Завтра же утром я отправлю запрос, сказал Пётр Андреевич. Но мне плохо представляется, как в эту революционную пьесу вписывается Михаил Дагомыжский?
В этой пьесе пока что ни одно действие не увязывается с другим, поморщился Николай Степанович. Кстати, ещё один вопрос, который меня крайне интересует: куда делся дневник Леонида Дагомыжского? Точнее, кто его взял и зачем?
Зачем понятно. Чтобы кто-то не прочёл там нечто, представляющее угрозу для того, кто этот дневник взял, отозвался Вигель.
Да, этот дневник на многое мог бы пролить свет Вот что, Василь Васильич, ты у нас артист своего дела известный. Попробуй ты втереться в доверие к кухарке Дагомыжских и, вообще, к прислуге. Слуги часто многое могут порассказать о своих хозяевах. Мало ли Кто-то что-то видел, слышал. Нужно, наконец, разрушить этот заговор молчания.
А вот это с превеликим удовольствием, Николай Степанович, улыбнулся Романенко. Всегда любил работать с людьми при полном маскараде! Если эта кухарка что-нибудь знает, то буду знать и я. Только
Что только?
Она хоть не совсем урод, кухарка ваша?
Не совсем, многообещающе кивнул Немировский.
Ладно, чем не пожертвуешь для пользы дела, рассмеялся Романенко. Завтра же приступлю к соблазнению. Только поличие и амуницию соответственную подобрать надобно.
Ну, ты уж, Вася, подберёшь. Ты у нас артист известный. Я всегда говорил, что подмостки по тебе горькими слезами плачут!
Так сыскное дело тоже, в своём роде, подмостки! Тут уж кого только ни наиграешь! Вот я, к примеру, и извозчиком «Ванькой» был, и мастеровым, и лавочником, и нищим, и богатым купцом, и попом, и рабочим, и даже дворянином! Любой актёр позавидует!
Талант ты, Вася, что и говорить, улыбнулся Николай Степанович. На то и надеюсь.
Так уж я оправдаю! Уж я их в разделку так всех возьму, что они мне всё на блюдечке принесут! А теперь разрешите идти? Мне ещё насчёт амуниции помозговать надо.
Иди, иди, Щепкин, усмехнулся Немировский.
Николай Степанович, я всё-таки думаю, что корнета Тягаева можно отпустить, сказал Вигель, когда Василь Васильич ушёл.
Согласен. Скажу более, я даже думаю, что и Разгромов не имеет отношения к нашему делу. Но обожди несколько дней. Не стоит начинать работу над делом с отпускания главных подозреваемых, а то, не дай Бог, на тебя что-нибудь накропают и отстранят.
Что же лучше ради страха иудейска невиновных людей под арестом держать? нахмурился Пётр Андреевич.
А ты, братец, доказал их невиновность? Нет! Все твои доказательства это отсутствие прямых улик против них и твоя личная убеждённость, которую к делу не пришьёшь.
Тягаев был под арестом, когда убили Леонида Дагомыжского.
А кто доказал, что эти два убийства связаны?
То есть как?
То есть так! Что если кто-то убил Лёничку именно теперь только для того, чтобы мы увязали это дело с гибелью подпоручика и пошли по неверному следу?
Вы полагаете, что дело обстоит именно так?
Не знаю, Пётр Андреич. Но исключать этого я не могу. Мы должны предполагать и прорабатывать любые версии. Допустим, кто-то сгоряча убил поручика. А ещё кто-то, имевший зуб на Лёничку, решил воспользоваться моментом И тогда выходит что мы имеем два дела, двух убийц, два мотива.
Интересный выходит натюрморт
Именно, что натюрморт! И натура вся гнилая Очень уж много гнили в этом деле. Адюльтеры, мальчики Эдипы, революционеры, сумасшедшие, пророки Немировский взял со стола книгу. Этот том Лермонтова младший Дагомыжский зачитывал до дыр. Я также внимательно его пролистал. Хочешь знать, какие фрагменты особенно подчеркнул Леонид?
Какие же?
А вот послушай, Николай Степанович надел очки.
Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой;
Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни.
И вижу гроб уединенный,
Он ждет; что ж медлить над землей?
Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселится,
Чем о рождении моем
Настанет день и миром осужденный,
Чужой в родном краю,
На месте казни гордый, хоть презренный -
Я кончу жизнь мою
Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд ее мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит.
Он умер. Здесь его могила.
Он не был создан для людей
Любопытно
И на какие мысли наводят тебя эти цитаты?
Хозяин этой книги имел сильнейший суицидальный синдром.
Правильно!
Постойте, Николай Степанович, уж не думаете ли вы
С чего мы сделали вывод о том, что имеем дело с убийством, а не самоубийством? С того только, что не обнаружили предсмертной записки? Но ведь её могли украсть! Предположим, что эта записка могла опорочить кого-либо, и этот кто-то успел изъять её вместе с дневником.
Может быть, стоит поделиться этой версией с генералом?
Нет, пока не стоит, Немировский снял очки и отложил книгу. Что если записку взял именно он? Может быть, в ней содержалось нечто такое, что могло бы навредить ему в случае огласки, которой при наших вездесущих «Замоскворецких» очень трудно избежать? Нет, до времени не нужно вовсе делиться нашими версиями с кем-либо из этого дома.
Скажите, Николай Степанович, а почему вы не сказали генералу о связи его жены с Разгромовым?
Ты уверен, что это относится к делу?
