5
Под куполом Чертогов Рода младенец провозгласил свое явление на свет, и весь мир был извещен его криком: родился светоносный князь.
Голос его, словно ветер буйный, наполнил паруса ладьи и, взметнув ее по космам света, понес по небесам, по Млечному Пути и в единый миг примчал в покой терема на киевских горах. Путь сей стремительный дух захватил, насколько скор был: повитухи-Рожаницы вязали пуповину под светом Храма, а резали ее уже в светлице покоев княжьих.
Пеленою, сотканной в Чертогах, они повили чадо и приложили к материнской перси.
– Вскорми и воспитай младенца, – сказали Рожаницы. – Мы волю брата Рода исполнили, теперь настал твой час выступить в материнский путь. А нам пора назад.
И прямо из светлицы, шагая по лучам солнца, ушли они Млечным Путем туда, откуда приходили.
А крик младенца всполошил весь терем, пробудил Киев, всю Русь на ноги поставил, ибо заря восстала над землей до срока, среди ночи. Взметнулось солнце в северной стороне и долго стояло над окоемом, дивя и чаруя народ. На чудо – младенческий голос в теремных покоях – сбежались повитухи, мамки, няньки со всего Киева, бояре думные, купцы, холопы и весь дворовый люд. Княгиня же, спустившись в гридницу с младенцем, явила очам народа их князя. Приникнув к материнской перси, он будто не молоко вкушал, а свет пил, ибо сам светился и взором осмысленным глядел на множество людей.
И челядь княжеская, и бояре, посмотрев на княгиню, изумлены были: преображенная жена, обликом Рожаница, сияла, словно восставшая в Полунощи заря. Вчера еще была в летах, а ныне – молода и лепа, глаз не отвести.
И на руках – дитя! Светлейший князь!
– Эко чудо!
Никто ни на мгновение не усомнился, взирая на княгиню с младенцем, что тут подвох какой или подмена, поскольку все помнили ее молодой и в тот же час признали.
Опомнившись, люди низко кланялись и, радость не тая, бежали из терема, чтобы благую весть развеять по земле.
И вот молва, будто волна морская, вдруг окатила Русь и донеслась во все ее концы. Скоро ко двору пришли князья удельные, волхвы и, дабы утвердить правду и соблюсти русский закон и обычай, младенца-князя лицезрели и провозгласили слово:
– Сей младенец есть муж и есть светлейший князь милостью Владыки Рода!
В мочке уха князя была серьга – знак Рода, сверкающая свастика, подобная той, что вращалась над куполом Чертогов.
Три камня – сути рубины: се символ божьей крови…
Волхвы и чародеи в тот же час увили колыбель буквицей, окурили двери и окна дымом – от сглаза и изрока. Да заспешили к капищам, чтобы воздать жертвы богу Роду. Бояре же и удельные князья созывали жен, чтобы избрать достойных нянек светлейшему дитяти.
Княгиня с младенцем на короткий миг одна осталась…
Тут и явилась к ней Креслава и, поклонившись князю, стала просить:
– Дозволь мне нянькой быть младенцу! Уберегу его и от лихих людей, и от дурного глаза, от хвори и беды, и чтобы ветер не унес. Взлелею князя, как яблоня свой плод, как медведица пестует медвежонка, вскормлю из клюва в клюв, как птица! Не помни зла и лиха, доверь мне чадо!
Заслонила княгиня младенца, сама, как медведица, взъярилась:
– Не смей приблизиться к дитяти! Ступай прочь! Я родила наследника престола! А ты – пуста! Пуста, как бубен!
Овцой покорной стояла пред ней Креслава. Отликовала! Отлюбила! Отласкала! Вернется князь Игорь из похода – не вспомнит о наложнице, когда позрит на сына и на мать – преображенную, прекрасную княгиню.
И велит прогнать подлую соперницу!
Но ежели не прогонит? Оставит в тереме, в покоях?..
И тут в княгине взыграла месть лютая. Мысля, что на радостях Игорь простит ей смерть Креславы, дитя не оставляя, княгиня взяла меч, что был кормилом ладьи, и рассекла бы наложницу, как змею в степи, но сильная десница ослабела! Иль меч сей – священный дар волхва Валдая – был откован для князя светоносного, для крепкой десницы мужа и был неподъемен для руки жены?
Иль не поднять булата, имея младенца у груди?..
