Прибежала Блестка, вместе с Аснердом подхватили с двух сторон, увели. Придон не сознавал, куда ведут, тело сотрясала дрожь. Он чувствовал огромный, как льдина, холодный нож, распарывающий его внутренности, кричал, и воины на конский переход в округе цепенели, слыша этот нечеловеческий крик.
Аснерд впервые пожалел, что в Артании запрет на вино, сейчас бы одурманить Придону голову, пока не умер от горя. Лицо почернело, словно и его давит удушье, он хрипел, горло раздулось и посинело, глаза смотрят незряче, а сам лежит, отвернувшись к стене шатра, оглохший и ослепший к этому миру.
Вяземайт исчез, словно страшась вспышек гнева страдающего героя. Аснерд, напротив, почти не покидал шатер, а отлучаться начал, когда прискакал Олекса. Олекса день и ночь сидел у ложа Придона, отгонял лекарей, ибо горечь в душе не излечишь травами да настоями.
Придон все глубже и глубже погружался в серый бесцветный туман, вязкий и сначала теплый, затем все холоднее и холоднее. Тело остывало, сердце замедлило удары настолько, что почти не слышал, мысли и образы текли вяло, тускнели, теряли краски. Он в полном безразличии понимал, что уже скоро наступит забвение. Он очнется в другом мире, где Скилл обнимет его, как младшего неразумного братца, поймет и простит, он же сильный, великодушный и все понимает…
Совсем в другом мире иногда звучали голоса. Сперва узнавал, потом перестал в полнейшем безразличии даже слышать. Это все останется здесь, а он скоро увидится с братом, погибшим по его вине.
Однажды все-таки услышал и узнал голос, чересчур громкий, поморщился: Олекса спорит с кем-то, защищая его, Придона. А тот, кто кричит на Олексу… это же Аснерд, отец Олексы… И еще он ощутил, что сильные безжалостные руки тормошат, трясут, выдирают из спасительного забытья. Придон зарычал в злобе, в том подернутом красноватой дымкой мире он снова скачет на лихом коне рядом с веселым и заботливым Скиллом, могучие руки старшего брата подхватывают и сажают на коня, сердце замирает от страха и восторга, а над ним звучит мощный заботливый голос: не бойся, я всегда рядом…
– Придон!.. Вставай, Придон!
Он зарычал снова, ласковый теплый мир поблек, сквозь него проступили угловатые черты этого, жестокого и несправедливого. Сверху нависало крупное лицо, похожее на грубо обработанную молотом скалу.
– Придон!
Стон вырвался из груди, ладони метнулись к лицу, но Аснерд перехватил, отнял и прямо посмотрел в глаза.
– Придон, в Степи беда. Только ты можешь что-то сделать, остановить, спасти! Вставай, побыстрее вставай…
Его подняли на ноги, он с трудом сделал несколько шагов, поддерживаемый под руки. Яркий свет ударил в глаза, ослепил. Придон застонал, закрыл ладонями лицо и попятился. Аснерд недовольно крякнул, как мог забыть, что Придон уже неделю лежит с закрытыми глазами в шатре, где полог закрыт постоянно, чуть ли не зашит, удержал за плечи, прогудел в ухо:
– Скоро пройдет. Смотри пока под ноги. Не спеши…
– А что в Степи?
– Начинается смута. Канивец и Шульган уже объявили, что не признают тебя тцаром. За ними увел своих людей и Норник. Придон, надо действовать быстро.
Послышался конский топот. Из-за шатров выметнулся жеребец в яблоках, всадник увидел их и резко повернул коня к ним. В ярком солнце блеснули длинные серебряные волосы, такие редкие среди черноголовых.
Он, как услышал последние слова Аснерда, прокричал еще издали:
– Придон, надо все быстро… и решительно!
Придон ответил со стоном:
– Вяземайт… Да пусть все оно… я брата убил! Брата убил, которого любил больше всего на свете… Меня отвергла женщина, за которую я готов отдать душу. Мир рухнул, а вы о чем?
– Артания, – сказал Аснерд просто. – На твоих плечах Артания.
Вяземайт кивнул и сказал коротко:
– Артания.
Из холодного оцепенения Придона бросило в жар. Он чувствовал себя, как заледенелый камень, пролежавший тысячи лет, который выдрали изо льда и швырнули на горящие угли. Взвыл, ухватился за волосы и с криком выдрал целые пряди.
