Николай Александрович Добролюбов
Постановления о литераторах, издателях и типографиях
СПб., 1859
Давно уже замечено одно из качеств, не совсем с хорошей стороны характеризующее нашу публику. Это качество состоит в совершенном равнодушии к познанию тех законов, под которыми мы живем. Юридическое образование распространено у нас так мало, что нередко приходится встречать людей, специально интересующихся какой-нибудь частью и не имеющих понятия о законах, к ней относящихся. Объясняют это тем, что у нас все общественные деятели разделяются на два разряда: одни действуют не своим умом, а по чужому указанию, следовательно, не имеют надобности справляться с законами; другие привыкли в своих действиях руководствоваться произволом и личными соображениями, более или менее посторонними закону, следовательно, в законных соображениях тоже мало имеют нужды. Но если мы и примем в известной мере справедливость этого объяснения, все-таки мы не вполне еще объясним вопрос. Объяснение это может относиться только к лицам служащим. Но не надо забывать, что большинство населения в государстве составляют не те, которые применяют законы, а те, с которыми по законам поступают. Эти-то последние почему же не интересуются законами? Или и они держатся того мнения, что закон ничего не значит, а[1] главное дело воля исполнителей, по пословице: «Не бойся суда, а бойся судьи»?.. Но ведь такое мнение не должно бы существовать в благоустроенном обществе. Если же оно существует, то общество само же должно позаботиться о том, чтобы уничтожить его. Но как уничтожить?..
«Самое верное, самое действительное средство литература», кричат в последнее время. Мы бы согласились с этим, если бы заметили в кричащих более серьезное изучение условий и принадлежностей литературной деятельности в нашем обществе. А то ведь и в отношении к литературе у нас существует то же совершенное юридическое неведение, как и о множестве других предметов. Говорят о литературе, восхищаются ее успехами, бранят ее, и все это так, по капризу, с ветру; никто не хочет заняться серьезным изучением предмета, вникнуть в сущность его, никто не любопытствует даже заглянуть в законы, которыми литература ограждается! А все кричат на разные лады то уж очень неблагоприятно для литераторов и журналистов, то чересчур уж лестно для общего развития и громадного влияния литературы. Кто сам пишет а кто же теперь не пишет? тот большею частию смотрит несколько мрачно: зачем его статья не напечатана? Зачем долго не помещается? Отчего не в том виде явилась она в свет, как он желал? Я, говорит, изложил лучшие свои соображения, самые заветные мои думы именно в этих строках; а их-то и нет в напечатанной статье. Вы, говорит, варвары, вы губители авторских талантов и благородных стремлений, и пр.[2] и пр. Другие, напротив, ужасно довольны современной литературой: какие вопросы подымаются, какие благородные мысли высказываются, как расширился круг действия литературы, какое влияние имеет она на исправление существующих недостатков, на принятие новых мер для общественного устройства, и т. д. и т. д. И все это говорится большею частию понаслышке, без серьезного вникания в дело, потому что кричат ныне о литературе даже такие господа, которые ничему не учились и ничего не читали. Иной выписывает журналы только для того, чтоб иметь удовольствие каждый месяц бранить издателей за то, что журналы поздно выходят. «Нет никакой возможности выписывать: небрежно ведут дело, чуть не месяцем всегда опаздывают!.. Опаздывают, опаздывают!..» кричит он и более знать ничего не хочет А другой считает обязанностью восхищаться тем, что много новых журналов появляется, и готов ожидать от этого чуть не государственного переворота[3] Разноголосица страшная, и никто не хочет уяснить себе дело серьезным изучением тех незыблемых оснований, без которых у нас не может существовать никакая литературная деятельность. Постыдное равнодушие к изучению законов обнаруживается и здесь во всей своей силе
При таком положении дел истинным благодеянием может служить книжечка «Постановления о литераторах и пр.». Она составляет не что иное, как извлечение важнейших правил из Цензурного устава и дополнительных к нему постановлений, вошедших в первое продолжение «Свода законов». Такое извлечение чрезвычайно облегчает знакомство с цензурными постановлениями, если кто захочет узнать их существенные основания. Не всякому захочется, да и не всем удобно рыться в «Своде законов» и в его продолжениях, чтобы изучить все подробности узаконений, относящихся к литературе. А здесь, в маленькой книжечке, предлагаются публике главные статьи этих узаконений, вполне достаточные для того, чтобы ознакомиться с характером нашей цензуры. Конечно, в делах человеческих никогда не бывает полного соответствия с идеалом, и потому знание того, что должно делаться, еще не вполне соответствует наглядному познанию того, что делается. Но во всяком случае то, что делается, не находя себе оправдания в законе, есть только случайное уклонение, истинный же характер известной деятельности всегда более или менее определяется законодательством. Вот почему издание книжки «Постановления о литераторах» мы считаем очень важным и полезным для распространения в публике истинных понятий о настоящих условиях нашей литературной деятельности.
Желая по возможности содействовать распространению этих понятий, мы представим здесь извлечение некоторых правил, напечатанных в книжке, относительно цензурных условий напечатания статей и книг.