Нет, неуверенно ответил Вигель.
И я не уверен. Зачем же тогда рассказывать? Честно скажу тебе, Пётр Андреич, здесь я руководствовался сугубо гуманистическими соображениями. Посуди сам, в один день человек лишается одного сына, узнаёт о позорящей его, как ему представляется, деятельности второго, а я, как кат какой-нибудь доломаю ему хребет известием о неверности жены. Пока нет следственной необходимости, не считаю нужным вторгаться в подобные вещи
Стало быть, пожалели, вздохнул Пётр Андреевич. А он вас отблагодарил
Сей низкий поступок останется на его совести. Я не думаю, что он будет гордиться им. Генерал Дагомыжский, как ни поворачивай, герой и человек незаурядный. Мне кажется, он просто запутался. А к тому же поддался влиянию молодой красавицы-жены, что нередко бывает. Я не держу на него зла. Мне, может быть, следовало вести дело более аккуратно
Вечно вы находите, в чём себя упрекнуть, Николай Степанович
Безупречен только Господь Бог. Когда человек начинает считать себя безупречным, то он или помешанный, или круглый дурак. Кстати, о помешанных. Мы совсем забыли о нашем проповеднике.
Прикажете поработать с ним?
Нет. Этим гнилым овощем в нашем натюрморте я займусь сам.
Сами? удивился Вигель.
Сам. Привлекать его у нас пока нет никаких оснований. Ну, несёт человек какую-то околесицу. Так это не преступление. У нас сумасшедший, проповедующий такой же бред, сделался пророком и учителем нашего времени, что само по себе о нём свидетельствует весьма печально! Ну, собирается его послушать разная скучающая и истеричная публика. Тоже дело добровольное. Преступлением не является. У нас свободы уважают: каждый волен сходить с ума, как ему заблагорассудится. Так что остаётся наведаться к этому господину в качестве частного лица и потолковать с ним Кстати, ты знаешь как найти Замоскворецкого?
Проще простого. Он квартирует у Ильинских ворот, аккурат позади Лубянской площади.
Прекрасно. Этот подлец может мне пригодиться. Все эти «пророки» любят деньги и славу. Денег у нас нет, а наш борзописец может посулить ему очерк в какой-нибудь мерзкой газетёнке Как знать, может быть, он и клюнет на это?
Может быть
Вот и ладушки. Ох, не наломать бы нам валежнику, а то жарко придётся. Утро вечера мудренее. Домой пора. Ася, должно быть, заждалась нас. А мне ещё собак покормить нужно.
Вигель с улыбкой посмотрел на проворно засобиравшегося Николая Степановича. «Кормление собак» было ритуалом, которого старый следователь не нарушал никогда. Он был человеком, которого в Москве, в прямом смысле слова, знала каждая собака. Чудеснее того было, что и сам Немировский знал, кажется, каждого пса по кличке. Когда ему случалось прогуливаться пешком, то несколько псов обязательно бежали следом за ним. Когда он болел, целая свора собиралась у его дома, и Соня, ворча и качая головой, выходила кормить их, выполняя строгий наказ «барина»
Может быть
Вот и ладушки. Ох, не наломать бы нам валежнику, а то жарко придётся. Утро вечера мудренее. Домой пора. Ася, должно быть, заждалась нас. А мне ещё собак покормить нужно.
Вигель с улыбкой посмотрел на проворно засобиравшегося Николая Степановича. «Кормление собак» было ритуалом, которого старый следователь не нарушал никогда. Он был человеком, которого в Москве, в прямом смысле слова, знала каждая собака. Чудеснее того было, что и сам Немировский знал, кажется, каждого пса по кличке. Когда ему случалось прогуливаться пешком, то несколько псов обязательно бежали следом за ним. Когда он болел, целая свора собиралась у его дома, и Соня, ворча и качая головой, выходила кормить их, выполняя строгий наказ «барина»
А знаете, Николай Степанович, прямо-таки обидно стало мне за Лермонтова, сказал Пётр Андреевич.
Почему?
Из всего, что он написал, этот юнец вытянул лишь самое мрачное и безысходное Ведь не обвёл он почему-то «Молитву», а сколько в ней света, сколько красоты
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в мире безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную -
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Массивная старинная мебель красного дерева, портреты и фотографии в дорогих бронзовых с золотом рамах, на столе книги, письма, газеты Ничего не изменилось в этом кабинете после смерти его хозяина, как не изменился и весь особняк на Малой Дмитровке, известный в Москве, благодаря художникам, поэтам и актёрам собиравшимся здесь. Малая Дмитровка, вообще, была известна своими жителями, и люди искусства бывали здесь довольно часто. Широко известен был дом Ляпина, всегда распахивающий двери для полуголодных студентов художественного училища. Дом Тягаева пользовался схожей славой, только публика собиралась в нём более избранная, и нравы царили более строгие, чем у любящих покутить «ляпинцев». Сергей Сергеевич заботился о своих подопечных, может быть, больше, чем о родных детях. Стоило появиться у него какому-нибудь забулдыге-художнику, не утратившему искры Божиего дара, и вскоре его нельзя было узнать. Его немедленно вели в баню на Кузнецкий мост, шили ему приличный костюм, кормили, после чего Тягаев непременно делал ему первый заказ, щедро оплачиваемый, трудоустраивал, а, если художник оказывался очень талантливым, даже проводил его выставку. На похороны сердобольного мецената собрались почти все его «питомцы», многие плакали