Надо отметить, что скрипка по своей природе светлый, божественный инструмент, не запятнанный какой-либо чертовщиной. Разве что в руках Паганини скрипка порой вытворяла странные вещи В стихотворении «Волшебная скрипка» Гумилёв обретает наконец знание, тождественное силе. Стихотворение посвящено автору «Огненного ангела» Валерию Брюсову, с которым учившийся в то время в Сорбонне Гумилёв состоял в активной переписке. Но к кому это обращается поэт: «милый мальчик»? Очевидно, что не к маститому и умудренному опытом Брюсову. К кому же тогда? Кому он предлагает попытаться овладеть волшебной скрипкой? Кто этот мальчик? И «был ли мальчик»? Я придерживаюсь того мнения, что в образе мальчика Гумилёв обращается к самому себе. Может быть, с воображаемой высоты того же Брюсова. Как бы там ни было, в стихотворении «Волшебная скрипка» герой его, «милый мальчик», проживает целую жизнь, и это по-настоящему, без дураков. А его скрипка это любовь. Неразделенная любовь молодого мальчика. Его скрипка это его женщина. Женщина, рядом с которой он может погибнуть, ибо никому не дано ее удержать. Однако сколько же человеческого величия, дерзновения в этой безнадежной попытке «приручить» непокорную скрипку! Сколько магии, сколько преодоления неуверенности в собственных силах! Волшебная скрипка Гумилёва больше, чем скрипка. Это становится понятным, едва поэт заговаривает о «темном ужасе начинателя игры», о «бешеных волках на дорогах скрипачей». Он говорит о потребности поэтических натур постоянно быть в состоянии влюбленности:
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.
Конечно же, здесь ассоциативно приходит на ум вовсе не Жорж Санд, а Иннокентий Анненский, его блистательное стихотворение «Смычок и струны». Гумилёв делает сразу две кульминации в стихотворении, или, переходя на язык музыки, две модуляции. Это можно сравнить разве что со «вторым», а потом и «третьим» дыханием.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Это речи ревнивца или брошенного любовника! Двуликая любовь теперь гримасничает поэту своей темной стороной, что особенно нестерпимо после наслаждения светлой стороной этого чувства. И это переворачивание двух противоположных ликов любви тождественно маленькой смерти. В реальной жизни поэт пошел топиться, но, к счастью для нас, его читателей и почитателей, не бросился прямо в Сену, а решил это сделать на северном побережье Франции, в Нормандии. Это и спасло ему жизнь: на севере поэта арестовала «за бродяжничество» французская полиция, и, видимо, эта встряска помогла ему вернуть себе душевное равновесие. Жанр поэтического триллера был настолько созвучен в это время поэту, что спустя некоторое время он пишет еще одну страшилку стихотворение «Камень», тоже вошедшее впоследствии в сборник «Жемчуга» как «черный жемчуг» и аналогично помеченное в вышеупомянутом экземпляре А. Кирпичникова «из Жорж Санд». Но скрипка, в отличие от камня, сама человека не убивает и потому не страшна. Наоборот, внешне она пленительна, очаровательна, и даже имеет, совсем как женщина, приятные глазу округлости. Поэтому в «Волшебной скрипке» срабатывает эффект контрастности: скрипка и «бешеные волки» настолько из разных систем координат, что невольно сразу задумываешься о тайнописи стихотворения. Замечу в скобках: не исключено, что Гумилёву, имевшему большие проблемы с музыкальным слухом, было мучительно слушать любую музыку. И это еще один ключ к пониманию «Волшебной скрипки». Последняя строфа «мальчик, дальше!» читается уже как постскриптум к законченному стихотворению.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья,
ни сокровищ!
Но я вижу ты смеешься, эти взоры два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
То, что не может нас сломать, делает нас сильнее! Стихи оказались пророческими. В 1921 году Николай Гумилёв погиб славной и страшной смертью божественного скрипача русской поэзии.
