Да на шестом километре лес валит. И Сашка там же. Я бы тоже пошёл, да ноги он с ненавистью посмотрел на свои иссохшие, как спички, ноги. Теперь Сашка паёк получит, как взрослый, а я как иждивенец
Сказанное было плохо понятно, и Наталье Терентьевне потребовалось время, чтобы постичь, в каких условиях существуют ссыльные. Из её земляков в живых осталось меньше половины. Выброшенные в тайгу, они худо-бедно отстроили себе жилища и даже завели огороды, но необходимо было работать. А работа была лишь одна валить лес. На ней были заняты и жители немногочисленных окрестных совхозов, чьё положение немногим отличалось от ссыльных. Установленные начальством нормы выработки были огромны в то время как вознаграждение в хлебном эквиваленте ничтожно. Хуже всего приходилось детям, получавшим, как иждивенцы, паёк вдвое меньший, чем взрослые. По этой причине ребята постарше шли работать в тайгу наравне со взрослыми.
Лес валили вдоль реки в нескольких километрах от лагеря, ежедневно утром и вечером преодолевая немалое расстояние. При этом часть мужчин, наиболее крепких, перебросили на другой участок, «более ответственный», разлучив таким образом семьи. В числе переброшенных оказался и муж Любаши Борис.
Саму Любашу насилу признала Наталья Терентьевна живой скелет, обтянутый пергаментной кожей, с опухшим от комариных укусов лицом. А на руках у неё чумазый свёрток, в котором крохотное существо, которое не поворачивается язык назвать ребёнком, но маленьким скелетом с огромными испуганными глазами
От этого зрелища у Натальи Терентьевны перехватило дух, на глаза навернулись слёзы. А Любашино лицо просветлело вдруг и, метнувшись вперёд, она протянула учительнице ребёнка:
Наталья Терентьевна, родненькая, спаси мою девочку! Иначе ей зимы не пережить!
Девочка родилась полгода назад и была названа Василисой. А через две недели угнали Бориса И Любаша осталась с нею одна, видя, как малышка, ещё не успевшая начать жить, тает день ото дня. Она кормила её грудью, но молока было мало. Девочку приходилось каждый день носить с собой на работу, которая надрывала силы. И ещё же снижали «оплату» кормящей матери за нарушения трудовой дисциплины!
Одно моё дитя они убили, не дай погибнуть второму! в глазах Любаши было столько мольбы и отчаяния, что и гранитная скала не устояла бы.
Ребёнка Наталья Терентьевна взяла и тайком увезла на большую землю. По возвращении в родную деревню, где никто не знал, куда и зачем она ездила, объявила Васеньку своей приёмной дочерью. Вот, только страх точил с той поры всякий день ну, как откроется правда? Тогда и самой не миновать беды!
Но дни шли, и ничего не происходило. И даже вполне сочувственно отнеслись соседи к тому, что одинокая, стареющая учительница решила взять себе в утешение сиротку, хотя и кривились иные: самим жрать нечего, свои сироты горе мыкают, а тут ещё приблудные И недоверчиво щурились, как это хрупкая Наталья Терентьевна на свою грошовую зарплату дитё поднимать станет?
Мужик-то есть?
Что?
Муж, спрашиваю, есть? спросила баба.
Нет
Вот, и у меня нет последовал вздох. Помер два года тому с голодухи, царствие Небесное. Хороший был человек Мы с ним не здесь, в Саратовской губернии жили. Было времечко хорошо жили, горя не знали. Только детишков нам всё Господь не давал. Трое родились, и все во младенчестве померли. А я теперь так думаю и слава Богу. Не привелось им нашего горя мыкать. Ваня мой в колхоз нипочём идтить не желал. Но в тридцатом нас силком туда загнали. А потом статья Сталина вышла, про головокружения-то. Наши все приободрились и айда назад из колхоза! Только уж ни инвентаря нашего, ни скотины нам не вернули. Ничего, решили, были б руки: гараблями да лопатами справимся, зараз колхозных обойдём, хуч у них и плуги, и лошади наши. Обошли баба горько усмехнулась. Землицы нам дали по четверть гектара на двор, а полевой земли и лугов вовсе шиш. Сказали: «Земля по советским законам принадлежит государству, а не крестьянам!» От тебе, бабушка, и Юрьев день А мой-то Ваня семнадцати годков в красной армии воевал за «землю крестьянам». В колхозе дворов по пальцам счесть, землю обрабатывать некому, стоит она сиротой, на три четвери не засеянная! А мы без работы огинаемся, молим, чтоб дали нам ту землю в аренду, обещаем им, иродам, хорошую плату! Шиш! Ну, видим, плохи дела, надо в отходники подаваться. И тут шиш! Предприятиям велели брать на работу только колхозников, имеющих справку о том, что колхоз отпущает их в город на заработки.
Как уборочная пришла, так ироды спохватились, что колхозники всё не уберут, погибнет урожай. Тут-то нас, дураков, и соблазнили: объявили, что мы можем убрать урожай на засеянных нами полосах и только государству должны будем сдать умеренный натуральный налог. Урожай мы убрали, обмолотили его, только «умеренный» налог оказался равен всему урожаю. А заодно и картофь с овощами с наших усадеб велели нам сдать почти подчистую. А у нас с Ваней за год до того четвёртое дитё народилось Я, как представила, что мальчик мой голодной смертушкой помрёт, так не выдержала побежала к уполномоченному, который налог с нас собирал, кинулась в ноги ему, руки ломаю, молю не отымать у нас последнего. А он сидит, яичницу с салом наяривает, сам весь откормленнай, что твой боров «Снять, говорит, с тебя, кулачки, налога я не могу!» Я ему доказывать стала, что мы с Ваней никогда кулаками не были, а ему что до того? Он только глядит на меня да лыбится! Я тогда ещё хоть куда была, не то что теперь. Он мне и говорит: «Отменить налог не могу, а заменить могу. Налог продуктовый налогом натуральным. Раздевайся, говорит, и ко мне иди».
