас и не слышно, кто мог бы равняться с
тобою,
И если ты точно из праха,  живой замешен он
водою.

Я в темные ночи разлуки надеюсь на утро свиданья:
Кто жаждет источника жизни, во мрак да направит
исканья.

Ты горечью жизнь отравляла,  подносишь и сладкий
мне кубок:
Суровый ответ не естествен из алых пленительных
губок.

Не в этот лишь век мой короткий к себе мое сердце
влекла ты:
Плоды созерцая, постигнул обеих я роз ароматы.

Воспел бы я так, как ты хочешь, достоинство всяких
созданий,
Но как же тебя восхвалю я? превыше ты всех описаний.

Боюсь я тебя, но с надеждой к тебе воссылаю моленья
Затем, что ты петля печали, но вместе и ключ избавленья.

Лишился я взора подруги, и рады мои лиходеи;
Друзья от меня отказались: врагам удались их затеи.

Стихи Саади о разлуке ужель тебя вовсе не тронут?
А если скажу я их птицам, все гнезда от песен застонут!

Был некогда купец; держал он попугая.
Тот не на воле жил, а в клетке изнывая.

Когда сбираться в путь пора купцу пришла
(Имел он с Индией торговые дела),

Им не был обойден никто из челядинцев,
Чтобы узнать, кому каких везти гостинцев.

И каждому из них, кто дар свой назначал,
Исполнить просьбу он охотно обещал.

И птицу он спросил: Нужда твоя какая?
Что из индийского добыть ты хочешь края?

Ответил попугай: Коль встретишь по пути
Ты попугаев там, о том их извести,

Что есть-де попугай, свою клянущий долю:
Судьба его ко мне закинула в неволю.

Он просит вас о том, со мной послав поклон,
Чтоб вы наставили, что делать должен он;

Он говорит: Ужель назначено мне в муке
Заглохнуть здесь, живя с собратьями в разлуке?

И справедливо ль то, чтоб я хирел один,
Когда ваш век течет средь рощ и луговин?

Таков ли долг друзей и к другу сердоболье,
Чтоб мне была житьем тюрьма, а вам раздолье?

Счастливцы, вспомните об участи моей
На утренней заре, под сению ветвей!

Купец почтенный дал согласье попугаю
Поклон его и речь снести в родную стаю.

И вот, когда достиг индийских он границ,
В пустыне несколько таких же встретил птиц;

Коня остановив и крикнув в виде зова,
Их брата просьбы все им передал до слова.

Какой-то попугай всем телом задрожал,
Свалился и дышать мгновенно перестал.

Купец тут осудил свое с ним обращенье:
Живую тварь мое сгубило посещенье!

Быть может, родственник он птички был моей?
Иль был то дух один в телах двоих друзей?

К чему мне было брать такое порученье?
Бедняге причинил я словом лишь мученье!

Язык наш есть кремень, железо суть уста;
Их слово жжет огнем окрестные места.

Железо о кремень не бей без нужды явной,
Хоть будь то с целью разумной, хоть забавной.

От слова целый мир пустыней может стать,
И мертвая лиса, как лев, пойдет на рать

Купец, окончив торг и путь свершив тяжелый,
Вернулся вспять домой довольный и веселый.

Гостинец каждому слуге привез добряк,
Служанке каждой дал вниманья лестный знак.

Промолвил попугай: А я без награжденья?
Открой же мне свои слова и наблюденья!

Купец ему в ответ: Раскаиваюсь я,
Жалею и скорблю, потоки слез лия.

Зачем известие отнес я роковое,
Не зная, что в нем зло сокрыто, и какое!..

А попугай ему: В чем каяться тебе?
К чему тут гнев и скорбь? угодно так судьбе.

Купец сказал: Твои стенанья о свободе
Я передал твоим собратьям по породе.

Один из них, тебя жалея, вдруг без сил
Упал, затрясся весь и дух свой испустил.

Я каялся в словах, мной сказанных напрасно,
Но в том, что сказано, раскаянье не властно.

Услышал попугай, как брат его упал,
И, так же задрожав, остыл и не дышал.

Увидя, что, упав, ни членом он не двинул,
Хозяин вмиг вскочил и шапку оземь кинул:

Мой милый попугай, знаток приятных слов,
Что сделал я с тобой? зачем ты стал таков?

О ты, чьи песни так пленительно звучали,
Наперсник мой и друг в веселье и печали!

О сладкогласный мой любимец попугай!
О ты, моей души бальзам и светлый рай!

В конце же птичий труп он выбросил из клетки,
А попугай воскрес, и порх до ближней ветки!

Хозяин поражен поступком был его,
И в том, что видел сам, не понял ничего.