Александр Карпенко (Москва)
Разговор Анны и Николая поздней осенью
Конечно же, здесь ассоциативно приходит на ум вовсе не Жорж Санд, а Иннокентий Анненский, его блистательное стихотворение «Смычок и струны». Гумилёв делает сразу две кульминации в стихотворении, или, переходя на язык музыки, две модуляции. Это можно сравнить разве что со «вторым», а потом и «третьим» дыханием.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Это речи ревнивца или брошенного любовника! Двуликая любовь теперь гримасничает поэту своей темной стороной, что особенно нестерпимо после наслаждения светлой стороной этого чувства. И это переворачивание двух противоположных ликов любви тождественно маленькой смерти. В реальной жизни поэт пошел топиться, но, к счастью для нас, его читателей и почитателей, не бросился прямо в Сену, а решил это сделать на северном побережье Франции, в Нормандии. Это и спасло ему жизнь: на севере поэта арестовала «за бродяжничество» французская полиция, и, видимо, эта встряска помогла ему вернуть себе душевное равновесие. Жанр поэтического триллера был настолько созвучен в это время поэту, что спустя некоторое время он пишет еще одну страшилку стихотворение «Камень», тоже вошедшее впоследствии в сборник «Жемчуга» как «черный жемчуг» и аналогично помеченное в вышеупомянутом экземпляре А. Кирпичникова «из Жорж Санд». Но скрипка, в отличие от камня, сама человека не убивает и потому не страшна. Наоборот, внешне она пленительна, очаровательна, и даже имеет, совсем как женщина, приятные глазу округлости. Поэтому в «Волшебной скрипке» срабатывает эффект контрастности: скрипка и «бешеные волки» настолько из разных систем координат, что невольно сразу задумываешься о тайнописи стихотворения. Замечу в скобках: не исключено, что Гумилёву, имевшему большие проблемы с музыкальным слухом, было мучительно слушать любую музыку. И это еще один ключ к пониманию «Волшебной скрипки». Последняя строфа «мальчик, дальше!» читается уже как постскриптум к законченному стихотворению.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья,
ни сокровищ!
Но я вижу ты смеешься, эти взоры два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
То, что не может нас сломать, делает нас сильнее! Стихи оказались пророческими. В 1921 году Николай Гумилёв погиб славной и страшной смертью божественного скрипача русской поэзии.
Александр Карпенко (Москва)
Разговор Анны и Николая поздней осенью
Коля, Коля, Николай,
кого хочешь выбирай.
Только, милый, не меня.
Не прожить со мной ни дня.
Ох, не знаю! Маша, Лиза,
Оля, Леночка, Лариса
Всех немножечко любя,
выбираю всё ж-тебя!
Гумми, Гумми, Николя,
Сиди дома, не гуляй.
В Африке есть Бармалей
Он глотает H и колей.
Что ты, Аннушка, не плачь!
Я отважен и горяч.
Знаешь, что страшнее львов?
Это книги мёртвых слов.
Коля, Коля Гумилёв!
Тяжела твоя любовь.
Львов стрелял, но сын наш Лев.
Берегись, мой Гумми-лев!
Аня, Аннушка, скажи,
Чем нас век приворожил?
Кто в могиле, кто в петле
Грустно, Аня, на земле.
* * *
Осенний снег упал в траву,
И старшеклассница из Львова
Читала первую строфу
«Шестого чувства» Гумилёва.
Атам и жизнь почти прошла,
С той ночи, как я отнял руки,
Когда ты с вызовом прочла
Строку о женщине и муке.
Пострел изрядно постарел,
И школьница хватила лиха,
И снег осенний запестрел,
И снова стало тихо-тихо.
С какою целью я живу,
Кому нужны её печали,
Зачем поэта расстреляли
И первый снег упал в траву?
