Вы красными прочерчены в планшетах
Тем самым цветом крови и огня.
Дороги наших судеб недопетых,
Вы в прошлое уводите меня.
В пыли и в дыме, злобою гонимы.
Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.
Дороги были серо-голубыми,
Как ленточки медали «За отвагу».
Игорь Волгин
Стихотворения
Писатель и историк, достоевист, поэт. Доктор филологических наук, кандидат исторических наук, действительный член РАЕН, профессор факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературного института им. А. М. Горького. С июня 2010 года вице-президент Международного Общества Ф. М. Достоевского. Ведущий программ «Игра в бисер» и «Контекст» на телеканале «Россия-Культура».
Автор сборников стихотворений «Волнение» (1965), «Кольцевая дорога» (1970), «Шесть утра» (1975), «Персональные данные» (2015) и др. Родился в 1942 г. в Перми в эвакуации.
* * *
Пермь быв. г. Молотов, ныне Пермь (из энциклопедии).
Я родился в городе Перми.
Я Перми не помню, черт возьми.
Железнодорожная больница.
Родовспомогательная часть.
Бытие пока еще мне снится,
от небытия не отлучась.
Год военный, голый, откровенный.
Жизнь и смерть, глядящие в упор,
подразумевают неотменный
выносимый ими приговор.
Враг стоит от Волги до Ла-Манша,
и отца дорога далека.
Чем утешит мама, дебютантша,
военкора с корочкой «Гудка»?
И эвакуацией заброшен
на брюхатый танками Урал,
я на свет являюсь недоношен
немцам насмех, черт бы их побрал!
Я на свет являюсь безымянный,
осенённый смертною пургой.
Не особо, в общем, и желанный,
но хранимый тайною рукой
в городе, где всё мне незнакомо,
где забит балетными отель,
названном по имени наркома
как противотанковый коктейль.
И у края жизни непочатой
выживаю с прочими детьми
Я москвич, под бомбами зачатый
и рожденный в городе Перми,
где блаженно сплю, один из судей
той страны, не сдавшейся в бою,
чьи фронты из всех своих орудий
мне играют баюшки-баю.
* * *
Воспряну ото сна,
откину одеяло.
Окончилась война,
а мне и дела мало!
И только об одном
жалею в те минуты
что смолкли за окном
победные салюты.
И, выровняв штыки,
идут без остановки
геройские полки
по улице Ольховке.
Ах, мама, ордена
какие у танкиста!
Ну почему война
закончилась так быстро?..
* * *
* * *
Пермь быв. г. Молотов, ныне Пермь (из энциклопедии).
Я родился в городе Перми.
Я Перми не помню, черт возьми.
Железнодорожная больница.
Родовспомогательная часть.
Бытие пока еще мне снится,
от небытия не отлучась.
Год военный, голый, откровенный.
Жизнь и смерть, глядящие в упор,
подразумевают неотменный
выносимый ими приговор.
Враг стоит от Волги до Ла-Манша,
и отца дорога далека.
Чем утешит мама, дебютантша,
военкора с корочкой «Гудка»?
И эвакуацией заброшен
на брюхатый танками Урал,
я на свет являюсь недоношен
немцам насмех, черт бы их побрал!
Я на свет являюсь безымянный,
осенённый смертною пургой.
Не особо, в общем, и желанный,
но хранимый тайною рукой
в городе, где всё мне незнакомо,
где забит балетными отель,
названном по имени наркома
как противотанковый коктейль.
И у края жизни непочатой
выживаю с прочими детьми
Я москвич, под бомбами зачатый
и рожденный в городе Перми,
где блаженно сплю, один из судей
той страны, не сдавшейся в бою,
чьи фронты из всех своих орудий
мне играют баюшки-баю.
* * *
Воспряну ото сна,
откину одеяло.
Окончилась война,
а мне и дела мало!
И только об одном
жалею в те минуты
что смолкли за окном
победные салюты.
И, выровняв штыки,
идут без остановки
геройские полки
по улице Ольховке.
Ах, мама, ордена
какие у танкиста!