Он, взор подняв, сказал: О ты, певец мой сладкий!
Со мною поделись чудной своей загадкой.

 Мне делом тот сказал,  ответил попугай:
Ни шуток, ни бесед, ни песен впредь не знай:

Твой голос ведь твоей неволи есть причина.
Вот мне какой совет дала его кончина!

Тут попугай купца наставил кое в чем
И кончил: Будь здоров! не свидимся потом.

Прощай, хозяин мой! ты добр и благороден:
По милости твоей я вновь теперь свободен.

Прощай! лечу туда, где родина моя.
Свободен некогда ты станешь так, как я!

Хозяин отвечал: Лети под Божьим кровом!
Сегодня о пути поведал ты мне новом.

Стучался некто в дверь того, кого любил.
Ты кто, смельчак? скажи! любимец тот спросил.

Ответ был: Это я.  Ступай! мне нет досуга.
Мой стол для одного, готового лишь друга.

Незрелому созреть разлука даст одна;
Иначе лесть и ложь в любви его видна.

Пошел бедняга прочь и целый год в разлуке,
Скитаясь, предавал себя несносной муке.

Созрел, сгорев душой, пока настал возврат,
И вновь бродил он там, где жил его собрат.

Он стукнул в дверь кольцом, готовя речь тревожно,
Чтоб грубость уловить уж не было в ней можно.

Любимец крикнул: Эй, кто там? И вот в тиши
Звучит: Здесь также ты, о царь моей души!

Ответил друг: Когда ты я, о я, пожалуй!
Двоих же я вместить не может домик малый.

Двойную нить в иглу напрасно не вводи.
Теперь ты стал один в иглу мою пройди!

О друг! так милая влюбленному сказала:
Не мало обозрел чужих ты городов.
К которому из них душа твоя лежала?
К тому, ответил он, моей где милой кров.

Везде, где б ни свила гнездо моя царица,
Игольное ушко обширно для меня;
Везде, где б ни зажглась красы ее зарница,
Мне рай в колодезе, лишенном света дня.

С тобой, красавица, мне милы муки ада,
С тобой тюрьма цветник, прелестница моя,
Пустыня дикая с тобой отрадней сада,
А без тебя средь роз несчастен был бы я.

С тобой везде своим доволен я уделом,
Хотя бы мне жильем могилы было дно;
То место выше всех ценю я в свете целом,
Где в мире и любви с тобой мне жить дано.

Не видя вас нигде, глаза полны слезами,
Воспоминая вас, душа полна тоской.
Вернется ль что-нибудь из прожитого нами?
Увы! прошедшее придет ли в раз другой?

Признай высокое любви на нас влиянье.
Что есть плохого в ней, природы в том вина.
Ты похоти своей даешь любви названье
От похоти к любви дорога то длинна.

Что это, от чего приятно нам явленье?
Что это, без чего явленья смысл сокрыт?
Что средь явленья вдруг проглянет на мгновенье
Иль ярко мир иной в явленье отразит?

О друг, меж нашими сердцами есть дорога,
И сердцу моему всегда она ясна:
Она что водный ток без мути, без порога,
А в глади чистых вод виднеется луна.

Затем мы дню враги, что, только лишь он сбудет,
Как паводок в русле, как ветр в дали степей,
Садимся мы, когда тот месяц нас пробудит,
И кубками звеним до солнечных лучей.

Храни в себе любовь, свой лучший клад и славу!
Умей найти того, кто б вечно был твоим!
Душою не зови души своей отраву!
Беги ее, хотя б разрыв был нестерпим!

Сказать без языка хочу тебе я слово,
Не подлежащее суду ничьих ушей.
Оно для твоего лишь слуха, не чужого,
Хоть будет сказано при множестве людей.

Прекраснейшего нет, чем Ты, на свете друга,
Нет дела лучшего, чем лик Твой созерцать.
В обоих мне мирах и друг Ты и подруга:
На всем, что мило нам, Твоя лежит печать.

Я песнь о ней сложил, но вознегодовала
Она на то, что ей пределом служит стих.
Как мне тебя воспеть?  Она мне отвечала:
Стиху ли быть красот вместилищем моих?

Цвети и веселись души весною вечной,
Чтоб радовал твоих поклонников твой вид!
Кто взглянет на тебя без радости сердечной,
Да будет обречен на мрак, печаль и стыд!

Как солнце твоего коснуться смело лика,
Иль ветер до твоих дотронуться волос?
Ум, гордых тайн земных и тварей всех владыка,
Мутится, о Тебе поставив лишь вопрос.

Из сфер вокруг тебя я был бы рад хоть пыли
В надежде, что она твоих касалась ног,
Обиды от тебя меня бы веселили:
Вниманья знак ко мне в них видеть я бы мог.