Чему это вы усмехаетесь, Иван Егорович? Что вам показалось смешным в моих словах? осведомился Константин Кириллович, пригубляя сухое вино из высокого старинного бокала. Эти бокалы за ничтожную сумму в Девятнадцатом он купил у одной обнищавшей княгини. Ставить их для гостей было слишком большой честью, поэтому Дир ставил лишь два бокала для себя и Лии.
А то, что не развернёте вы никакого простора, спокойно ответил Жиганов, не отвлекаясь от трапезы.
Почему?
Жиганов желчно оскалил зубы в очередной усмешке:
А потому, что вы же сами говорите: писатель отвечает за своё слово и должен быть честен.
Я вас не понимаю! заёрзал Дир, подумав, что предчувствие его явно не обмануло.
А, по-моему, яснее ясного. Вон, и друзья ваши поняли всё.
Лично я не понял ваших намёков, извольте объяснить! высунулся Коля.
А чего тут объяснять? Ежели товарищ Дир взаправду опишет, что на русском просторе было, а что стало, так его из этих хором прямиком к зырянам отправят. Напишет он такую правду? Не напишет! Чего ж тогда будет? Брехня и боле ничего. А для брехни сказки есть. Оно лучшее! Жиганов назидательно поднял вилку.
Позвольте, вы всё-таки находитесь у меня в доме, заметил, побледнев от гнева, Константин Кириллович. И, вообще, за такие речи
Честь советского писателя требует от вас срочно написать на меня донос и призвать запретить дышать, как инженерам? осклабился Жиганов. Только тут Дир заметил, что он вовсе не слегка навеселе, а сильно пьян. Есть такого рода пьяницы, что и, изрядно захмелев, вполне твёрдо стоят на ногах и внятно изъясняют свои мысли, вот, только язык их в такие моменты обретает опасную свободу
Честь советского писателя требует от вас срочно написать на меня донос и призвать запретить дышать, как инженерам? осклабился Жиганов. Только тут Дир заметил, что он вовсе не слегка навеселе, а сильно пьян. Есть такого рода пьяницы, что и, изрядно захмелев, вполне твёрдо стоят на ногах и внятно изъясняют свои мысли, вот, только язык их в такие моменты обретает опасную свободу
Послушай, Ваня, ты выпил и мелешь почём зря, ласково сказал Любавин. Побереги лучше свой талант и очень прошу, закусывай! с этими словами он пододвинул пожавшему плечами Жиганову блюдо с фаршированной щукой и перевёл разговор на другую тему: А я, товарищи, собираюсь писать фельетон о вреде синематографа для юных душ!
Вот уж выдумали! воскликнула Рива, последние годы часто снимавшаяся в немом кино. Чем помешало вам столь прекрасное изобретение человечества?
Изобретение, не спорю, прекрасное, когда оно показывает нам прекрасное в вашем лице. Но как быть с фильмами про гангстеров? Знаете ли вы, какой чудовищный случай произошёл недавно?
Ах, опять пугать станете!
Испугаться есть чего! Представьте себе, мальчик, вдохновлённый примером гангстеров, решил сам стать гангстером. Возмечтал о лёгкой жизни, о приключениях, как в кино! И что же вы думаете, он сделал? Начал с того, что убил и ограбил собственную мать, после чего сбежал из Москвы, попытался совершить несколько разбойных налётов и был пойман!
Какой ужас! сплеснула руками Ривочка.
Чудовищно! закатил глаза Коля.
В самом деле? приподнял густую бровь Жигалов, обсасывая рыбью кость. Не вижу ничего особенного.
Вы это не всерьёз! воскликнула Рива.
Давеча я в газете прочёл, будто один мальчик донёс на родителя, что тот помогает кулакам, и того расстреляли. Почему вы не дрожите от ужаса, Рива Исааковна? По-моему, никакой существенной разницы между этими двумя деяниями нет.
Вы сами не понимаете, что говорите! воскликнул Коля. Один мальчик исполнил свой гражданский долг, а другой обычный уголовник!
Разница между Иудой и Каином и только, пожал плечами Жиганов. Прокляты оба.
Ты или дурак, Ваня, или Любавин развёл руками. Замолчи лучше, послушай совета.
Да зачем же мне молчать? Кругом люди порядочные, культурные не выдадут. Ну, а коли выдадут, Бог им судья. Ты, Лёня, мне рот-то не заслоняй. Фельетон, говоришь, напишешь, про убийцу малолетнего? Ну-ну, напиши. Только прежде своих мертвецов сочти.
О чём это ты?
А о тех, кого вы тут все травили так яростно, как гончие зайца. Писатели В гончих для затравки поднятой дичи превратились, туда же, лезут в учителя народные Что? Жиганов прищурился и опрокинул очередную рюмку. Не по нутру вам моя сермяжная правда? То-то же! Хуже горькой редьки она для вас, поэтому ничего вы не напишите! Так-то! Простите, если испортил аппетит, он поднялся, слегка поклонился. Благодарствуйте за угощение, ваше высокородие! Прощевайте!
Едва дебошир к общему облегчению удалился, как Рива гневно набросилась на Любавина:
Зачем вы привели его сюда, Леонид Яковлевич?
Затем, что Ваня совершенно замечательный типаж. Знаете, такой русский бунтарь. Стенька Разин! Он оскорбляет всех на каждом шагу, меня, как вы заметили, в том числе, но я не обижаюсь на него. Он мне интересен. Увы, интересный, оригинальный человек в наше время строгих форм редкая диковина. Вот, я и наблюдаю за ним, покуда он ещё не очутился там, где рано или поздно непременно очутится.
