Аракелян Алексан Суренович
О времени и о нас. Салют пионервожатой
О времени и о нас. Салют пионервожатой
Мы стоим около кафе. Решили войти. Взяли с напарником по чашке кофе и два бутерброда. Мы оба уходим из милиции, и это последние наши дежурства. Мы говорим только о будущем, но в основном молчим.
Мы скоро уйдем из «этой жизни» и начнем другую, и нам останутся только воспоминания да наши дети.
Как Нина? спрашивает он. Она звонит тебе?
Я киваю головой.
Она звонит сейчас уже реже, потому что у нее не так много денег, чтобы звонить чаще. Кто-то открыл границы, и моя дочь кинулась за рубеж, чтобы насладиться удовольствиями западного мира, и осталась в Италии. У меня родилась внучка, маленькая, до безумия красивая итальянка, за которой поехала ухаживать моя жена, потому что родителям надо работать, и много работать. Жена уехала, а я почти год уже один. Но в Италию не хочу. Там я не был, но все равно не хочу туда, хотя здесь у меня уже никого нет. Разве что воспоминания и покосившиеся кресты на погосте, где лежат мои родные. Когда есть семья, то все должны жить вместе, так я думаю. А еще, чтобы у тебя был сын, а у сына были внуки и дом, который достанется ему Ты же будешь наслаждаться старостью и внуками. Понимаешь это тогда, когда готовишься войти в старость. Ты смотришь вокруг и понимаешь, что всего этого уже нет. Раньше ты не думал об этом, а время подошло незаметно. Теперь тебе хочется только приблизиться к земле, где лежат твои родные, потому что память о них приносит тепло, и тебе уже не так одиноко: ты знаешь, что они рядом, и ты когда-нибудь отправишься к ним.
Звонок телефона прерывает мою речь, я слушаю, глядя на своего напарника, и отвечаю:
«Тринадцатый» слушает.
«Тринадцатый», на вашей улице, в доме под номером пятнадцать, непонятно что происходит. Звонят соседи, слышны крики
Мы начинаем движение. Все, что говорит дежурный, я повторяю вслух.
Заходим в подъезд и слышим стоны, достаем пистолеты и направляемся вверх по лестнице. Перед нами на ступеньках лежит женщина, похожая на черный факел. Руки ее связаны где-то за головой, юбка вверху чем-то стянута, а нижняя часть тела обнажена. Создается впечатление, что эта часть лежит как бы отдельно, «без смысла». Я думаю, что это правильное выражение, за двадцать пять лет службы я впервые понял, что это наиболее точное выражение, правда, оно пришло ко мне с опозданием. Мой напарник пытается развязать скотч, которым, словно посылка, обёрнута верхняя часть туловища женщины, откуда раздаются стоны, хотя тело не двигается. Это и есть «без смысла». Я наклоняюсь и помогаю ему разорвать мешок на голове. Наконец мы видим ее лицо. Красивое лицо, с красными, как огонь, волосами. Опухшее от ударов и еще не успевшее покрыться синяками.
Она пытается открыть глаза, но они не открываются. Ей немного больше, чем моей дочери. Я думаю о дочери и о том, как хорошо, что она далеко от всего этого.
Вы можете говорить? спрашиваю я.
Она отрицательно машет головой.
Вы здесь живете? она кивает. Вы можете встать? она пытается приподняться, но не получается. Я беру ее на руки. Мы стоим на втором этаже.
Она не поднималась на лифте, значит, живет или на этом, или на третьем этаже. Она живет на этом этаже. Находим у мусороповода выброшенную сумку, а в ней ключи от квартиры.
Мы входим вовнутрь. Я укладываю женщину на диван в комнате. Потом оба идем на кухню, закуриваем по сигарете и думаем, что делать дальше. Ее изнасиловали. Знаем, что расследование ни к чему не приведет. Ей придется ходить на экспертизы, на следствие, но все равно это ни к чему не приведет. Будет плохо только ей. Надо поговорить и предупредить ее.
Ты не хочешь писать о случившемся? спрашиваю товарища.
Он говорит:
Нет.
И мы понимаем, что это лучше для нее. Но надо всё же поговорить и с ней. Я иду в комнату. Она лежит почти без движения, только пальцы на руках нервно сжимают остатки платья. Она все время хочет прикрыться.
Вы можете меня слушать? спрашиваю я ее. Она кивает.
Я из милиции. Должен составить протокол и начать расследование, но это ни к чему не приведет. Вам нужно будет ходить на экспертизы, давать показания, даже если мы найдем его или их.
Она кивает головой.
В этом будет только грязь, и неизвестно, что будет потом. Сейчас такое время и неизвестно, повторил я, что будет потом.
Она кивнула, значит, поняла.
Мне составлять протокол?
Она отрицательно помотала головой.
Тогда я вызову скорую, сказал я. Не беспокойтесь, я останусь с вами.
Сергей, мой напарник, зашел в комнату и показал на часы. Я позвонил в скорую.
Ты останешься здесь?
Да, сказал я. Мне так даже лучше. Я устал спать один в своей квартире. От этого тоже устаёшь.
Кстати, о нашем прежнем разговоре Лучше всего, сказал Сергей, купить резиновую лодку.
Я подумаю, на прощанье ответил я.
Мы уже говорили о том, что будет там, «на воле», где мы останемся один на один со своим одиночеством, что будем делать, чем его заполнять.
Приехала скорая. Я сказал, что женщина моя родственница, и ей стало плохо. Врач посмотрел на меня с подозрением. Я вышел из комнаты, а через несколько минут появился и он. По его заключению, женщину насиловало человек восемь, и мне следует сообщить об этом в милицию.