Наталья Тереньевна поёжилась, вспомнив свой первый год работы в деревне, как защитил её Игнат Матвеич от грязных домогательств и дал кров.
И что же ты?
А что я? баба пожала плечами. И разделась, и подошла к гаду этому и всё, что он велел, сделала. Он же пригрозил, что иначе не то что налогом задушит, а донос настрочит, и нас, как кулацкий элемент, сошлют на север. Потом узнала, что я не одна такая оказалась Многих он угрозами на это дело склонил.
А муж твой что ж?
Сначала меня бить хотел, потом гада убить насилу удержала. А потом сидел на лавке и ревел
А что же дальше?
А дальше объявили нам, что в следующем году отымут у нас и усадьбы и пастбища для коров, у кого они есть. Тут-то Ваня и сдался. И все сдались. А что делать? Выбор нам невелик оставили: колхоз или смерть. С голодухи у нас ещё с осени помирать начали. А колхозникам власть выдала паек на каждую живую душу. И сено с яровой соломой для коров. Обещали сохранить усадьбу, пастбище, дать работу в колхозе и заработки. Вот, и пошли мы в колхоз
Наталье Терентьевне не внове был этот рассказ. То же было и в её деревне. И стыдно было читать в газетах о том, как якобы после сталинского «Письма товарищам-колхозникам», единоличники осознали свои заблуждения и «добровольно» вернулись в колхоз, чтобы строить зажиточную, счастливую и культурную жизнь
Только от голода он нас не спас, продолжала баба. Выдали нам пайки из отобранных у нас же запасов. Поля пустовали, урожайность упала втрое, скот наполовину перебили Хлеб мы делали из желудей, картофельной шелухи и листьев лопуха. От бы пожрать такого хлебушка Сталину с Калининым да прочим ! тут отвесила она тяжёлое словцо, сплюнула желчно сквозь почерневшие зубы. Куда там! Помню, прикатила очередная комиссия так ей наш председатель кабанчика зарезал. Ах, какой дух стоял! От одного этого запаха сдохнуть впору! А мальчишечка мой пищал, прося хлеба Ваня мой конюхом работал, лошадям давали овёс, муку. Стал он потихоньку в карманах проносить их, чтобы хуч что-то было дитю. Но председатель заметил, пригрозил под суд отдать, если повторится. А Ваня сам уже доходил Как-то не выдержал, там же на конюшне муки той проклятой наелся. Как он мучился потом! Целую ночь корчился, а утром помер
Наталья Терентьевна вспомнила своих учеников. Детский труд в колхозе был запрещён, при этом трудодни засчитывались лишь работающим колхозникам. Так, дети стали бременем для родителей их было нечем кормить. Многие так обессилили, что не могли дойти до школы, другие от голода падали в обморок. Страшный случай потряс всю деревню: долго бедовавшая вдовица не вынесла мучений троих своих малолетних детей повесила сперва их, а затем и сама влезла в петлю.
И мальчик мой затем недолго пожил. Глотошная у него приключилась. Я за доктором бежать хотела, молила председателя отпустить меня: а он мне пригрозил, что запишет прогул и лишит трудодней все должны работать, а не по докторам бегать! Вот, пока я на их проклятый колхоз горбатилась, деточки моего и не стало
А как же ты тут теперь?
Тут сестра у меня живёт. Председателя нашего, сукина сына, в прошлом годе под суд отдали, а новый оказался человеком. Пришла я к нему, попросила слёзно, чтобы дал он мне справку необходимую и отпустил из колхоза. Он и дал. Я к сестре перебралась. В колхоз больше вступать не стала, живу у сестры, работаю У тебя-то пачпорт есть?
Есть, кивнула Наталья Терентьевна.
Хорошо тебе Значит, ты свободная, не то что мы, крепостные.
Крепостные Семьдесят лет тому назад император Александр освободил русских крестьян от крепостной зависимости, и, вот, теперь возвращена она была, только во много худшем виде. Крепостные лишь несколько дней в неделю работали на барина, а остальные на себя. Колхознику на себя времени не оставили.
В 1932 году, когда рукотворный голод обрушился на самые хлебородные территории России: Украину, Центрально-Черноземный район, Поволжье, Западную Сибирь, Северный Кавказ и Казахстан тысячи голодных людей бросились бежать из родных краёв в надежде спастись. Но на своём пути они встретили непробиваемый кордон. Для предотвращения утечки людей из колхозов власть приспособила паспортную систему. Согласно новому положению, все граждане СССР в возрасте от шестнадцати лет, постоянно проживающие в городах, рабочих поселках, работающие на транспорте, в совхозах и на новостройках, обязаны были иметь паспорта.
Были отменены все прежние документы, которые ранее служили видом на жительство, введена обязательная прописка паспортов в органах милиции не позднее двадцати четырёх часов по прибытии на новое местожительство. Предприятия и учреждения должны были требовать от всех принимаемых на работу паспорта или временные удостоверения и отмечать в них время поступления на работу. Для ряда категорий были установлены ограничения на выдачу паспортов: в частности, для сбежавших из деревень «кулаков» и раскулаченных. В сельских местностях паспорта выдавались только в совхозах и на территориях, объявленных «режимными». Остальные граждане, проживающие на селе, паспортов не получили. Между тем, наняться на работу в городе они могли лишь при наличии паспортов, полученных по прежнему местожительству, и справки правления колхоза о его согласии на отход колхозника. Так, законодательно оформилось новое крепостничество.