– За что?
– Придон, – сказал Аснерд с мягкой требовательностью, – мы бы пошли за другим, был бы… кто-то сильнее. Но с любым другим – смута. А с тобой это смятение продлится недолго. Твое место в седле! Вскинь боевой топор. Да будет покаран тот, кто не принесет тебе присягу верности быстро и без колебаний!
Вяземайт сказал сурово:
– Да будет покаран!..
– Поднимайся, – сказал Аснерд. – Ты уже не Придон…
– А кто же?
Аснерд молча повел рукой. Воинский стан за эти дни стал просто огромным, шатры и шалаши уходили, казалось, за горизонт, но еще больше костров, возле которых на голой земле спали воины. Сейчас они поднялись и молча смотрели на него. С ожиданием.
– Ты не Придон, – ответил Аснерд с мрачной гордостью. – Ты сейчас – Артания. В тебе она сейчас вся. Твое слово – и она прыгнет в седло. Кивни – и у каждого в руке заблестит боевой топор. Поверни голову – и земля задрожит под тяжестью конницы… Заплачут женщины Куявии, закричат осиротевшие дети беров, вспыхнут жарким пламенем их дома!
Придон поднял голову, слезы все еще сползают по щекам, блестят мокрые дорожки, но в глазах возник свой жаркий свет, начал разгораться, швырнул яркий зайчик навстречу солнцу.
– Не знаю, – вырвалось у него, – почему же мне кажется, что больше теряю, чем обретаю?
Аснерд не понял, переспросил:
– Теряешь, принимая корону тцара?
Зато Вяземайт понял сразу, сказал мягко:
– Да, сейчас ты, певец, принимая тцарскую власть, опускаешься до простого смертного. Из властелина песен становишься властелином людей… Однако же, как сказал наш прямой Аснерд, деяния правителей заметнее, а бывает, что и нужнее. Ты как тцар сейчас нужен Артании даже больше, чем бог, кем ты был доныне. Мы должны двинуть войска на Куявию, должны! Иначе мы как народ можем исчезнуть. Это не тебя оскорбили, Придон! Это всю Артанию оскорбили, унизили, втоптали в грязь, насмеялись!.. Сердца всех артан кипят мщением. Если не дать гневу дорогу, он сожжет нас внутри, артане превратятся в пустые оболочки, в просто тела, которым все равно: существует ли честь, достоинство, верность, любовь…
Аснерд крякнул:
– Честь, достоинство… а любовь при чем? Не она двигает войсками.
– Поскреби честь, достоинство, – посоветовал Вяземайт мягко, – что обнаружишь?
Придон выслушал волхва с растущим непониманием. От массы собравшихся, нахлынувших запахов пота, кожи, степных трав, от резкого свежего воздуха кровь быстро вскипала, заставляла сердце стучать часто и сильно, распирая грудную клетку изнутри.
Он воскликнул с болью и яростью:
– Да что ты понимаешь!.. У меня от сердца один пепел, но любовь… что же тогда меня жжет? И что двигает мною, какая сила двигает моими руками и ногами, говорит моим голосом? Это ведь не я говорю, а та сила… что во мне или вне меня – не знаю!
Вяземайт в затруднении развел руками. Широкие браслеты, больше похожие на боевые, чем на волхвьи, блеснули холодным предостерегающим огнем.
– Прости, тцар. Я сказал, что сказал. Дела любви темны даже для самой светлой, как и для темной, магии. Могу сказать, что сейчас твоя любовь не столь… светлая?
Придон с яростным недоумением воззрился на волхва. Тот стоял против солнца, лицо оставалось темным, только запылали серебряные волосы да глаза вдруг засветились, как звезды.
– Что ты… Разве любовь может быть светлой или темной?
– Раньше и я думал, – ответил Вяземайт, – что не может. Да, тцар, я так думал.
Глава 9
Ветер трепал волосы, камень в обруче на лбу горит красным недобрым огнем войны и пожаров. Конь от избытка сил и молодости встал на дыбы, ржанул весело и задорно. Верховный волхв, как заметил Аснерд, смотрел вслед Придону с любовью и тревогой. Если за эти полгода, пока скитался по всей Артании, терзая свою и чужие души песнями, исхудал, как щепка, то сейчас стремительно наливается мощной гремящей силой. И без того могучий, все-таки кровь гиганта Осеннего Ветра, он стал шире в плечах, от него постоянно веет жаром, словно носит в себе огромное раскаленное сердце, голос стал громче, в нем нетерпение, ярость и жажда разом высвободить из себя то, что накопилось за полгода сумеречной жизни.