– Прочь с моего двора! – в отчаянии закричала княгиня. – Чтобы духу твоего в тереме не слыхала!
Креслава же и бровью не повела. Только виноватые очи опустила.
– Ушла бы я… Только ты, княгиня, мне не госпожа. А господин мне – Великий князь. Если он пожелает и молвит слово – в сей же час покину и терем, и двор. И мир покину сей. Не обессудь, соперница, мне след князя дождаться… Уйми гнев свой, послушай меня. Негоже нам сейчас ратиться из-за лады. Не по своей воле мы поделили с тобой и кров, и мужа. Тебя избрал Вещий Олег и в жены отдал князю – меня сам князь избрал… Мы с тобой рок поделили. Так не противься року и теперь поделись со мной радостью. Ты мать светлейшему князю-младенцу; дозволь же мне всего лишь нянькой ему быть. И мне довольно.
Поняла княгиня, что ни гневом, ни мечом не прогнать Креславу, не избавиться от нее до приезда Игоря с войны.
– Ступай, – сказала она. – Пусть рассудит наш муж и господин. Как пожелает он, так и будет.
Креслава удалилась. Тут же набежали стольники, кравчие, поварихи, захлопотали возле княгини с младенцем, яства понесли. А у княгини в сердце тревога затаилась, будто сверчок. Ни пить, ни есть, ни быть, ни жить! То чудится, наложница в окно смотрит, теша мысль выкрасть младенца, то кажется, открыла потайную дверь, что ведет в мужскую половину терема, и глядит из проема, и мечет завистливые взгляды.
И тогда призвала она Свенальда. Старый наемник изрядно уже послужил русским князьям. Много чего видывал, многих властителей пережил и потому на зов княгини стремглав не помчался. Как захотел, так и явился, и в покоях перед княгиней даже треуха не снял.
– Зачем звала, княгиня? – голос воеводы был медлительным и тягучим, как старая усыхающая смола.
– Слыхал ли, что я родила наследника престола? – спросила она.
– Была весть, – безразлично вымолвил Свенальд.
– Ты слыл всегда верным воеводой. Так сослужи мне службу, как всем князьям служил. Надобно защитить моего младенца, ибо он в будущем – Великий князь.
Старый наемник и оком не повел – то ли слушал, то ли спал, не опуская век. На длинном, иссеченном шрамами и временем лице его не было никаких чувств.
– Есть в тереме наложница Великого князя, Креслава, – зашептала княгиня. – Она замыслила похитить моего младенца! Отыщи ее и тайно умертви. А тело спрячь, чтобы никто его не отыскал. В тереме же повсюду поставь свой караул.
Свенальд молчал, лишь взор его холодный на миг вроде бы ожил, но тут же и угас.
– За службы я воздам, – пообещала княгиня. – Как пожелаешь, имением или златом…
– Я старый ратник, княгиня, – полилась тягуче его речь-смола, – Мне след довлеть мечом и Русь оберегать, покуда Великий князь в походе. А умерщвлять его наложниц я не горазд. Найди кого еще…
Не кланяясь и не прощаясь, он повернулся и стучащей походкой вышел из покоев.
Княгиня крикнула вослед:
– Ужо вот поведаю князю, как ты наследнику служил! Поставь хоть стражу!
– Сына пришлю, – буркнул воевода.
И скоро в терем вторгся Лют Свенальдович со своей братией: рать его была набрана из иноземцев с северных морей да скандинавских гор. Наемники сей же час осадили терем, крикливая речь и брань наполнили палаты; тут пили мед, играли в кости и похвалялись силой. Боясь разгневать стражу, все домочадцы присмирели. И сама княгиня, позрев на караул, примолкла, заперлась в своих покоях и вместе с няньками всю ночь глаз не сомкнула – скорее бы вернулся князь!
После восхода солнца, в полудреме, пригрезился ей Вещий князь Олег. Склонился он над колыбелью и стал играть на рожке. Да так славно, что сама княгиня заслушалась. Но тут младенец толкнул ее в грудь и сказал :
– Матушка, скорее спроси у Вещего Гоя, как мое имя!
– Дедушка Даждьбог тебе уже дал имя – Святослав, – промолвил Вещий князь. – Прославляй Свет, от коего рожден. И нет на земле у тебя иных дел.