Ну почему война
закончилась так быстро?..
* * *
В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают и сходят на нет.
Сизой поземкою занесены
послевоенные долгие сны.
Как бы в последнее впав забытьё,
видят сограждане: каждый своё.
Видит скрипач Копелевич к утру
дочь, погребённую в Бабьем Яру.
Видит Вахитова, наш управдом,
мужа, убитого в сорок втором.
Видит Сабуров, слепой гражданин,
бой за Проскуров и бой за Берлин.
Первый по рельсам скрежещет вагон.
Поздние сны улетают вдогон.
Тонут в снегу проходные дворы
как проходные в иные миры.
О коммунальная юность моя!
Все возвратится на круги своя.
Запах побелки и запах борщей.
И не безделки в основе вещей.
Что поколеблет, а что упадёт?
Дело не терпит и время не ждет.
Дым поднимается к небу прямей.
Семь поднимаются хмурых семей.
Семь керогазов на кухне горят,
хлопают двери и краны хрипят.
Хлопают двери и, сон поборов,
семь в унисон голосят рупоров.
Бодро внушает нам бодрая речь
бедра поставить на уровне плеч.
Преподаватель Гордеев не зря
будит Россию ни свет ни заря.
* * *
Все думали, что с Гитлером война
продолжится не годы, а недели.
И, сев у затемненного окна,
с надеждой в репродукторы глядели.
Как будто возвестить мог Левитан,
что, накопив войска свои поодаль,
мы совершили яростный таран
и прорвались на Вислу и на Одер.
И что часы фашистов сочтены
и в Руре пролетарии восстали
Но мы уже оставили Ромны
и к Харькову с боями отступали.
И мать моя, беременная мной,
не ожидая помощи Европы,
по выходным копала под Москвой
крутые, полных профилей окопы.
* * *
За пять минут до битвы Курской,
как водится, в тени ветвей,
на полосе ничейной, узкой
шальной защелкал соловей.
За пять минут до канонады,
в лесу, на линии огня,
он выводил свои рулады,
в ночи отчаянно звеня.
Но бог войны, тоской объятый,
с азартом сумрачным в крови
воскликнул: «Чур, певец проклятый,
певец небес, певец любви!».
И пушки грянули. И стыла
рванулись танки на простор.
И в мире стало все как было,
как всё в нём было до сих пор.
* * *
Октябрь сорок первого года.
Патруль по Арбату идет.
И нет на вокзалы прохода.
И немец стоит у ворот.
И прусский полковнику Химок,
сглотнув торжествующий вопль,
как будто бы делая снимок,
навел на столицу бинокль.
А что же столица?
Стол и ца
глядит тяжело и темно,
как будто всех жителей лица
столица сплотила в одно.
Бредут от застав погорельцы,
в метро голосят малыши,
и вбиты железные рельсы
крест-накрест во все рубежи.
Нестройно поет ополченье,
соседи дежурят в черед,
и странное в небе свеченье
заснуть никому не дает.
Но, смену всемирных коллизий
приблизив незримой рукой,
пехота сибирских дивизий
грядет, как судьба, по Тверской.
Но знает у ржевского леса
стоящая насмерть родня,
что в доме напротив МОГЭСа
к весне ожидают меня.
Меня прикрывает столица,
меня накрывает беда.
И срок мой приходит родиться
теперь иль уже никогда.
Бьют пушки,
колеблются своды
и время являться на свет!
Октябрь сорок первого года.
Назад отступления нет.
Стихотворения о войне
Стихотворения о войне
Вячеслав Куприянов
Хорошая погода
Солнце
уже не так одиноко
как над снегами
свежая зелень
надежный союзник
скоро май придет
с Днем Победы
июнь
с днем начала
войны
Герман Власов
* * *
манежа окна слуховые
в нескучном брошенный букет
я не жил здесь в сороковые
как нумизмат гляжу на свет
хочу нащупать эту ноту
немое посмотреть кино
так гладят темную банкноту
изъятую уже давно
и если время гул случайный
грязь от армейских колесниц
пускай мне выпадет опальный
расплющенный между страниц
истории цветок сирени
и долгий завершая путь
всей тяжестью стихотворений
шагнет на грудь
Елена Игнатова
* * *
Блокада. Простуда. Поленьев отрада.