Она не хочет сообщать в милицию.
Врач повторил:
Вам необходимо это сделать.
У меня с собой было немного денег, я дал их ему. Он кивнул.
Я не сообщу в милицию, сказал он. Сейчас ей нужна ванная и сон. Внутренних повреждений нет. Я сделал укол успокоительного.
Я наполнил ванную, потом взял женщину на руки и опустил ее туда. Чуть позже достал ее, вытер и уложил в постель. Только позже, когда она уснула, я устроился на диване. Положил рядом сигареты, осмотрел комнату, и мне стало душно. Стены были увешаны старыми фотографиями в одинаковых рамках. На них были только лица. Светлые лица детей и родителей.
«Какие лица! думал я, неужели это было?.. Такие лица, чистые Лица веры. Лица надежды и радости, а вот малышка около флага, наверно, она, удивился я. Маленького роста, с пионерским приветом у флага молодости. Неужели это было? снова подумал я. Сейчас в деревнях мало людей, и никто не смеется, и никто не едет в Артек, но даже если бы поехали, у них не будет таких лиц. Построить для себя дом это одно. Построить свою страну другое. А здесь на меня смотрели лица строителей мечты». Я лег и подумал о будущей лодке и тишине.
Я вышел на кухню, закурил сигарету и налил себе кофе. В то удивительное время у меня родилась дочь, и мне хотелось домой, чтобы отвести ее на какой-нибудь праздник. Мы оба с женой были заняты только ею, говорили только о ней, и не думали, что рано или поздно дочь уйдет от нас, дети должны уходить. Когда же она ушла, у меня появилось время, странное время, о котором я раньше не знал.
Жена уехала к дочери, так как та писала, что они с мужем ничего не успевают и у них не хватает денег на няню. Она не писала «приезжай», потому что была сильной девочкой. Но жена тоже была матерью и услышала стоны о помощи.
Нина там уже больше года. Сначала звонила каждый день, а потом реже и реже. Мы могли говорить ни о чем, но всегда были вместе. Давно уже вместе, были одним целым, или тем, что уже невозможно разделить
Он лег на диван и положил рядом с собой пепельницу, глаза слипались. Успел подумать, что в комнате не курят, но уже не мог без сигарет, и уснул. Он встал рано. Еще не было восьми. Спал в одежде и в ботинках. Такое часто с ним случалось в последнее время. Время одиночества, пока не появилась мысль, что надо переехать в деревню и купить лодку. Он вышел на кухню, чтобы поставить кофе, и с первым глотком дыма вспомнил, что находится не дома. Налил две чашки, докурил сигарету и направился в комнату, где лежала женщина.
Она еще спала, опухлость лица уменьшилась, но глаза еще были закрыты синими мешками, вздувшиеся губы придавали облику выражение какой-то обиженности, как у ребенка. Он поставил рядом кофе. Нужно было дождаться, чтобы он остыл, потому что так она не может пить будет больно. Он вышел из комнаты закурил сигарету и взял телефон. Надо позвонить Сергею, сказать, что он еще здесь и пока еще тут останется. Никуда идти не хотелось, к тому же, было все равно, где оставаться. Он позвонил.
Да, я понял, сказал Сергей, я вечером зайду. Да, лодку надо большую, чтобы уходить на весь день.
Хорошо согласился я. Я об этом подумаю.
Он обернулся и увидел ее у двери, в старом махровом синем халате, смотрящуюся в зеркало. Улыбнулся.
Страшно? спросила она.
Нет, ответил он, скорее нереально, как из кино, цветного, о жертвах бомбардировок во Вьетнаме
Это были дети, я не успела ничего понять, кроме того, что это были дети
Может, мне начать расследование?
Может, мне начать расследование?
Нет. Это бесполезно, потому что мы все не из этого времени. Ничего не может поменяться, даже если их найдут. Мое время осталось здесь, она показала на фото. Я была пионервожатой, и мы учили детей быть героями. В этом все дело: девушки должны были встречаться с героями, а мужчины должны были ими стать, чтобы добиться любви девушек. Это было «серое» время: мы учили их быть героями, но сами не понимали, что «серыми» красками нельзя нарисовать героев. Потому-то они и остались только в мечтах.
Вы так не думаете? спросила она.
Я всегда говорил слово «наверно», и ответил, что, наверно, это так, потому что я не любил спорить.
Я пошел в магазин и купил продуктов, а вместо снотворного хорошее испанское вино, а потом сварил бульон из говяжьей грудинки. Это мне понравилось, и я забыл о лодке.
Сергей позвонил и сказал, что мы можем пойти и посмотреть на лодки, но мне не хотелось туда отправляться, и я решил сделать это позже. Подумал, что лодки никуда не уйдут, а у меня появилось что-то другое, давно забытое Мне уже было, куда идти, и из-за этого не хотелось думать о лодке.
Позвонила жена Нина.
Как ты? это был первый вопрос. Это были слова, в которых слышалась вина в том, что она оставила его одного.
Как ты?
И он всегда отвечал «ничего». Он и сейчас сказал:
Ничего.
Что-то она услышала в этом «ничего», потому что женщина может услышать о другой. Даже если ты забудешь, и пройдет много времени. Даже если ты захочешь просто поддержать разговор за столом о том времени, она услышит и во времени. Догадается по интонации твоего голоса, потому что он будет согрет сердцем, чего невозможно исключить, и она услышала это в его голосе.