Младенец – а уж будто не младенец, дитя трех лет, рожок к устам своим приставил, да не напев сыграл, а будто витязь протрубил победу на бранном поле. Сей трубный глас вмиг согнал мимолетный сон княгини. Она встряхнулась, бросилась к колыбели: в ней спокойно почивал светлейший князь Святослав, а в изголовье его лежал рожок.
Сон был в руку!
За окном же и в самом деле протрубил боевой рог, послышался стук копыт и ржанье множества коней. Киев всколыхнулся от этих звуков! Не печенеги ли?! Княгиня, защищая младенца, схватила меч – дар Валдая, и показался он легоньким, словно перышко, заиграл в руке. Распахнула она дверь – вся стража спит там и сям, Лют Свенальдович с нею…
– Да время ли спать?! – трубою протрубила княгиня. – Эй, стража! Слышу стук копыт и скрип колес! Кто к Киеву идет?!
Покуда сломленная сном стража продирала очи, прибежал верный боярин Претич, на лике его – радость и веселье.
– Ликуй, княгиня! Великий князь вступает в стольный град!
В тот же миг забыла она и о сне своем, и о рожке в колыбели – откуда взялся? Кто принес? С младенцем на руках, обступленная стражей, дворней, княгиня изготовилась встречать. Ворота уж распахнуты настежь, от красного крыльца и до коновязи парчовая дорога выстлана – пожалуй, господин!
Великий князь в окружении бояр и воевод подъехал к терему, спешился и тут потерял властный вид и холодный разум. Устремился было ко княгине, да оцепенел, рукой заслонился.
– Молва донесла – ты родила наследника… Но отчего мне очи режет свет на твоих руках? Будто не сын, а солнце!
– Се сын твой – светоносный князь! – сказала княгиня и подняла младенца. – Прими его! Твои длани сейчас – престол ему!
Великий князь принял сына, приподняв пелену, и лицезрел. Ослепленный и радостный, умылся он слезами.
– Мой сын! – показал дружине наследника. – Позри же, братия! И поклонись ему!
Дружина поклонилась. А князь меж тем вдруг рассмотрел лик княгини и, очарованный, воскликнул:
– Что я вижу? Где прежний облик твой? Ты вновь такая же, как сорок лет назад! Где твои лета?
– А ветром унесло! – рассмеялась прекрасная княгиня. – Вноси же сына в гридницу! Сажай с собою на престол!
Великий князь с княгиней и сыном вошли в престольные палаты и вдруг увидели – черный ворон сидит на престоле! Заорал он мерзким криком, забил крыльями, и тут же младенец проснулся и не заплакал, а издал звучный глас, напоминающий соколиный. Опрокинулся ворон с престола, забился на полу, однако оправился и заревел зверем, защелкал клювом. Князь-младенец шевельнулся, разорвал пеленку и обнажил десницу! Скверная птица забилась в страхе по гриднице, ударилась в окно и умчалась прочь, только слюда осыпалась.
Князь Игорь не изведал, что это знак, и давай бранить холопьев: мол, пока я был в походе, престол мой вороны обсидели и обмарали пометом. Вот вы как князя ждали! Вот как блюли престол! Вот я вам!
– Напрасна твоя ярость, – остановила его княгиня. – Не виноваты холопы. Это не ворон в гридню прилетал – Тьма грозит твоему престолу и беснуется. Знамение было и знак – не оставлять престола. Послушай мой совет: не ищи теперь ратной славы и чести не ищи в битвах с царями. Стереги Русь – этого довольно будет.
Князь послушал и еще раз подивился:
– Не только обликом, но и разумом ты преобразилась! Была глупа, сварлива и несносна. Я все считал, что Вещий князь надо мною посмеялся, когда тебя привел… А ныне что творится?!.. Послушаю тебя и последую совету. И так скажу: отныне честь моя и слава – это ты, прекрасная жена! И сын, рожденный тобой! Что мне теперь биться с царями и власти искать в чужих землях, когда ничего нет лучше, чем очи твои? Да это сами цари придут и поклонятся мне, прознав о чудесной красоте твоей и о сыне светоносном! Не Русь мне следует стеречь, а тебя, моя царица, да сына – наследника престола!
Послушав речи княжьи, слова, сердце балующие, просияла княгиня: сбылось, свершилось чудо! Не позреть теперь Креславе ладу!.. Однако воистину была мудра и о своем желании смерти наложницы не сказала.