Не надо о будущем думать, не надо.
Два сломанных стула. Два томика Блока.
И мирное время далёко-далёко.
Блокада и стужа навеки вдвоём.
Блокада и чёрный оконный проём.
Ты выживешь духом, ты телом умрёшь,
Ты станешь на каменный город похож,
Пройдёшь по цветущим садам Ленинграда
Здесь брат похоронен. Блокада, блокада.
По-прежнему воздух весной леденит,
По-прежнему памятник в парке зарыт.
Олеся Николаева
Через вражьи заставы
Как отец мой к Большому театру летит погляди!
чая встретиться там с фронтовыми комбатом, начдивом
Он в особом костюме таком, где пиджак на груди
орденами проколот в костюмчике этом счастливом!
Так отец мой 9 мая к Большому на дружеский сход
все плывет на воздусях, подняв изумленные веки.
А в глазах словно рыбки там две золотые
расплещут вот-вот
эти синие воды очес, эти черные реки.
Предвкушает, родимый: немного еще и ему
«Лейтенант!» кто-то крикнет,
щекой припадая шершаво,
то ли тот рядовой из-под Данцига в черном дыму,
из-под Минска ль майор иль сержант
из-под гневной Варшавы.
Толи с Буга полковник, то ль прапорщик с Березины.
Но ни этих, ни тех Лейтенант, вашей армии нету!
И братки полегли, и корявое тело страны
просто сброшено в ров меж востоком и западом где-то,
в погребальные пелены, в черные сучья одето
И отец на ветру, так что гаснет его сигарета
все уходит отец мой, уходит отец мой с войны,
через вражьи заставы
к своим пробиваясь все лето.
Вадим Месяц
Белый танец
Мне приснился солдат,
что уснул на дощатом полу
танцевального зала
в субботней рабочей общаге,
огнедышащей грудью
прижавшись к чужому теплу
и обрывком в ладони
оберточной синей бумаги.
И унылые пары
прохладно кружили над ним,
и усталая женщина
в юбке из серого флиса,
словно рыба вдыхала
у окон чахоточный дым,
и склонялась над парнем
как звездная киноактриса.
Сколько длится твой сон,
этот вечный младенческий сон,
столько длится ваш вальс,
отдающий хозяйственным мылом,
и перчатки ложатся
на крылья шершавых погон,
и бегут в забытьи словно к Волге
по скользким перилам.
Мне приснился мой друг,
потерявший гражданскую честь,
но еще не нарушивший
воинской строгой присяги.
А невест в нашем славном Саратове
просто не счесть,
как не счесть в день победы
шумящие красные флаги.
Дмитрий Артис
* * *
Говорят, войны не будет,
но когда-нибудь потом,
а сейчас чужие люди
с автоматами кругом
называются врагом.
Наступили, обступили,
взяли штурмом, отошли
Мало чести, много пыли,
стойкий запах анаши
плюс отсутствие души.
Занавешиваю окна,
выключаю белый свет,
в мою комнату волокна
не затащат интернет.
Нет меня, повсюду нет.
Нет меня и всё в порядке:
песни, пляски, летний зной.
Я теперь играю в прятки
с этой (как её?) войной
не играющей со мной.
Амарсана Улзытуев
Марш «Прощание славянки»
Гордость и нежность зовущий,
Голод и смерть усмиряя гневом труб, литавр ликованием,
Даруя надежду,
Даль нежную из грозного мрака трелями призывая,
Красно солнышко, гой еси воинство звуков!
Край родной и судьбы народов мал мала меньше сзываешь
В одно неделимое целое
Во дни роковые России.
* * *
Дмитрий Артис
* * *
Говорят, войны не будет,
но когда-нибудь потом,
а сейчас чужие люди
с автоматами кругом
называются врагом.