Учтите на будущее, что нам подобные диковины не интересны, сухо сказал Дир, чувствуя, как от раздражения закололо печень.
Напрасно, Константин Кириллович. Вам, как крупному художнику, должны быть важны самые разные человеческие типы. Ведь они умножают тона наших палитр!
А я и не подозревал в вас такого добродушия, заметил Дир.
Это не добродушие, а корысть. Ваня человек большого таланта. Только при его хаотической жизни большого и цельного плода этот талант дать не может, зато немало полезного дичка стрясти с него в свою суму можно. Я его подкармливаю, так как он всегда без гроша, а он исправно пополняет мой портфель различными полезными в моём хозяйстве идеями и отрывками.
А не боитесь, что он своими речами подведёт вас под монастырь?
Ни в коей мере. При возникновении подобной опасности я сделаю ход первым
Никто не решился уточнять, что разумеет Любавин под первым ходом. Ривочка заговорила о театре, и инцидент был формально исчерпан, хотя и оставил неприятный осадок в душе Дира. При слове «инженер» тотчас вспомнилось экстренное собрание работников искусств в редакции «Известий» в начале нынешнего декабря. Собрались все самые прославленные деятели: Мейерхольд, Качалов, Таиров, Довженко с Пудовкиным, Шкловский И, разумеется, сам Константин Кириллович. Поводом к собранию послужило злосчастное «дело Промпартии». И, вот, час за часом гневно клеймили корифеи искусств арестованных по нему инженеров «платными шпионами», «изменниками, продающими нас врагу», и прочими затверженными кличками. Товарищ Довженко в порыве благородного негодования потребовал запретить им дышать. Не отстал и Константин Кириллович от своих коллег, хотя и выбирал выражения более изысканные грубость претила его аристократическим вкусам.
Никто не решился уточнять, что разумеет Любавин под первым ходом. Ривочка заговорила о театре, и инцидент был формально исчерпан, хотя и оставил неприятный осадок в душе Дира. При слове «инженер» тотчас вспомнилось экстренное собрание работников искусств в редакции «Известий» в начале нынешнего декабря. Собрались все самые прославленные деятели: Мейерхольд, Качалов, Таиров, Довженко с Пудовкиным, Шкловский И, разумеется, сам Константин Кириллович. Поводом к собранию послужило злосчастное «дело Промпартии». И, вот, час за часом гневно клеймили корифеи искусств арестованных по нему инженеров «платными шпионами», «изменниками, продающими нас врагу», и прочими затверженными кличками. Товарищ Довженко в порыве благородного негодования потребовал запретить им дышать. Не отстал и Константин Кириллович от своих коллег, хотя и выбирал выражения более изысканные грубость претила его аристократическим вкусам.
На том, в сущности, глубоко тошнотворном мероприятии не хватало лишь Алексея Максимовича. Счастливчик! Он наслаждался жизнью в Сорренто! Но бдительности не терял, посылая в те же «Известия» статьи, в которых именовал инженеров не иначе, как уродами, дегенератами, идиотами, подлецами и кретинами, и призывал бить их, как вошь.
К тому же призвали и участники собрания и под конец сочли должным обратиться к правительству с просьбой о немедленном награждении славного ОГПУ орденом Ленина за проделанную работу.
Воспоминание об этом собрании, вызванное наглой отповедью Жиганова, всё-таки испортило Диру остатки аппетита и, раздражённый, он раньше срока поднялся из-за стола, оставив гостей на попечение Ривочки.
Едва лишь Константин Кириллович собрался отдохнуть за книгой у себя в кабинете, как домработница Сима сообщила, что его спрашивает незнакомая женщина.
Что ещё за женщина? досадливо поморщился Дир.
По виду, приличная. Очень красивая.
Приличная, красивая Как бы то ни было, наверняка будет клянчить что-нибудь или за кого-нибудь просить.
Гони её, Сима Скажи, что я никого не принимаю.
Она просила сказать, что дело её срочное и касается вашей семьи.
Моей семьи? при этих словах Константин Кириллович напрягся. Что ж, зови Посмотрим, что за птица.
В ожидании неведомой гостьи Дир, нехотя, водрузил себя на массивное кресло, стоявшее у столь же массивного стола, позади которого висел массивный, высотой во всю стену, его собственный портрет. На нём он был запечатлён точно так же восседавшем в кресле, облачённым в шлафрок, курящим сигару и свысока смотревшим на мир из-под полуприкрытых век снисходительным взглядом. От того, что портрет висел аккурат за спиной оригинала, у входивших возникало ощущение, что в кабинете находятся разом целых два Дира, и оба взирают на них осоловелым оком с барской надменностью, придавливают собственной мощью. Многие терялись от этого ощущения, но вошедшая была не из таких.
Незнакомке на вид было слегка за тридцать. Сима не преувеличила, назвав её очень красивой. Взгляд знатока и женолюба тотчас не без удовольствия оценил и стройную фигуру, и безупречный овал лица, и бархатистость глаз, и густые волосы цвета спелой пшеницы Вот она, русская красота в идеале своём! Посетительница была одета в простой, тёмный костюм, подчёркивающий привлекательность её наружности.
Прошу вас! Дир сделал рукой милостивый жест. Представьтесь, пожалуйста.
Замётова, Аглая Игнатьевна.
Аглая Редкое имя Чем же я заслужил ваш визит, любезная Аглая Игнатьевна?