6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет, разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе.
а) Еще находясь в Алма-Ате[266], я написал (в очень осторожном и дружеском тоне) статью против некоторых заявлений тов. Урбанса, которые не могли быть истолкованы иначе, как предложение блока Брандлеру. Об этой статье члены Ленинбунда не узнали в свое время ничего. Несколько месяцев тому назад, когда я был уже в Константинополе, статью мою напечатал Брандлер. Только после этого она появилась в «Фольксвилле». Разумеется, это можно было бы объяснить случайностью. Но, к сожалению, целый ряд случаев, имевших место за последнее время, показывает, что дело идет не о случайности, а о системе.
б) Правление Ленинбунда в свое время истолковало наше требование тайного голосования в партии в духе общедемократических свобод. В небольшом письме, без какой бы то ни было полемики я разъяснил действительный смысл нашего требования. Письмо мое появилось в других оппозиционных изданиях, но «Фольксвилле» не печатало его. Только в результате длинной полемической переписки письмо мое появилось на страницах «Фольксвилле» спустя много недель после того, как было получено редакцией.
в) Кампанию по поводу моей высылки руководство Ленинбунда вело в духе газетной сенсации. По поводу этого характера агитации товарищи в разных странах вполне справедливо выражали недоумение. Принципиальных выводов из всей кампании «Фольксвилле» не сделал. Я написал специально для «Фольксвилле» (или для «Фане дес Коммунизмус») статью, в которой попытался без малейшей полемики внести необходимые дополнения к кампании Ленинбунда. Статья моя («Урок, которого я не получил»)[267] была напечатана почти во всех оппозиционных изданиях Европы и Америки за вычетом изданий Ленинбунда, для которых она была специально предназначена, так как речь в статье шла именно о Германии. На мои запросы по этому поводу редакция мне ответила, что этот вопрос в Германии более «не актуален». Я не мог этого понять. С точки зрения политики сенсаций это, может быть, и объяснение, но с точки зрения принципиальной пропаганды, которая должна составлять важнейшую часть всей работы Ленинбунда, ответ тов. Урбанса мне показался прямо-таки невероятным.
г) Но есть один случай, который превосходит все остальные и сам по себе достаточен для характеристики методов редакции Ленинбунда. 12 июня я послал тов. Урбансу статью-письмо «Еще раз о Брандлере»[268]. В этой статье я в первый раз открыто сказал для печати, что далеко не во всем согласен с руководством Ленинбунда. Считаю, что, как активный сотрудник изданий Ленинбунда, я имел право, вернее сказать, обязанность по отношению к русской и международной оппозиции отметить свои расхождения с руководством Ленинбунда. Как же поступило это последнее? Оно просто-напросто исказило мою статью. Оно напечатало ту ее часть, которая была направлена против Брандлера, но выпустило те параграфы, которые были посвящены критике Ленинбунда. Редакция выпустила в моей статье следующий абзац:
г) Но есть один случай, который превосходит все остальные и сам по себе достаточен для характеристики методов редакции Ленинбунда. 12 июня я послал тов. Урбансу статью-письмо «Еще раз о Брандлере»[268]. В этой статье я в первый раз открыто сказал для печати, что далеко не во всем согласен с руководством Ленинбунда. Считаю, что, как активный сотрудник изданий Ленинбунда, я имел право, вернее сказать, обязанность по отношению к русской и международной оппозиции отметить свои расхождения с руководством Ленинбунда. Как же поступило это последнее? Оно просто-напросто исказило мою статью. Оно напечатало ту ее часть, которая была направлена против Брандлера, но выпустило те параграфы, которые были посвящены критике Ленинбунда. Редакция выпустила в моей статье следующий абзац:
«Я этим ни в малейшей степени не беру под защиту политику Маслова и других. В 1923 году словесный радикализм Маслова был связан с такой же пассивностью, как и у Брандлера. Не понимая азбуки вопроса, Маслов пытался высмеять мое требование намечения срока восстания. На V конгрессе[269] он все еще считал, что революция идет вверх. Другими словами, в самых основных вопросах он разделял ошибки Брандлера, сервируя их под соусом ультралевизны. Но Маслов пытался учиться, пока не плюхнулся в болото капитулянтства. Другие бывшие ультралевые кое-чему научились. Я совсем не беру на себя ответственности за линию «Фольксвилле» в целом. Там и сейчас немало отрыжек прошлого, т. е. сочетания оппортунистических тенденций с ультралевыми. Но все же эти товарищи многому научились, и многие из них показали, что способны учиться и дальше. Наоборот, Брандлер Тальгеймер[270] сделали гигантский шаг назад, возведя свою революционную слепоту в платформу».
Почему вы выкинули эти строки? Может быть, из экономии места? Или чтобы более ярко показать, как охотно вы идете навстречу критике? Если редакция так поступает с моими статьями, нетрудно себе представить, как она обращается с критическими статьями членов вашей собственной организации.
