В тот момент Александр командовал небольшой британской шхуной, на которой удалось вывезти из Данцига несколько десятков повстанцев, и этот поступок мы ставим ему в заслугу. Детство же и молодость он провел в Британии и служил на британском флоте.
Как ни перекрашивай волка, ягненка не получится, возразил полковник, разочарованный тем, что не смог даже удивить Уиттли.
И учтите, продолжал сэр Джордж, лучше штурмана, чем Алекс, у меня нет. Он штурман милостью Божьей. В двадцать восемь лет я доверил ему «Глорию», и ни один из старых капитанов не вспомнил, что Алекс паршивый иностранец.
Полковник Блекберри скромно и настойчиво посмотрел на сэра Джорджа, и тот в его взгляде прочитал ответ.
Конечно, полковник не учитывал глубокого внутреннего презрения, которое питают сильные мира сего к собственным же слугам, которые выполняют грязную работу, но делают это с энтузиазмом, выпячивая свою роль и показывая всем своим видом, что и могильщики, и палачи на нашем свете необходимы. И чем более говорил полковник, тем больше в глазах сэра Джорджа библиотека наполнялась серой тоскливой пылью, сквозь которую он все хуже видел своего собеседника, и каждое его слово вызывало у Уиттли унылое раздражение.
Мой долг предупредить вас, продолжал полковник. Поляки сейчас ищут союза с Францией, заигрывают с их тираном Бонапартом, надеясь, что это единственная держава, желающая вернуть им независимость и способная на это. Есть ли у вас гарантия, что штурман Фредро не посадит ваш корабль на камни возле острова Бурбон?
Реюньон, поправил разведчика Уиттли, он переименован Французской республикой.
Вот видите! Полковник произнес это так, словно наконец-то уличил Алекса в измене.
О штурмане мы разговор закончили.
Но я буду следить за ним!
Ваша воля.
И я бы на вашем месте оставил его дома. Для менее важного плавания.
Сколько раз вам повторять, что мне нужны хорошие капитаны и штурманы, а не угодные вам болванчики!
Хорошо, сдался полковник. Но сдача носила чисто формальный характер. Уиттли подумал: он похож на сдавшего шпагу противника, который тут же побежит в каземат, чтобы вытащить из-под соломы новую шпагу. Но штурман Алекс не единственный подозреваемый, сказал полковник.
Уиттли только собрался попрощаться с визитером, но был вынужден выслушивать новые подозрения и доносы.
Ваша невестка взяла на работу новую горничную и собирается тащить ее в Ост-Индию.
Ну и слава Богу. Эта несносная женщина пропилила мне всю лысину, пока не смогла отыскать хорошую горничную. Вы не представляете, насколько эта проблема важна для женщины. Я и сам, когда служил в Индии, порой шагу не мог ступить без Мартина, он у меня теперь дворецкий.
Эта девица родом из Ост-Индии.
Ничего подобного, уверенно возразил Уиттли. Ее мать была привезена боцманом Форестом много лет назад и всю жизнь провела в Лондоне. Будучи несчастной вдовой, она не вышла больше замуж, а посвятила всю жизнь воспитанию детей. Как только у вас поворачивается язык облить грязью такую достойную женщину! Не говоря уж о ее дочери дочери слуги короля, отдавшего за него свою жизнь!
Тут сэр Джордж вскочил и замер над креслом, в котором сидел полковник, как бы предлагая тому приподняться, чтобы удобнее схватить его за лацканы сюртука и выбросить из дома.
Так называемая Мэри-Энн Форест, тихо произнес полковник, была захвачена Форестом в Аве, когда он входил в экспедицию майора Саймса в Рангуне. Понимаете в Рангуне!
Плохо работают ваши люди, полковник, вдруг рассмеялся Уиттли. Даже я, не копаясь в прошлом, знаю, что боцман Форест был в составе миссии майора Саймса, а Мэри-Энн ухаживала за ним, относясь к одному из лучших семейств и будучи подготовленной к восточной медицине сестрой милосердия. Так что позвольте оставить ваши вымыслы без внимания.
На этом ему удалось вытолкать из дому полковника Блекберри. Уиттли налил себе полный бокал портвейна, хотя доктор запретил ему перегружать себя тяжелыми винами, и выпил его. Он был выведен из себя этим полковником. И не потому, что сам был противником осторожности, а потому, что в этом допросе сквозило недоверие к нему самому, сэру Уиттли!
Когда полковник докладывал о неутешительных результатах переговоров с сэром Уиттли сэру Чарльзу Дункану, первому вице-президенту Компании, тот сказал:
Я полностью доверяюсь мнению сэра Уиттли. В конце концов, это его идея, его деньги и его сын.
Полковник поклонился, но не сдался.
Он был похож на тонкую березку, выросшую у подножия круглой массивной скалы, каковой и казался сэр Дункан.
Меня не оставляет беспокойство, сэр, произнес он упрямым шепотом потому что сэр Уиттли лишь часть Компании, такая же часть, как я и вы. Интересы ее каждый из нас должен ставить выше интересов семейных.
Пожалуй, вы неправы, полковник, возразил Дункан. Он был так грузен, что каждое слово давалось ему лишь после дополнительного вздоха. Каждый из нас обязан знать свое место. Ваше место ниже, нежели место сэра Уиттли.
Разумеется, согласился полковник.
Однако именно вы отплываете на «Глории», и у вас будут все возможности наблюдать за персонами, вызывающими у вас подозрения.
Может быть поздно, упрямился полковник.
Что же делать? Я не намерен спорить с Уиттли по пустякам.
Я все понял, сказал полковник.