Аснерд посматривал скачущему молодому тцару вслед, как смотрит старый, но еще могучий лев вслед львенку. От львенка требуется не так уж и много: будь сильным, здоровым, могучим, чтобы мог настичь любую дичь, а противника повергнуть и заставить подчиниться. Это Вяземайт жаждет чего-то большего…
В небе громадились облака, чистые, пенные, ночью прошел короткий дождик, трава дружно идет в рост, птицы кричат, зазывают подруг, вьют гнезда в кустах и прямо в траве, солнце ласково прожаривает плечи, у артан кожа должна быть потолще, чем у куявов или славов, они – дети солнца!
– Ты заметил, – сказал Аснерд вполголоса, – он уже не создает песен?
Он сидел на корточках возле костра, на углях пеклась нарезанная тонкими ломтиками конина. Хотя воеводе могли подавать прямо в шатер, но он предпочитал сам, нравилось чувствовать себя все еще воином, что спит у костра, положив под голову седло, а не растолстевшим предводителем. И хотя у костра уже не спит, но конину ест по-прежнему с удовольствием: мясо сухое, ни капли жира, что делает мужчину толстым и ленивым.
Вяземайт стоял, заложив руки за спину. Взор его был устремлен далеко вперед, за горизонт, на челе глубокая задумчивость. Он поправил с тщательностью человека, привыкшего подбирать точные слова для заклинаний:
– Не складывает?
– Не создает, – повторил Аснерд. – С того дня, как начали готовить поход.
Вяземайт сдвинул плечами, серебряные волосы красиво шелохнулись, в них пробежали искорки, похожие на крохотные звездочки.
– Ну и что? Его песни свое сделали. Теперь свое веское слово скажут наши топоры. Нет артанина, что не готов после песен Придона двинуться на Куявию.
Аснерд поморщился, Придон создавал песни вовсе не против куявов, это народ так толкует, даже не сам народ – народ неглуп, а такие вот толкователи, как Вяземайт.
– Не знаю, – ответил он в затруднении, – но мне жаль… И тревожно.
– Чего?
– Чудится, что, оставив песни, Придон что-то потерял…
– Потерял, – согласился Вяземайт легко, – но еще больше нашел. Не для себя, правда, для Артании! Был он нищим бродягой, что скитается по дорогам и жалуется на куявскую принцессу, а теперь стал грозным тцаром. А чтобы утвердиться, любому тцару нужна победоносная война. Особенно здесь, в Артании.
Аснерд развел руками.
– Я тоже его люблю, – сказал он просто. – И тревожусь. Ведь еще год назад ему бы в голову не пришло, что мне или тебе можно что-то приказать, велеть… Мы были для него учителя, наставники! А сейчас?
Вяземайт рассмеялся:
– Верно-верно! Орленок ощутил отросшие крылышки. А горячая кровь требует схватки. Мы же, на его взгляд, слишком медлительны. Меня что, а как он велел тебе, старому вояке, поторопиться с катапультами, загрузить их на телеги? Это уже что-то! Это уже действительно тцар, а не просто лихой удалец со вскинутым над головой топором!
Он вздрогнул, нижняя челюсть отвисла, повернулся, одновременно хватаясь за нож на поясе. Аснерд тоже, ощутив присутствие чего-то огромного и зловещего, развернулся быстро и готовый принять удар. Мир был чист, ясен, промыт недавним дождиком, небо синее, травка светло-зеленая, но к ним двигался, как сгусток ночи, всадник на черном коне с горящими красным огнем глазами. Рядом с конем бежал массивный хорт, размером с теленка, тугие мышцы перекатывались под блестящей черной кожей с очень короткой шерстью.
На коне мальчишка, обнаженный до пояса, хотя в его возрасте еще носят рубашки, ибо по артанским законам с десяти до двенадцати лет может носить за взрослыми шлем, с двенадцати по четырнадцать – щит, а с четырнадцати уже становится оруженосцем, получает оружие и может принимать участие в сражениях. Однако до четырнадцати лет ему напоминают постоянно, что не только воинской славой знаменита Артания: здесь выращивается лучшая пшеница, ее ждут в Вантите и Славии, здесь, на северном побережье, лучшие корабли, здесь много славного и великого!