По общему цензурному правилу, дозволяются к печатанию «книги и статьи всякого рода, на всех языках», равно как «эстампы, рисунки, чертежи, планы, карты, а также и ноты с присовокуплением слов»; могут быть они запрещены только в следующих случаях (§ 3):
Когда в оных содержится что-либо клонящееся к поколебанию учения православной церкви, ее преданий и обрядов или вообще истин и догматов христианской веры.
Когда в оных содержится что-либо нарушающее неприкосновенность верховной самодержавной власти, или уважение к императорскому дому, и что-либо противное коренным государственным постановлениям.
Когда в оных оскорбляются добрые нравы и благопристойность; и
Когда в оных оскорбляется честь какого-либо лица непристойными выражениями или предосудительным обнародованием того, что относится до его нравственности или домашней жизни, а тем более клеветою.
Руководствуясь этими правилами, цензура «обращает особенное внимание на видимую цель и намерение автора и в суждениях своих принимает всегда за основание явный смысл речи, не дозволяя себе произвольного толкования оной в дурную сторону». Ограждая этим благонамеренных авторов, Устав цензурный дает им еще более льготы, даже на случай неясности или неловкости их выражений: в статье 7-й постановлено, что «цензура не делает привязки к словам и отдельным выражениям»; а в статье 91-й что «цензор, не имея права переменять что-либо в представляемых на его рассмотрение рукописях и печатных книгах, тем еще менее может прибавлять к оным от себя какие-либо примечания или толкования». Отметивши красным карандашом запрещаемое место, цензор должен возвратить рукопись автору или издателю для перемен; впрочем, для сокращения времени, особенно в срочных изданиях, автор или издатель «может вверить и самому цензору исправление замеченных им мест, по его усмотрению».
Для того чтобы еще определеннее показать цензору, что он может пропускать, Цензурный устав дает еще, в дополнение к общим, следующие частные правила:
Цензура обязана отличать благонамеренные суждения и умозрения, основанные на познании бога, человека и природы, от дерзких и буйственных мудрствований, равно противных истинной вере и истинному любомудрию (§ 6).
В рассматривании сочинений исторических и политических цензура ограждает неприкосновенность верховной власти, строго наблюдая, чтобы в оных не содержалось ничего оскорбительного как для российского правительства, так и для правительств, состоящих в дружественных с Россиею сношениях. Равно наблюдает цензура, чтобы на издание всякого сочинения, в коем описывается событие, относящееся до его императорского величества и августейшей фамилии, и при сообщении в газетах и журналах известий об особе императорского величества и членах императорской фамилии, о придворных торжествах и съездах, было испрошено высочайшее разрешение чрез министра императорского двора; из сего правила исключены только известия о приезде и отъезде членов императорской фамилии, для коих сего разрешения не требуется. При сем, кроме статей, помещенных в газетах и журналах о государе императоре и членах августейшей фамилии, о придворных торжествах и съездах, доставляются цензурными комитетами на рассмотрение министра двора только выписки из книг тех мест, в коих описывается какое-либо событие или рассказывается анекдот, до сих августейших особ относящийся. Дозволяется выпуск изданий с скопированными почерками рук и подписями особ императорской фамилии, в бозе почивающих, но сие дозволение не распространяется на подписи и почерки августейших особ здравствующих.
В отношении к научным сведениям дозволяется «всякое общее описание или сведение касательно истории, географии и статистики России, если только изложено с приличием и без нарушения общих цензурных правил»; только запрещается чиновникам обнародовать дела и сведения, вверенные им по службе. Также допускаются к печати «все описания происшествий и дел и собственные о них рассуждения автора, если только сии описания и рассуждения не противны общим цензурным правилам»; можно печатать также всякие документы и записки, «если только они согласны с общими правилами и не содержат в себе изложения дел тяжебных и уголовных».
В отношении к научным сведениям дозволяется «всякое общее описание или сведение касательно истории, географии и статистики России, если только изложено с приличием и без нарушения общих цензурных правил»; только запрещается чиновникам обнародовать дела и сведения, вверенные им по службе. Также допускаются к печати «все описания происшествий и дел и собственные о них рассуждения автора, если только сии описания и рассуждения не противны общим цензурным правилам»; можно печатать также всякие документы и записки, «если только они согласны с общими правилами и не содержат в себе изложения дел тяжебных и уголовных».
Вообще рассуждениям и описаниям авторов дается по Цензурному уставу весьма значительный простор касательно всех «предметов, относящихся к наукам, словесности и искусствам». Дозволяется рассуждать и о вновь выходящих книгах, и о представлениях на публичных театрах, и о других зрелищах, и о новых общественных зданиях, и об улучшениях по части народного просвещения, земледелия, фабрик и т. п. если только сии рассуждения не противны общим правилам цензуры. Запрещается же говорить только «о потребностях и средствах к улучшению какой-либо отрасли государственного хозяйства в империи, когда под средствами разумеются меры, зависящие от правительства, и вообще суждения о современных правительственных мерах» (§ 10, Цензурный устав, статья 12).