Статья была вами названа «Из письма Троцкого» для того, чтобы таким наивным образом прикрыть произведенную вами непозволительную операцию, которую я не хочу назвать ее настоящим именем. Вы имели, уважаемые товарищи, формальное право не напечатать мою статью вовсе. Вы имели и формальное, и политическое право выступить против этой статьи с самой решительной полемикой. Но вы не имели никакого права ни политического, ни формального искажать перед немецкими рабочими мое отношение к оппозиционным группировкам.
д) Вы перепечатывали в свое время мою критику программы Коминтерна. Но и здесь вы выбрали вещи для вас нейтральные, обходя наиболее острые вопросы. Так, вы не привели из второй главы то, что сказано о Пятом конгрессе и обо всем ультралевом зигзаге 1924[19]25 гг., который причинил Коминтерну неисчислимые бедствия. Если вы с моей критикой не согласны, вы должны были открыто выступить против нее. Вы же просто обошли один из важнейших вопросов в развитии Коминтерна, касающийся вашего собственного вчерашнего (и не только вчерашнего) дня. Так нельзя воспитывать революционные кадры в духе марксизма.
Равным образом, вы не привели из третьей главы того, что я говорю о перманентной революции в применении к Китаю. Между тем я доказываю там, что теория перманентной революции если оставить в стороне потерявшие значение полемические эпизоды давнего прошлого полностью совпадает с самой сущностью ленинизма. Вы обошли и этот вопрос, основной для всего Востока, а значит, один из важнейших для Интернационала.
Никогда нельзя знать, с чем вы согласны и с чем не согласны.
е) В настоящее время «Фане дес Коммунизмус» в течение долгого ряда недель отводит добрую треть своего скудного объема огромным статьям Радека, Смилги и Преображенского, направленным против русской оппозиции и против меня в особенности. Статьи эти были присланы за границу в целях информации. Если бы тов. Урбансу было свойственно элементарное чувство солидарности с русской оппозицией, он бы прежде всего прислал мне эти статьи (тем более что они для меня и были предназначены). Это дало бы возможность своевременно ответить на некоторые до полнительные доводы капитулянтов. Тов. Урбанс поступил иначе. Он печатает статьи капитулянтов, направленные против русской оппозиции, вызывая общее недоумение читателей, которые не посвящены в специальные расчеты и комбинации тов. Урбанса. Почему, в самом деле, эти статьи, которым место в органах Таль геймера и Брандлера, печатаются из недели в неделю в органах Ленинбунда? Единственное мыслимое политическое объяснение таково: редакция пытается руками Радека и компании подорвать руководство русской оппозиции, не беря на себя при этом прямой ответственности.
ж) Этим, однако, дело не исчерпывается. Я не буду останавливаться на менее существенных моментах. Но я не могу пройти мимо вопроса о «Троцкий-Гильфе»[271]. С самого приезда в Константинополь вопрос об этой организации стал для меня предметом беспокойства. Я написал тов. Убрансу ряд писем, в которых разъяснил ему, что если бы я испытывал материальную нужду, то, разумеется, не видел бы решительно ничего неправильного в такого рода добровольных сборах среди рабочих, при условии, разумеется, полной гласности этих сборов и строгой отчетности. Но, так как я надобности в помощи не имел, то собранные деньги должны были либо быть возвращены тем, которые их внесли, либо должны были быть обращены с общего согласия и совершенно открыто на другие цели.
Я предложил направить собранные средства на помощь арестованным и сосланным русским оппозиционерам и их семьям. Соответственное письмо мое было опубликовано позже в ряде изданий, в том числе и в «Фольксвилле». Тов. Урбанс ответил на одно из моих напоминаний письмом, в котором сквозила нота прямого возмущения. Вот что он писал мне 11 мая:
«Какие фактические обвинения или подозрения доведены до вашего сведения о «Троцкий-Гильфе» и ее сборах? С какой стороны идут эти обвинения или заподозривания? Я считаю абсолютно необходимым, чтобы эти вопросы были выяснены Я держусь одного с вами мнения, что часто обманывавшееся доверие рабочих не терпит, чтобы в каком бы то ни было направлении оставались неясности»
Эти слова меня успокоили. Но, увы, лишь на короткое время. Никаких отчетов о собранных и израсходованных суммах опубликовано не было, несмотря на все дальнейшие настояния. Разумеется, о личных злоупотреблениях не может быть и речи. Но как опровергнуть утверждения, что деньги израсходованы на нужды Ленинбунда?
7. Можно возразить, что вопрос о фонде, как он ни важен сам по себе, не имеет прямого отношения к рассматриваемым разногласиям. Но такое возражение будет поверхностным. Дело у нас идет на сей раз не только о принципиальной линии Ленинбунда, чему я посвятил свое первое письмо, но и об организационных методах его руководства. Не трудно показать, что одно тесно связано с другим. Марксистская установка предполагает прежде всего правильное отношение к массе, к классу. Отсюда вытекает требование революционной лояльности. Мы не знаем нравственных норм, стоящих над обществом и над классом. Но мы очень хорошо знаем те требования революционной морали, которые вытекают из потребностей борьбы пролетариата. Величайшее проклятие сталинизма в том, что он покупает свои успехи ценою разрушения внутренних связей пролетарского авангарда и тем подготовляет катастрофы, в которых может погибнуть нечто большее, чем сталинская бюрократия.