А Федор Васильевич, наверное, решил, что мое «нет» относится к словам о постели жены, потому что тотчас поспешно сказал:
Может, вам будет удобнее в комнате Толи? Да, да, конечно, повторил он, радуясь, что ему пришла в голову эта мысль. Вы будете спать в комнате Толи. И больше я ничего не хочу слушать!
Он помог мне подняться с кресла и, слегка подталкивая, повел по коридору, потом открыл какую-то дверь и, включив свет, сказал: «Вот здесь жил Толя»
Несколько мгновений я, стоя в дверях, оглядывала комнату. Бросилась в глаза аккуратно застеленная кровать. Угол одеяла в белом пододеяльнике был откинут, на большой подушке лежала маленькая «думка» в голубой с кружевными оборками наволочке.
Заметив мой взгляд, Федор Васильевич тихо проговорил:
Мать перед отъездом приготовила. На случай, если он вернется. Чтобы сразу мог лечь спать. Она всегда сама стелила ему на ночь
Голос его дрогнул. Но он взял себя в руки.
Потоптался на месте и виновато сказал:
К сожалению, не могу предложить вам принять ванну. Нет дров, чтобы затопить колонку. Устраивайтесь. Я сейчас принесу вам халат.
И вышел из комнаты.
«Зачем, зачем я осталась? подумала я. Ведь я нужна там, в госпитале!..»
Но глаза мои слипались
«Побуду до утра, сказала я себе, прилягу не раздеваясь, потом первым трамваем уеду».
Вернулся Федор Васильевич с длинным стеганым розовым халатом в руках.
Вот, сказал он, это любимый халат Маши Марии Антоновны, строго поправился он, точно осуждая себя за сентиментальность. А теперь спать. Ложитесь и спите!
Направился к двери, но остановился и, обернувшись, проговорил:
Вера, вы слышали, ходят слухи, что блокада со дня на день будет прорвана?.. Я вдруг подумал Ведь вы работаете в госпитале. Туда поступают раненые с фронта словом, может быть, у вас есть более точные сведения?..
Вернулся Федор Васильевич с длинным стеганым розовым халатом в руках.
Вот, сказал он, это любимый халат Маши Марии Антоновны, строго поправился он, точно осуждая себя за сентиментальность. А теперь спать. Ложитесь и спите!
Направился к двери, но остановился и, обернувшись, проговорил:
Вера, вы слышали, ходят слухи, что блокада со дня на день будет прорвана?.. Я вдруг подумал Ведь вы работаете в госпитале. Туда поступают раненые с фронта словом, может быть, у вас есть более точные сведения?..
Идут ожесточенные бои, ответила я.
Я сказала то, что не раз повторялось у нас в госпитале на политинформациях, те самые слова, которыми нам приказано было отвечать на расспросы о положении на фронте, не называя ни мест боев, ни номеров частей, известных нам от раненых.
И тут же мне стало как-то неловко. Зачем я отделалась общей фразой? Разве такого ответа ждал от меня этот старый и умный человек? Разве, идя сюда, я не хотела поделиться с ним своими надеждами?
Федор Васильевич, решительно произнесла я, идут ожесточенные бои на Невском плацдарме. Наши войска и пятьдесят четвертая армия должны со дня на день соединиться.
И без того прямо державшийся Федор Васильевич распрямился еще больше, глаза его оживились, он сделал несколько поспешных шагов ко мне, повторяя:
Где, вы сказали, где?!
На левом берегу Невы. Примерно в районе Синявина.
Синявина? переспросил он, морща лоб, видимо напряженно стараясь вспомнить, где находится этот населенный пункт.
Но я знала о тех местах только по рассказам раненых.
Это южнее Ладоги, Федор Васильевич. Наши хотят прорвать кольцо. С одной стороны наступают ленинградцы, с другой пятьдесят четвертая армия.
Да, да, понимаю, точно в забытьи повторил Федор Васильевич. Потом вдруг улыбнулся и воскликнул: Но ведь это прекрасно! Задумался на мгновение, сказал: Подождите! и почти выбежал из комнаты.
Через минуту он снова вернулся с толстой книгой в руках. Это был том Большой Советской Энциклопедии.
Федор Васильевич присел на край кровати, положил книгу на колени и стал торопливо листать ее, бормоча:
Эл эл Ленинград Ленинградская область Тут должна быть карта Вот, нашел! Смотрите! Ну, смотрите! Ищите, где тут это Синявино!.. Я не могу разобрать проклятый мелкий шрифт!
Я села рядом, взяла на колени книгу и стала вглядываться в карту.
Нервное возбуждение, охватившее Федора Васильевича, передалось и мне. Волнуясь, я читала надписи на карте.
И вдруг неожиданно для самой себя громко воскликнула:
Синявино! Вот! Нашла!
Федор Васильевич буквально вырвал из моих рук тяжелую книгу.
Где, где?! спрашивал он, стараясь разглядеть мелким шрифтом напечатанное название.
Смотрите, сказала я, вот Ладожское озеро. Вот Шлиссельбург. А тут, я провела ногтем короткую линию от Шлиссельбурга на юг, Синявино! А еще ниже Мга. Теперь видите?
Да, да, теперь я вижу кивнул Федор Васильевич, не отрывая глаз от карты. Значит, здесь
А вот тут, к западу от Синявина, почти рядом, на правом берегу Невы Невская Дубровка. Нашим удалось переправиться на левый берег, занятый немцами. Вот здесь и идут бои.
Федор Васильевич молча следил за движением моего пальца.
Потом захлопнул книгу и спросил дрожащим от волнения голосом:
И и все происходит успешно? Да? Вы точно знаете?..