* * *
И как ни велика моя страна,
но по зарез мне Африка нужна,
и с каждым годом всё она нужней:
как по родной, тоскую я по ней,
ведь там средь аллигаторов и львов
живой-здоровый бродит Гумилев,
ему, как в цирке, кланяется слон,
а он бесстрашен
и бессмертен он,
дорогу уступает носорог,
а он талантлив
и красив как бог
Пускай застынет время на часах,
пусть он живет в тропических лесах,
пускай забудет сына и жену
(и всех других,
а не её одну!),
пусть дождь пойдет
сильнее нет дождя!
пусть женится на дочери вождя,
пусть новая ведет его звезда
куда угодно,
только не сюда,
где часовой стоит на рубеже,
где пуля-дура ждет его уже.
Август
* * *
И как ни велика моя страна,
но по зарез мне Африка нужна,
и с каждым годом всё она нужней:
как по родной, тоскую я по ней,
ведь там средь аллигаторов и львов
живой-здоровый бродит Гумилев,
ему, как в цирке, кланяется слон,
а он бесстрашен
и бессмертен он,
дорогу уступает носорог,
а он талантлив
и красив как бог
Пускай застынет время на часах,
пусть он живет в тропических лесах,
пускай забудет сына и жену
(и всех других,
а не её одну!),
пусть дождь пойдет
сильнее нет дождя!
пусть женится на дочери вождя,
пусть новая ведет его звезда
куда угодно,
только не сюда,
где часовой стоит на рубеже,
где пуля-дура ждет его уже.
Август
Последняя песенка спета.
О чём? Не понять никому.
И тянется длинное лето,
и нету претензий к нему.
Спят зайцы на тёплой опушке,
сутра замечательный клёв.
Расстреляны Лермонтов, Пушкин,
расстрелян вчера Гумилёв.
Три архангела
Гумилёв, Маяковский, Есенин,
Три архангела
Русской земли,
Возвестили
Руси воскресение,
А себя уберечь не смогли
Неспроста
Все, кто жив, там и тут
Их заздравные песни поют
* * *
Много горечи скрыто в слове,
И свободы, и торжества
Говорили о Гумилёве
Он умел чеканить слова!
Он изыскан и своеволен,
И в своем мастерстве Левша,
Но когда за границу боли
Перейдёт, отважась, душа
Там уже игра роковая
Велико веление слов,
Потому что и кровь живая,
И рисковое ремесло.
Оттого российская Муза
И сжигает таких дотла.
Про её смертельные узы
Помолчим. Глухие дела.
Поглядим, как дивной лавиной
Словно из циркового мешка
Бесконечны, неуловимы
Облака идут, облака.
Девять Заповедей Гумилева
11 ноября 1918 года Гумилёв присутствовал на заседании «Всемирной литературы». После его окончания он разговорился с Корнеем Чуковским и признался ему, что хочет составить правила для переводчиков. О том, как Гумилёв относился к редактированию переводов писал в своих воспоминаниях в третьем номере журнала «Звезда» за 1945 год поэт и переводчик Всеволод Рождественский: « редактируя переводы французских поэтов, главным образом, парнассцев, прежде всего (имеется ввиду Н. Гумилёв. Примеч. В.П.) следил за неуклонным соблюдением всех стилистических, чисто формальных особенностей, требуя сохранения не только точного количества строк переводимого образца, но и количества слогов в отдельной строке, не говоря уже о системе образов и характере рифмовки. Блок, который неоднократно поступался этими началами ради более точной передачи основного смысла и «общего настроения», часто вступал с Гумилёвым в текстологические споры. И никто из них не уступал друг другу. Гумилёв упрекал Александра Александровича в излишней модернизации текста, в привнесении личной манеры в произведение иной страны и эпохи; Блоку теоретические выкладки Гумилёва казались чистейшей схоластикой. Спор их длился бесконечно и возникал по всякому, порою самому малому, поводу. И чем больше разгорался он, тем яснее становилось, что речь идет о двух совершенно различных поэтических системах, о двух полярных манерах поэтического мышления». Не совпадение взглядов с товарищами по «Всемирной литературе» не смутило Гумилёва. 24 ноября того же года на квартире у Горького он прочитал составленную им декларацию о принципах перевода художественных произведений.