Затем был пир – трещали столы, рекой меды текли и заморские вина, гусляры играли, сменяя друг друга, пели славу Великому князю да преображенной княгине. И сыну их светоносному! На утро вдохновленный князь учинил медвежью потеху – сам вышел с рогатиной супротив зверя и одолел косматого! Когда шкуру сняли, бросил ее князь к ногам княгини.
– Не славы ради, а во имя тебя! – И словно сам помолодел – развернулись плечи, выгладилось лицо и тоска бесчадия истаяла в глазах.
– Князь мой, князюшка, – ласкалась княгиня к младенцу, проявляя сдержанность на людях. – Вернул ты мне молодость и славу! Любовь лады вернул.
Каждое утро на заре весь Киев – Даждьбожьи внуки, вставали в круг и колобродили, и карагоды воспевали, потом росою умывались и возносили хвалу Владыке Роду – радели, вспомнив старого бога, к Ра мольники-словене! Княгиня же редко была среди народа, более оставалась в своих покоях и, запершись, качала колыбель. Да не песни пела – творила наговор:
– Ветреница-хворь, лихорадка болотная, червь брюшной! Возьмите Креславу! Язвите лик и тело, дух вселите душной, а в очи – бельма! Чтобы князя ей не зреть, слова бы его не слышать. Чтоб ей не быть, не жить!
От слов материнских младенец Святослав вдруг истошно закричал, закатился и мертвенная синь уста подернула. Всполошилась княгиня, кликнула нянек, сама же трясла дитя, в лицо дышала, дула. Знающие няньки отняли младенца от матери, водой окропили, полотенцем утерли – задышал княжич, унялся неистовый крик.
– Изрок это, матушка! – страшась, заговорили няньки. – Кто-то в покоях был. Слово черное над чадом произнес!
– Одна я была в покоях, – заверила княгиня. – И никуда не отходила.
– Знать, ты и изрочила дитя! – застрожились няньки. – Не след возле колыбели земную скверну держать ни в уме, ни в сердце. И худого слова не смей произнести, когда грудь младенцу даешь или на руки его берешь. Верно, о сопернице думала, о Креславе?
– Не смейте поучать меня! – урезонила их княгиня. – И рассуждать о моих думах. Вас приставили к младенцу, а не ко мне!
– Так-то оно так, – не согласились няньки. – Да мы ведь боярами приставлены, асами жены боярские. Перед мужьями ответ держим за дитя. Ты нам не указ, а всего лишь мать-кормилица.
– Ах, хрычевки вы старые! – возмутилась княгиня. – Младенец княжий – не боярский! Кто родил его? Вы, тучезадые, или я?
– Ты, матушка, ему плоть дала! – воспротивились боярыни. – А Даждьбог дал светлейшего князя Руси. Пред ним же мы все равны, все внуки.
Княгиня затопала ногами, прогнала строптивых нянек, а сама прильнула к Святославу и молить его стала:
– Прости меня, княже! Не мыслила я беду накликать и рок твой изрочить. Не разумна я в материнстве, но воспитаю тебя сама! Никому не дам! А несмысленность свою одолею! Вскормлю тебя, наставлю на Путь. Всю жизнь тебя ждала, мой свет лазоревый! Ждала, когда бояре отчаялись, когда отец твой изверился и взял себе наложницу Креславу… Я одна ждала, и потому ты – суть моя награда. Ты возвратил мне честь, ты путь мой осветил! Ты плоть и кровь моя, ты мой! Ты – мой!
И, как зверица дикая, обвила младенца руками и вместе с ним заснула. На заре же сквозь потайную дверь вошел к ней лада-князь. Встал перед колыбелью и умилился:
– Во сне мне грезилось – ты с младенцем, с наследником моим! Теперь вижу наяву!..
Опустился князь на колени и стал ласкать княгиню. И ей захотелось приласкаться к нему – к устам притронуться, волосы расчесать перстами, как в далекой юности, прилечь к нему на грудь, да привиделась Креслава! Стоит между ними, будто стена! А тут еще вспомнила княгиня горькие минуты, когда по-воровски, сквозь щелку, смотрела она любовные утехи Игоря с Креславой! И отвернулась душа от лады, обида и месть заслонили радость.
– К наложнице ступай! – холодно проронила она. – У меня младенец на руках.