Что я могла ответить ему? Я знала, что там, на Невском «пятачке», идут очень тяжелые бои. Но, как и все в нашем госпитале, была уверена, что в ближайшие дни блокада будет прорвана.
Поэтому я твердо сказала:
Да, Федор Васильевич! Нам недолго осталось ждать.
Он молча кивнул, схватил свою энциклопедию и вышел из комнаты.
Однако уже через две-три минуты снова вернулся. На этот раз в руках у него были листки плотной бумаги. Он торопливо разложил их на столе и сказал:
Подойдите-ка сюда, Верочка.
Это были какие-то рисунки. Приглядевшись, я увидела, что везде изображен один и тот же боец, но, так сказать, в разных видах. На одном листке в шинели, с винтовкой, на другом в гимнастерке с расстегнутым воротом, с повязкой на лбу, на третьем со знаменем в руках.
Федор Васильевич посмотрел на меня, потом перевел взгляд на рисунки и спросил:
Какого вы мнения об этом, Вера?
Какого вы мнения об этом, Вера?
Я как-то даже растерялась. Что я могла сказать ему, известному архитектору, о том, в чем ничего не понимала?..
Мне нравится. Хорошо нарисовано, произнесла я нерешительно.
Нарисовано как раз плохо! Мои художества в виде плакатов вы можете встретить кое-где на стенах домов. А это просто наброски. Я вас спрашиваю не о качестве изображения, а по существу.
Я с недоумением посмотрела на него.
Впрочем, я же вам ничего не объяснил. Видите ли, еще до того, как меня послали на Кировский завод, я от безделья стал набрасывать эти эскизы. Мне казалось, что старая Триумфальная арка у Нарвской заставы могла бы быть не снесена, нет, но дополнена новым символом Или следует установить другую арку где-то в ином месте После войны, разумеется. Может быть, там, где кончается Международный проспект, перед Пулковской высотой. Ну, нечто вроде арки Победы или просто монумента
Это было бы замечательно! воскликнула я. Мне особенно нравится
Подождите, нетерпеливо буркнул Федор Васильевич, я уже сказал, что рисовал просто для себя. Но в это время ко мне зашел Васнецов.
Васнецов? К вам? удивленно переспросила я.
Да, да, именно Васнецов, секретарь горкома! с гордостью повторил Федор Васильевич, как-то по-петушиному вскинув голову. Не вижу тут ничего удивительного. Я ему понадобился, и он пришел. Рисунки лежали на моем столе. Он увидел вот этот! Валицкий взял листок, на котором был изображен боец со знаменем в руках, и помахал им в воздухе. Васнецов сказал, что идея создать новую Триумфальную арку ему нравится. А наутро я поехал на Кировский и забыл об этой пробе пера. А сейчас вот вспомнил
Он положил листок на стол, пристально поглядел на меня и неуверенно произнес:
Вы понимаете почему?
Да, тихо сказала я. Понимаю.
Так, может быть, сейчас своевременно поработать? А?.. Ведь теперь уже скоро!..
Он вдруг притянул меня к себе и поцеловал в лоб. Потом сдавленным голосом произнес:
Спите. Спокойной ночи!
Сгреб рисунки со стола и вышел.
Спать уже не хотелось. Весь этот разговор с Федором Васильевичем взбудоражил меня.
«Теперь уже скоро!..» мысленно повторяла я.
Вынула Толино письмо и снова стала его перечитывать.
Неожиданно в голову пришла страшная мысль: «А может быть, он там, на Невском пятачке? Там, где почти каждого ждет ранение или смерть?»
Мне стало нестерпимо страшно. Неужели Толя может погибнуть?!
Я встала, бесцельно прошлась по комнате, снова села и какими-то другими глазами осмотрелась вокруг. Ведь это была его комната, вот за этим старинным столом он сидел, еще будучи школьником. Здесь, справа, следы пролитых чернил, а вот вырезанные, наверное, перочинным ножиком, полустершиеся уже инициалы «А.В.». Все-все в этой комнате дышало им!..
Я никогда не была здесь раньше. Толя не приглашал меня к себе домой. Говорил, что стесняется отца, что отец выдающийся архитектор, но самовлюбленный, резкий, эгоистичный человек. Как он был не прав! Как мог сын настолько не понимать отца? Или это война изменила Федора Васильевича и он стал таким, каким я его знаю теперь?..
Слева от двери, в простенке, стоял платяной шкаф. Я приоткрыла дверцу и увидела несколько Толиных костюмов. Стала перебирать их мне казалось, что материя еще хранит его тепло.
И вдруг меня охватила дрожь. Я держала в руках полу того самого пиджака, в едва приметную красную полоску, в котором Толя был тогда в Белокаменске
Я сняла пиджак с вешалки. На нем были заметны следы пятен, которые, очевидно, пыталась вывести мать Толи, когда он вернулся в Ленинград.
Брюк от костюма не оказалось. Наверное, их уже невозможно было привести в порядок
И снова все, все вдруг встало передо мной: тот страшный чердак, слепящий луч электрического фонаря, вопль Анатолия, которого немцы тащили к лестнице, и потом, потом тьма, горячее, тошнотворное дыхание на моем лице
«Нет! Нет!» не слыша своего голоса, крикнула я.
И вдруг услышала голос:
Вера! Веронька! Что с вами, голубушка?
В дверях стоял Федор Васильевич в пижаме.
Вам нехорошо? Вам стало плохо? взволнованно спрашивал он.
И я поняла, что кричала
Стараясь прийти в себя, я провела рукой по лицу и наконец пробормотала:
Нет, Федор Васильевич, что вы! Я я уже собралась спать