И Чарльз Дункан догадался, что с самого начала полковник пришел к нему со своим планом, который готов был изложить, найдя в Дункане союзника. Не найдя, он отказался от желания делиться планами, но не от самих планов.
Может быть поздно, упрямился полковник.
Что же делать? Я не намерен спорить с Уиттли по пустякам.
Я все понял, сказал полковник.
И Чарльз Дункан догадался, что с самого начала полковник пришел к нему со своим планом, который готов был изложить, найдя в Дункане союзника. Не найдя, он отказался от желания делиться планами, но не от самих планов.
Вернувшись к себе в номер в пятницу после целого дня работы на «Глории» и намереваясь сообщить хозяйке, что завтра переедет в свою каюту на корабле, чтобы не платить более за номер, Алекс был удивлен, когда хозяйка сказала ему, что днем к нему приходили каких-то два джентльмена строгого вида, которые сказали, что принесли штурману письмо от капитана корабля и должны передать письмо ему в руки. Потому она проводила их наверх, в комнату, и они там просидели часа полтора, но, не дождавшись, ушли очень сердитые.
Как же можно! А если это были жулики? удивился штурман.
Нет, твердо заявила мадам Брунулески, почесывая усики, это не могли быть жулики, потому что это были солидные люди. Я узнаю жуликов с первого взгляда.
Штурман махнул рукой и взбежал по лестнице в свой номер.
Даже если бы хозяйка гостиницы не сказала ему, что у него были посетители, он бы быстро определил это сам. Ожидая его, джентльмены строгого вида не теряли времени даром, они тщательно обыскали комнату, раскрыли сундук штурмана, проверили всю его одежду, в некоторых местах даже подпороли подкладку, а в сундуке искали двойное дно фанерная обшивка была отодрана и кое-где лопнула. Обыскивая комнату, джентльмены не очень старались замести следы, но сделали в этом направлении некие условные потуги. На дне сундука лежал плоский кожаный портфель штурмана, в котором хранились некоторые нужные, а то и дорогие сердцу бумаги нет, не деньги, а завещание отца, письма матери, диплом штурманской школы с висячей свинцовой печатью и записки от одной особы, имя которой не имеет отношения к нашей повести. Были там и еще кое-какие бумаги, но штурман сам не помнил то ли счета, то ли деловые записки, впрочем, ничего крайне важного. Так вот, портфель исчез. Некоторое время, стоя посреди комнаты, Алекс тупо пытался вспомнить, были ли в портфеле деньги. Нет, их не было и быть не могло, потому что сбережения штурмана хранились в банке Ост-Индской компании, да и деньги это были малые. Большую часть отсылал домой, в Польшу, сестрам.
Что же искали эти джентльмены?
После некоторых размышлений Алекс пришел к выводу, что в его номере побывали русские агенты, которые искали, нет ли в сундуке или где-то в номере документов, связанных с деятельностью епископа Яблонского или переписки с людьми Костюшки, Алексу было известно, что агенты русского царя, как и агенты австрийского императора, вольготно чувствовали себя в Англии, которая была их союзником в войнах с Наполеоном, и могли позволить большее, чем в стране нейтральной. В любом случае грабителями те джентльмены не были хозяйка гостиницы не могла бы этого не почуять.
Грустно было потерять портфель с такими ценными сердцу бумагами, и потому Алекс, мрачный, как туча, спустился вниз и заявил, что намерен идти в городскую полицию и заявить о краже.
Не может быть! Хозяйка была в ужасе, она почти забыла английский язык. В моей гостинице вас ограбили, и я их допустила сама! Нет, не ходите, я возмещу вам любой ущерб! Сколько у вас украли?
К сожалению, украли важные и дорогие для меня документы. Ценность их не меряется деньгами.
Впрочем, стоит ли объяснять этой трясущейся женщине, она и так от страха потеряла способность соображать.
Как они приехали?
В карете, в черной карете, без герба.
Разумеется. И карета ждала их?
Они на ней уехали.
И вы не разговаривали с кучером?
Зачем мне это, сеньор? Я сразу поняла, что это плохие люди.
Может, она ничего не поняла и спокойно провела время на кухне, а может быть, и на самом деле чутьем эмигрантки ощутила, что пришла опасность и лучше не высовывать своего массивного носа на лестницу и не слушать, как там идет обыск в комнате постояльца.
И никто их не видел?
Нет.
Какого черта им портфель? Совершенно ничего для них там нет.
Забегая вперед, можно сказать, что портфель найдется, но только через несколько дней после отплытия «Глории». Его подкинут в правление Компании, и вскоре он ляжет на стол Уиттли. К тому времени сэр Джордж уже будет знать об обыске в комнате штурмана и сделает нужные для себя выводы. И ничего не станет предпринимать.
История с Дороти закончилась куда драматичнее и неприятнее, чем простой обыск.
Вечером того дня, когда штурман Фредро узнал об обыске, она поздно возвращалась домой. До отплытия «Глории» оставалось всего два дня, и Регина находилась в состоянии постоянного возбуждения и даже обиды на окружающих, которые не могли понять, насколько ей плохо и трудно в такие минуты, как она не может собрать все, что нужно, а окружающие только мешают. Регина Уиттли не кричала на служанок и плотников, которые сколачивали ящики, на грузчиков и сапожников она не позволяла себе опуститься до крика, но ненависть ее была столь велика, что при взгляде на нее очередной жертве становилось понятно: ее вот-вот заклюют. Фарфоровые глаза лишь отражали холодный свет смутного дня, клюв, нацеленный на сердце, хищно приоткрывался, а пальцы с длинными ухоженными ноготками казались смертельными когтями.