Всадник только что был едва ли не на горизонте, но неуловимо быстро придвинулся, огромный конь замер, словно огромная статуя из черного блестящего камня. Мальчишка вскинул руку в приветствии, солнце играет на худых костлявых плечах, крикнул ломким голосом:
– Слава, мудрые! А где Придон?
– Привет, Ютлан, – ответил Аснерд, он покосился на Вяземайта, волхв все не может собраться, руки вздрагивают. – Твой брат уехал в Степь. Попрощаться хочешь?
– Да, – ответил Ютлан. – Как бы я хотел тоже…
– Нельзя, – возразил Аснерд. – Тебе сколько, двенадцать?.. Подожди еще два года. Это скоро, глазом не успеешь моргнуть.
Ютлан кивнул, а конь его, уловив молчаливый наказ, сорвался с места. Аснерду почудилось, что солнечный мир на мгновение померк, когда эта жутковатая троица проносилась мимо, а засиял, когда пропала вдали. Рядом шумно вздохнул Вяземайт.
– Не трясись, – сказал Аснерд насмешливо. – Не возьмет его Придон, не возьмет! Закон есть закон. Да и он здесь на месте. Никто не посягнет на трон Придона, пока этот звереныш поблизости.
Вяземайт требовал суровых мер к отколовшимся, Аснерд помалкивал, но, по его виду, поддерживал верховного волхва. Придон отмахнулся и, взяв с собой всех, кто был на тот день в воинском стане, безмолвно выступил в поход в сторону Куявии.
Как оказалось, озарение или наитие дает больше, чем мудрость и тщательный расчет: все отколовшиеся и не признающие Придона тут же повернули свои отряды и поспешили следом. Но теперь вступил в дело Аснерд: потребовал полного подчинения, ввел жестокие воинские законы, которые так долго втайне разрабатывали с Вяземайтом.
В другое время они встретили бы яростное сопротивление, могла бы пролиться кровь, но сейчас все жаждали пролить кровь подлых куявов, жечь их села и города, а Придон объявил во всеуслышанье, что пойдут до самой Куябы и возьмут стольный град.
Самые недоверчивые и то заговорили, что даже если и не удастся взять стольный град, то все равно никто еще не вторгался с таким огромным войском в земли врага, и уже за это слава Придону, великому тцару, тцару-воителю, тцару-полководцу!
Они двигались к границам Куявии, разделенные на отряды по тысяче всадников. По пути присоединялись еще и еще отряды, даже целые войска, как в реку по всей ее длине вливаются множество мелких ручейков и речек. Когда набралось больше двадцати тысяч, Придон назначил было темниками, десятитысячниками, Аснерда и Краснотала Темная Туча, опытного и умелого военачальника, а потом забрал Аснерда к себе, а вторым темником назначил Бачило, свирепого и могучего полководца, что сам постоянно выходит в бой первым, но и умеет сохранить своих воинов.
Они двигались по бескрайней Степи, уже сухой и выжженной, несмотря на май. Бурьян и ковыль настолько ожелезнились в борьбе за выживание, что даже не колышутся под легким ветерком, торчат из земли, как вбитые в землю стрелы и пики разной величины. Солнце, на диво блеклое, медленно уходило за горизонт, небо темнело, а Степь, как в зеркале, тоже омрачалась, окутывалась призрачным полумраком.
В стороне от дороги возвышался холм, о котором старики говорили, что это не холм, а насыпанный руками старых владык похоронный курган над великим героем. Некоторые знатоки называли даже имя, но имена оказывались разные, начинались споры, а Придону было все равно: холм, курган или рассыпающаяся от старости гора.
На холме чернеют руины каменной крепости. Те же старики говорили, что однажды куявы, донельзя раздраженные постоянными набегами, собрали огромную армию, вторглись в Артанию, сильно оттеснив объединенное войско, и, досыпав курган выше, поставили на нем могучую крепость, куда собрали сильнейших воинов и магов. Эта крепость должна была запирать выход артанам к границам с Куявией, а также выход к морю. Через три года артане взяли крепость, вырезали всех, не пощадив даже тех, кто бросал оружие и сдавался, а крепость разрушили… Ее едва не разметали в пыль, но тогдашний тцар остановил героев, пусть, дескать, руины останутся в напоминание, что злобная Куявия вторгалась в наши земли, это будет постоянно наполнять сердца молодых героев чувством мести за гнусное вторжение.